Мемуары

Во время войны мы жили в деревне. В семье было четверо детей, я самая старшая. Родилась я 20 января 1929 г., но когда в войну сгорели все документы, в суматохе мне написали, что я родилась 8 марта. Так я и справляю свой день рождения в Международный женский день 8 марта. От родственников я слышала, что мамины предки жили когда-то в Кракове...

Операция, которая у нас в Союзе даже сложной не считается и занимает минут 40, длилась 7 часов. Меня чуть не отправили на тот свет. Никак не могли остановить кровь. А попутно повредили паращитовидные железы, из-за чего кальций в крови упал до критического минимума. Хирурга, который устроил все это, я после операции ни разу не видела. Он даже не зашел на меня посмотреть – американское «разделение труда»...

Утром стало известно, что действительно будет посадка на поезд. Как обычно, началась проверка, составление бригад по вагонам, назначение старшего… Когда Андрей подошел со своими новыми попутчиками к вагонам, то вспомнил вагон, в котором ехал на Восток в 1938 году. Та же теплушка, слева и справа от отодвигающейся двери, нары во всю ширину вагона в два этажа. Посередине железная печка-бочка, установленная в ящике с песком, на окнах – люки без решеток и знакомой «параши» нет...

В пятьдесят третьем году умер «отец народов». Была весна, но погода на Урале в марте стоит ещё холодная. Отец взял меня с собой на траурный митинг. На улицах было необычное оживление, тысячи людей заполнили их от края и до края. Все говорили шёпотом. На перекрёстках и площадях висели чёрные квадратные репродукторы, около которых, задравши к ним лица, стояли люди и внимательно слушали. У многих были слёзы на глазах...

Познакомились мы с Софьей Александровной на поминках близкого ей и нашей семье человека – Льва Кривенко, любимого ученика Паустовского. Оказались с ней рядом за столом в одном из небольших залов Дома литераторов. Вблизи сидели Лёва Левицкий, тоже близкий Кривенко и Паустовскому человек, его милая жена Люся, и Вадим Паустовский...

Разбирая как-то бумаги в своем «архивчике», я наткнулся на письмо, полученное ещё в Ленинграде в 60-е годы от бывшего военнопленного (он назвал себя Петровым Александром), которого я знал – он лежал в лазарете «Пасторат» для военнопленных, в котором я числился переводчиком. Как он меня нашёл? – вероятно, запомнил фамилию и знал, что я – ленинградец… Он был летчиком, в 43-м самолет его сбили, он катапультировался, но его подстрелили, и ногу пришлось ампутировать...

Отступила четыре года висевшая над тобой ежедневная угроза смерти. Открывались неожиданные, неимоверные перспективы предстоящего созидания по принципу «голь на выдумки хитра», когда, оттесняя привычное чувство голода физического, нас захлёстывало жадное и высокое чувство голода духовного. Мы весело и упрямо разбирали развалины, сортируя кирпичи: этот, целый, ещё сгодится на стройку, вот эта половинка – на угол, а тот, битый – на бетон...