Люди и время

 Козаков позвонил, им открыли; он представился. Ходил по квартире, казавшейся маленькой и тесной, что-то узнавал - «здесь была моя комната, а здесь комната брата», что-то не узнавал. О чем он думал в этот момент, что вспоминал? Может быть, вспоминал как в гости к его родителям в эту квартиру приходили их друзья и соседи – талантливые писатели и литераторы. А может быть, вспоминал трудности и трагические события, выпашие на долю семьи. 

Шел хо­лод­ный осен­ний до­ж­дик, а мы стоя­ли под ху­дой кры­шей ка­ко­го-то за­бро­шен­но­го са­рая, не в си­лах ше­вель­нуть­ся. Он об­ни­мал ме­ня за пле­чи и, на­кло­нив­шись к са­мо­му мо­ему уху, ти­хонь­ко под­пе­вал скрип­ке. Не­у­же­ли есть кон­сер­ва­то­рия, мет­ро, те­ле­фон­ные звон­ки, ти­хое ве­чер­нее чте­ние воз­ле на­столь­ной лам­пы, го­ря­чий душ? Го­ря­чий душ – пре­дел меч­та­ний...

Когда он представил меня Юрию  Николаевичу и мы обменялись любезностями, я сказал мэтру: «Дорогой Юрий Николаевич, а я вас знаю с 1964 года, нас познакомил ваш ученик, народный артист СССР – Ибрагим Юсупов». «Ибрагим! − воскликнул с восторгом, как-то по-молодецки, очень устало выглядевший балетмейстер, − любопытно, любопытно, расскажите подробнее». Мы сели за изысканно накрытый стол, и нам тут же разлили французское шампанское «Тайтингер»...

Я ехал спо­кой­но. Арест для ме­ня не был не­ожи­дан­но­стью. По ря­ду при­зна­ков я пред­по­ла­гал, что ме­ня мо­гут "при­гла­сить". Но по­че­му "сам" зам­ми­ни­ст­ра под­пи­сал ор­дер? Что я мог со­вер­шить, что­бы об­ра­тить вни­ма­ние столь вы­со­кой пер­со­ны? Ко­неч­но, не­до­ра­зу­ме­ние, ко­неч­но, все сей­час вы­яс­нит­ся...

Четверо друзей начали играть вместе во всем памятном 1917 году. С самого начала они решили покончить с несколькими традициями. В квартете не будет лидера. Обычно первый скрипач, который играет большинство мелодий, доминирует; он решает, в каком темпе играть, какими штрихами, и т.д. Даже название квартета зачастую было по имени первой скрипки, как, к примеру, квартет Иоахима...

Многие называют его лучшим российским театральным режиссером на рубеже двух веков. Я не могу, не умею делить творцов на лучших и посредственных, не мое это дело – ставить им оценки. Я – не театральный критик, не театровед. И давно уже не театрал. Не знаю – как объяснить… Валерий сделал то, что когда-то очень хотел сделать я. В нем я видел себя. Не того себя, который прожил свою реальную, сложившуюся, не способную измениться жизнь. Другого – которому когда-то достало бы сил, души, отваги, чтобы выкарабкаться из уготованной судьбы, настоять, утвердиться в своем предназначении.

Отвечаю на Ваше письмо, милый друг. Дело вот в чем. Всю жизнь я больше всего любил душевную мускулатуру, силу. Дряблости во мне никогда не бывало. Ненавидел расхлябанность, слюнтяйство. Всю жизнь был настолько силен, что даже не нуждался в друзьях. Меня, как и Лиду, сломать можно, а согнуть нельзя. Даже в 1943 году, когда уничтожали «чуковщину» - и при всяких других катастрофах такого же рода - я не проявлял равнодушия.