Предлагаемая вниманию читателей статья – ее изначальнок название «Чернышевский пишет Горбачеву» -- была мною написана в начале 1987 года, когда горбачевская «перестройка», еще робко и неуверенно, делала шаг-два вперед и тут же отступала назад. Сходные «процессы» происходят и в США, где на конституционные свободы пытаются надеть намордник, и отнюдь не только в виде защитных масок от Ковида-19. Во имя «политкорректности» ведется массированное наступление на свободу слова, на независимые суждения, на свободу выбора, на частное предпринимательство...

23 июня 1941 года. Спустя сутки со дня объявления войны, в Москве арестовано около 1100 потенциальных шпионов, диверсантов, изменников Родины. Вроде бы для четырёхмиллионного города цифра незначительная, но, если принять во внимание количество лиц, репрессированных во время «Большого террора» 1937-38 годов и до него, то это совсем не мало. В списке задержанных органами госбезопасности лиц среди прочих значился Пётр Ильич Нестеренко ─ первый директор Московского крематория. Казалось бы, в чём могут обвинить «органы» одного из многочисленных работников московского коммунального хозяйства...

И что за группа у нас там собралась! Валерий Маресин, в своё время свидетель по моему делу, был тоже подвергнут суду. Ему, как это ни парадоксально, суд сильно помог. Затем там был Ефрем Янкелевич, известный Вам. Я был выгнан из университета. За Ефремом тоже тянулся след, хотя его ниоткуда не выгоняли, да и неоткуда было его выгонять… он тоже поступил на работу на эту станцию...

Он не дожил до “перестройки”, научных открытий Володи, актерского уровня Севы, моей эмиграции… Многие достижения мировой науки и искусства произошли за пределами его жизни. До конца дней Вадик был верен избранному пути - театру. Его отличие от нас троих, защищенных семьями, состояло в том, что строил свою биографию самостоятельно. Мальчишкой он, покинув родной дом, жил достойно - не спотыкался о нежелательные поступки...

– Ты и твои друзья из гёзов все говорите о каких-то зверствах испанцев во Фландрии. Какая ерунда! Неужто вы сами в это верите? – Ты хочешь сказать, что не было ни Карла, ни Филиппа, ни герцога Альбы, ни инквизиторов, пытавших и тысячами отправлявших на костер? – О чем ты говоришь! Эти слухи распускают те, кто хотят опорочить нашего милосерднейшего из королей Филиппа Второго. Фландрия при нем буквально расцвела. А если и пришлось казнить нескольких злостных еретиков, так ведь они сами поставили себя вне закона...

Я умею смотреть на тебя бесконечно —
Как на древнюю медь и бегущую воду.
Я вдыхаю твой запах, когда больше нечем
Дышать. И уже ненавижу свободу...

Приходит ночь и подступает мрак,
Прошедший день забыт в тревогах и заботах.
Я вспоминаю светлый Аштарак,
Где Небо слушал я на радиочастотах...

Одним из навыков моей тёщи было уменье готовить еду в точном соответствии с количеством предполагаемых едоков. Мы вставали из-за стола, и тарелки с кастрюлями требовалось лишь ополоснуть. Еды оставалось – как раз для тех трёх воробьёв, которым Лидия Николаевна благоволила и разрешала чирикать на лоджии. В случаях, когда мы с женой и двумя сыновьями, вопреки ожиданиям тёщи, не оказывались за её столом, образовывался излишек первого и второго. Как правило, он поглощался самым богопротивным на планете животным – шурином. Исключение составляло любимое блюдо Лидии Николаевны – перловая каша, более известная под названием «дробь 16»...

Ракетно-бомбовый удар нанесли российские военные по женскому корпусу Святогорской Лавры. В результате взрыва здание частично обрушено, выбиты окна и двери. Сейчас спасатели достают из-под обломков погибших и раненых. В последние дни Лавра, как другие культовые сооружения Украинской православной церкви, стала убежищем для тысяч мирных жителей, которые надеются найти там спасение от российских самолетов, бомб и снарядов...

Хорошо помню тот ноябрьский день 1939 года. Впрочем, возможно, он так отчетливо запечатлелся потому, что я тогда впервые в жизни кожей щек, волосами затылка, мочевым пузырем вдруг почувствовал то, что называется страх. Его давление каким-то высоковольтным напряжением обрушилось на меня и на моих дорогих оловянных солдатиков и зверюшек дедушки Крылова...

Лэйб Буцкер был очень старый молодой человек. Так называли стариков его возраста шутники из Одессы. Сколько Лэйбу было лет, не было известно даже его сыновьям. Лэйб имел лицо старой, заезженной лошади с измученными бесцветными глазами. На макушке его головы сидела соломенная шляпа в мексиканском стиле, которая совершенно не вязалась с тем, что было под ней...

Ни в чьи не верю больше сказки,
Ни в тренд эпический ни в бренд,
В благополучные развязки
И в долгожданный хеппи-энд...

Насколько мне известно, сводные статистические данные по социальному составу репрессированных в 1937-38 гг. по всей стране не опубликованы (возможно, их и не существует), но и соответствующие опубликованные данные по отдельным регионам позволяют сделать выводы, говорящие о многом. Так, в Ленинграде и Ленинградской области в 1937 г. было расстреляно по "политическим" статьям 17807 человек, в целом по СССР - 353074 человек...

Как надежду поймать за хвост,
Подцепить ее на крючок,
Заглотить по в самую душу?
Вот вопрос, он так-то прост...

И покатилось веселое звонкое лето, замедляя ход у лесных полянок с голубыми колокольчиками и с воздухом, настоянным на манящем аромате душистой земляники; умываясь сокрушительными ливнями внезапных июльских гроз; надолго застревая на горячем песчаном пляже, где Неман изгибался излучиной, и от неспешной воды разливалась приятная прохлада, и бродили в купальниках длинноногие девчонки с лукавыми взглядами, и Шурка, лениво переворачиваясь с живота на спину, говорил: «Что-то я никак не пойму, есть на самом деле любовь или нет»...