Вот был «на помойке найденный». Денис тянул на себя ручку входной двери, когда услышал чей-то жалобный и одновременно требовательный писк. Кто-то звал на помощь, и, отпустив дверь, Денис пошел на этот непрекращающийся отчаянный крик. На мусорном баке у дороги сидел крошечный, величиной с ладонь, черный котёнок; он почти полностью сливался с темнотой, только два несоразмерно огромных глаза, фосфорисцируя, горели в ночи.
Я устарел шестого апреля, во вторник, в семь часов вечера по Москве. Даша так и сказала Алексу:
— Пит устарел, милый. Я вчера проконсультировалась с представителем компании. Говорит, что надо менять.
Знойно. Пустынно. Над водой низко кружил пеликан. Теперь я вольная птица, как и он. Что хочу, то и делаю.
Я поднялась и пошла к океану. Песок сверкал как обсыпанный стеклянной пылью. Но стекло было не только иллюзорным — после вчерашней грозы на берегу валялось немало мусора: тряпки, деревяшки и разбитые бутылки. Ступать приходилось осторожно.
Яков Иванович Седых не имел ни одной награды, хотя все четыре года он был на войне, варился в ее горячем котле, «погибал» и чудом «воскресал». Это уж потом, с годами, стали ордена и медали слетаться к своему герою, украшать его грудь. А во время войны, — похоронки, сохранившиеся у родных на божничке, за иконкой, — вот и всё его отличие за ратный труд.
Сны бывают разные. Фееричные, манящие, сверкающие многоцветьем невообразимого и невысказуемого. И отвратительные до дрожи, до крика, кошмарные сны, неумолимо засасывающие в чёрную трясину смертной жути... Было бы заблуждением полагать, будто они исчезают безвозвратно.
На берегу он разгрузил лодку. Ящики, бочки... Капитан сказал: «Это будет суд милостью Божьей! Не давать ему с собой ни еды, ни воды! Обратно пойдём — глянем, что с ним стало. Помрёт — туда и дорога, выживет — значит, Бог простил...
Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать.
Марине повезло: через месяц после приезда в Америку она получила свою первую работу. Везенье это было сказочное и совершенно необъяснимое, потому что английского языка Марина не знала.
Душно... Было по-питерски душно. Воздух, густо замешанный на утреннем тумане с Невы, дневном смоге, вечернем запахе прогретого асфальта и ещё на чём-то неуловимом, крепко обнимал прохожих.
С улицы Салтыкова-Щедрина Славка повернул на Литейный. Позади остались величественный Дом офицеров, похожий на торт Преображенский собор, памятник Некрасову, кружевной фасад центрального лектория.
В июне этого года в московском издательстве «Аграф» вышла новая книга постоянного автора нашего журнала Ирины Чайковской «От Анконы до Бостона: мои уроки». Новая книга Ирины Чайковской автобиографическая, в ней — об учениках и учителях, о людях, встреченных на пути, о «жизненных уроках». Предлагаем вниманию читателей несколько глав из книги.
На вопрос «как поживаете» Аркадий Львович отвечал «не поживаю, а доживаю». И собеседнику становилось не по себе, поскольку в этой невесёлой шутке доля правды была выше общепринятой нормы...
Аркадий Львович приехал в Америку в начале 90-х годов, когда жизнь в России стала просто невозможной — ложись и помирай. А в Америке уже десять лет жил Дима, его сын. И звал к себе — «приезжай, папа, на всём готовом будешь жить, нуждаться не будешь ни в чём».
Братья Сапрыкины, бритоголовые, приземистые, в одинаковых черных майках, топтались у магазина, шныряя взглядами по прохожим. Им нужен был третий, чтобы купить в складчину бутылку водки.
— Погодь, это ж кто там пылит? Никак Хипыч? — сказал один из них, младший.
Долговязый, с длинными седеющими волосами до плеч, к магазину действительно шел Хипыч.
— Как всегда один, как всегда печальный, — процедил старший из братьев, взгляд его стал злобным.
В райцентре Хипыч появился весной...
Я работаю на складе, выдаю парашюты. Их у меня много, восемнадцать полок. Но всё равно их иногда не хватает. Тогда я вместо парашютов выдаю мешки с тряпьем. Незаметно, конечно. Потому что нельзя же ничего не дать! Боец же еще с вечера знал, что сегодня он пойдет за парашютом — и пришел, отстоял большую очередь, и всем его товарищам достались парашюты, а он что, хуже всех?! Что, я ему сейчас прямо в лицо скажу: нет парашютов, кончились! Что бы это было для него такое? Обида! И лишение права на защиту родины. А это святое право! Я не имею права такого кого-то лишать!
