Проза

Странные шутки, господа, преподносит нам старость. По какой-то мистической причине, чем старше мы становимся, тем чаще воспоминания уносят нас в далёкую, давно исчезнувшую молодость. Мы начинаем с умилением вспоминать те события и тех людей, которые всю предыдущую жизнь нас совершенно не интересовали. И чем дальше, тем ярче и сочнее становятся эти бессмысленные воспоминания. До тех пор, когда память замирает, угасает и уже не хранит более не только событий прошедшей жизни, но и собственного имени. Похоже, что Всевышний напоследок одаряет наш мозг радостью перед тем, как его убить. Как последнее сладкое угощение перед казнью...

Не выпуская из рук розы, Вика опустилась на колени Нира. - Удобно? - поинтересовался Нир, смутившись оттого, что громко хрустнули его колени. Вика, кивнув в сторону спальни, прошептала: - Там удобнее! Опустив розы на подушку, она закрыла глаза; Нир лёг рядом. «На сей раз должно получиться…» - подумал он...

Первые месяцы после приезда в Америку я подрабатывал где только мог - в магазине по продаже домашних животных, в супермаркете, подручным у электрика, в кар-сервисе. Жена подрабатывала в прачечной. Собрали какие-то деньги. Месяцев через шесть я задался мыслью приобрести старенькую машину. Со своим авто я мог экономить время и зарабатывать куда больше - до тех пор, пока не найду работу программиста.

Исаку Кацу, бывшему протезисту, сделавшему половину населения Одессы писанными красавцами, а ныне пенсионеру в далекой стране Австралии, исполнилось восемьдесят лет. Ростом под два метра, с широкой грудью, умеренным животиком и седым ежиком волос на круглой, как луна, голове, он выглядел на шестьдесят. Не больше. Были у Исака жена Клара, маленькая щуплая женщина, которую со спины принимали за четырнадцатилетнюю девочку, и два сына. Старший – Миша, шофер такси в Мельбурне, и младший Жорик, полицейский на севере Австралии, где живут крокодилы, змеи, есть священный красный камень, размером с Американский авианосец, и аборигены...

Пузя готовил войско основательно, тщательно и упорно, луг был истоптан вчистую, до почвы. И научил - подопечные маршировали, тянулись в струнку, козыряли кривовато, но это не беда, скорее, свидетельство о семье, воинском братстве. Некая овца, правда, якобы в поисках корма, сдуру добрела до козлиной луговины и там разблеялась, так ее под покровом набежавшей тучи стоптали в озеро, где она и нахлебалась тины, от кары не скрыться...

Они шли по мокрой от вчерашнего дождя тропинке молча, держась за руки, как когда-то в Кисловодске. И он думал, что все навалившиеся несчастья, все притеснения диких невежественных чиновников, зачисливших его в «гадкие утята» советской музыки, и даже сама смерть, дыханье которой он в последнее время явственно ощущал, - это все неправда, все внешняя шелуха, все обман чувств. А настоящая жизнь - это их с Мирой бесконечный лебединый полет под торжественсно - ликующие звуки менуэта и дурашливые инструментальные выкрики, за которыми таятся жгучие вопросы к вечности зрелых его сочинений…

Марк попал в Германию случайно, потому что дал обет никогда туда не ездить. Не только в Германию, но и в Польшу, на Украину, в Прибалтику. Он родился в Штатах, и его родственники не погибли в Холокосте, но с годами, он все сильнее ощущал тяжесть всемирной вины, вины всего человечества, своей личной ответственности. Ответственности за что? Ведь сам он не пострадал, но физическая боль свилась тугим клубком внутри сердца, и он только удивлялся тому, что до сих пор у него не было инфаркта, или мозг не ударил инсульт...