Наум Белог

Леня боялся крупных женщин еще с молодых лет, когда его соседка по коммуналке Жанна Кацман, которая в пятнадцать лет носила бюстгальтер двенадцатого размера, прижала его в темном коридоре к стене так, что он чуть не задохнулся от нехватки кислорода. - Меня зовут Елизавета Ивановна, – голос дамы, сидящей напротив, прервал Ленины воспоминания, - давайте выпьем на брудершафт, - и она потянулась к нему со своим бокалом. - Елизаветы Ивановны мне и не хватало, - подумал Леня, но отказаться от ее предложения не решился...

- Вы, наверное, очень любите море? - спросил незнакомец. - Вы спрашиваете: люблю я море? Честно говоря, я не понимаю такой странный вопрос, - Аркадий изучающе посмотрел незнакомцу в глаза, - но с другой стороны, откуда вам знать, что вы имеете дело с человеком, прожившим почти всю свою жизнь в Одессе? Вы когда-нибудь слышали о Ланжероне? А об Аркадии? Я уверен, что нет. Незнакомец сказал: - Вы правы, мой друг...

В самолете мне досталось место рядом со старушкой. Бледная, она сидела с закрытыми глазами и беззвучно шевелила губами. Маленькая голова с редкими седыми волосами на маленьком худом туловище. Только руки были большими. Натруженные, дрожащие, они неспокойно лежали на тонких коленках. Когда самолет набрал высоту, старушка открыла глаза. - Чего вы не раздеваетесь, молодой человек? – спросила она, смерив меня выцветшими, без ресниц глазами, - если вы положите ваши шматы на полку, так я вас уверяю, никому и в голову не придет польститься на них. А вот ваши скрипочки не ложите наверх. Держите их при себе, или еще лучше, можете положить их возле меня...

В молодые годы Боре Шварцу нравились маленькие упитанные брюнетки с большой грудью и широкими боками. А случилось так, что, когда он в 1944 году после ранения приехал с фронта домой, хорошо прихрамывая на правую ногу, его окрутила высокая с плоской грудью тихоня Фирочка со странной, совсем не еврейской фамилией Турецкая. И разгорелась у них любовь нешуточная. Такая, что в сорок пятом году через несколько месяцев после победы, в разграбленной голодной Одессе, кишащей всяким отребьем, как тараканами на коммунальной кухне, они поженились. Стоял печальный необычно тихий для Одессы сентябрь. Платаны только начинали загораться желтым и красным цветом, а на земле уже лежали золотым снежком листочки акации...

Женщина-гора заслонила свет. Стало темно и жутко. Но это еще не все. Вдруг, с быстротой молнии, она уткнулась в мои непорочные юношеские губы своими толстыми гогеновскими губами. От неожиданного проявления столь буйной страсти мне стало нехорошо. Я уже терял сознание и готов был рухнуть на пол, а она все еще жевала мои онемевшие губы. - А ты, дурачок, боялся, - сказала она, одной рукой придерживая меня, а второй – вытирая распухшие губы, - ты сладкий мальчик, но уж больно хлипкий. Делай физкультуру по утрам...

Миша Любарский с шести лет мечтал увидеть Москву. Не на картинках, которых у него было много на его игрушечном столике. А наяву. Это было еще до войны. А потом началась война, и мечту пришлось отложить в долгий ящик. Случай представился, когда он окончил школу. Но не просто окончил, а с золотой медалью. По этому случаю, Мишин дядя по маминой линии Лева Скрипник устроил грандиозный обед, куда пригласил всех родственников и друзей. Родственников было раз-два и обчелся, а друзей было много...