Мод – это искушение героя, его соблазн, говоря библейскими параллелями, - его Лилит. И герой в этой ситуации не остается безучастным, он живой человек, и как всякий живой человек, тянется к красоте, капризу, изысканности. Тема красоты как некой параллели к ригоризму и религиозной морали проходит через весь фильм. Иначе как истолковать сказочно прекрасный скрипичный концерт Моцарта, звучащий в исполнении Леонида Когана, на чье выступление в канун Рождества направились приятели? Кстати, Леонид Коган указан в «действующих лицах» фильма...
Этот вопрос снова встал на недавней программе «Наблюдатель», которую вела Фекла Толстая. Разговор шел о двух «Евгениях Онегиных», романе в стихах Пушкина, и опере («лирических сценах») Чайковского. Начну с филолога, Егора Сартакова, доцента МГУ. По его мнению, в «Евгении Онегине» Пушкина главный герой совсем не Онегин. Кто же?-Автор,- отвечает доцент. В доказательство приводится статистика - больше текста в так называемых «лирических отступлениях», чем в рассказе об Онегине. Ой ли? Не подсчитывала, навскидку кажется, что это не так, хотя даже если и так, ни о чем это не говорит...
Главной в спектакле оказалась совсем не опера-сказка, а «психологическая драма», переживания матери и ребенка-аутиста. Спору нет, пели оба на высочайшем уровне, вообще вся музыкальная часть оперы – игра оркестра (дирижер Ален Альтиноглу), пение солистов и хора – не могла не вызвать восхищения. Но действие распределялось неравным образом между тем, что происходило тут, в пространстве, где нашли приют два несчастных человека, и тем, что находилось за прозрачной пеленой, где жила сказка, где жили фантазии юноши о счастливой «полной» семье...
Чай, возникающий и в живописи ("Чаепитие в Мытищах", кустодиевские купчихи, черемонно выкушивающие чай из кузнецовской чашки), упоминается в русской поэзии и восемнадцатого и девятнадцатого столетий, и, понятно, нового и новейшего времени. Особенно примечательна состоящая из стихотворных новелл книга"Самовар" Бориса Садовского, заметного поэта Серебряного века. Далее в мозгу вертятся строки Блока:" За верность старинному чину! За то, чтобы жить не спеша! Авось, и распарит кручину. Хлебнувшая чаю душа!" И мандельштамовское "Чай с солью пили чернецы..." И винокуровское: "Когда в гостях за чашкой чая, Терзая ложечкой лимон..."
300 лет Карло ГОЦЦИ (1720- 1806), великому итальянскому сказочнику-драматургу... Как в русском Серебряном веке его творчество оказалось кстати! Тут у нас и замечательный журнал "Любовь к трем апельсинам", издававшийся доктором Дапертутто (т.е. Мейерхольдом) - в другую эпоху всё это отозвалось в ахматовской "Поэме без героя". Тут,понятно, и "Турандот" Вахтангова. И музыка Прокофьева (а там, у них, Пуччини). И, если вдуматься, великая, по-своему, и для своего (и нынешнего!) времени актуальная сказочная драматургия Евгения Шварца не возникла бы, не будь блистательного венецианского образца...
Я считаю. что счастье в жизни (или скорей полноценная его замена, и - прав Жуковский, заметивший, что мире есть много прекрасных вещей и кроме счастья) - в обладании марксовским двухтомником Афанасия Афанасьевича. И я, редкостный счастливец, обладаю этой радостью ("Радость - Страданье - одно!" Блок) в полуторном размере. Один том - из уцелевших книг погибшей отцовской библиотеки, а двухтомник - мое позднее сладостное приобрения. Обладаю я и разными изданиями советского времени, но консистенция неизбывной радости-страданья в них несколько понижена усилиями цензуры-редактуры.
День рождения Георгия Валентиновича ПЛЕХАНОВА (1856 - 1918). Классика ортодоксального марксизма, революционера и общественного деятеля, литератора. Одновременно интернационалиста и патриота России (во время русско-японской войны событием Конгресса Второго Интернационала стало рукопожатие П. и японского социалиста Сен Катаямы, но в годы мировой войны неприязнь к кайзеровскому милитаризму, к германскому империализму привела П. к оборончеству). Победившая в революции фракция устранила единомышленников П, но лично к нему большевики относились с величайшим пиететом.
В семь лет нашу дочку Катю приняли во французскую спецшколу. На два года младшая сестра Нина скандалила, чтобы водили и ее, и ходить в детский сад без Кати решительно отказалась. После нескольких попыток забросить ее туда насильно, от Нины не менее решительно отказались уже воспитатели. Она угрюмо сидела дома, и у нас появилась шальная мысль определить ее в Катину школу в шесть с половиной лет.
Подписка на рассылку
Подпишитесь на рассылку, чтобы быть в курсе последних новостей журнала ЧАЙКА и получать избранные статьи, опубликованные за неделю.