Южный Урал. Магнитогорск. Посёлок Дзержинского, улица Островского. Окраина города. 1945 год.
Только кончилась война. У соседей Лактионовых, живущих в доме напротив, с фронта вернулись оба старших брата: Александр и Михаил, танкисты, увешанные орденами и медалями. В их семье было ещё трое меньших братьев: Володька, Толька и Лёнька, и сестра Зина. Их, вместе с отцом и матерью, было восемь человек.
Уже полтора года, как наша семья переехала из землянки в деревянный дом, точнее, в его половину. Для нас это было большим счастьем. Нам принадлежит целая комната, метров 13 и кухня, метров 6, с полатями. Есть сени с чуланом. В сени ведёт крыльцо с тремя ступеньками. Во дворе стоит сарай, сверху которого находится сеновал. Рядом с сараем (на Урале сарай называется «стайка») стоит погреб, с небольшой надстройкой над ним, с небольшой дверью – входить следует пригнувшись. Двор разделён на две части: половина, прилегающая к дому, - с воротами с двухскатной крышей для въезда повозок; забор, отделяющий вторую часть, где находится огород, огибающий погреб и уходящий за сарай. Перед домом слева и справа расположены небольшие палисадники: слева с небольшими тополями, справа – для посадки капусты.
Нас шестеро: отец с матерью и мы – четверо братьев: Александр (1929), Николай (1932), Владимир (1937) и я – меньшой (1938). Работает только отец – катает броню в горячем цехе Магнитогорского металлургического комбината. Выживаем только благодаря огороду, корове и небольшому участку за городом, где выращивали картошку. Это участок, как и рядом расположенные, не был огорожен, не было и сторожа, но картошку никто никогда не воровал..
В гости пришла школьная учительница, знакомая матери. Во время беседы мать говорит гостье: - Запиши младшего в школу. - А сколько ему? – В декабре будет семь. – Рано ещё. Сейчас в школу идут и в восемь, и в девять, а беженцы – так и постарше. – Бронислава Михайловна, - не сдаётся мать, - он и читать и считать умеет. Бронислава Михайловна недоверчиво смотрит на меня: - Скажи-ка сколько будет всего яблок в двух кучках по пять штук?» Я понимаю что «тётя шутит». Я играю и в «очко», и в «буру», где считать надо быстро и правильно, особенно, в «буру», где и взятки надо считать и помнить, у кого сколько очков. А в играх с пацанами можно и целых два рубля выиграть, а это цена билета в кино на дневной сеанс, даже в «звуковуху» - единственный в городе кинотеатр «Магнит», в котором показывают иногда звуковые фильмы.
– Десять, - отвечаю я. – А если ещё пять? – Пятнадцать.
Вспоминаю, как я записывал в первый класс своего сына Игоря в 1977 году в Ленинграде. – Он у вас в садик ходил? – Нет, мы бережём своих детей. – Значит, он не подготовлен к школе. Ему трудно будет учиться. Мальчик, скажи сколько будет два прибавить три? Игорь понимает, что «тётя шутит», молчит и смотрит на меня. – Вы спросите, сколько будет, к примеру, 37 прибавить 58, - говорю я. – Ну, и сколько?, - недоверчиво смотрит учительница. – Девяносто пять, - говорит Игорь и снова смотрит на меня – не ошибся ли он? – Я его записываю, - повеселев, говорит учительница.
Записав сына в школу, я уехал в Мурманс, и наш ледокол «Арктика» в открытом плавании впервые в мире достиг Северного полюса. Когда мы вернулись в Мурманск, у нас был не только фуршет в ресторане «Полярные зори» на халяву, устроенный участником похода министром морского флота Борисом Гуженко, но и было нашествие корреспондентов на ледокол. Помню, как дама из ТВ программы «Время», побеседовав со мной на моём рабочем месте, сказала: - Я смотрю, с вами договариваться не надо, и скомандовала оператору «Мотор!» Войдя в кадр, спросила: - Скажите, какое важное событие в вашей жизни произошло в этом году? Я уверенно ответил: - Мой сын пошёл в первый класс. Дама сделала паузу: - А какое ещё важное событие произошло в вашей жизни в этом году? – Я занял второе место на первенстве Мурманска по теннису. - Стоп мотор. Он никогда не скажет о походе на полюс.
И если вспоминать советское прошлое моих детей, то вспоминается школьный случай с моей дочерью Ириной. В семье дети с первого класса знали, что учёба – это их заведование и они сами должны справляться с ним. Никто с ними уроков делать не будет, тем более, что я регулярно пропадаю из дома на четыре месяца в арктические рейсы. Ирина трепетно относилась к учёбе и один раз пришла в слезах. На мой вопрос, что случилось, ответила сквозь слёзы, что получила тройку. – Ничего страшного, двойка будет для разнообразия. – Не двойка, а тройка, - поправила меня Ирина.
В другой раз она не пошла на сбор пионерской дружины, а поехала на теннисную тренировку. Так как по всем дисциплинам у неё были в основном пятёрки, ей поставили «трояк» за прилежание. Тут и я почувствовал себя «униженным и оскорблённым». Дело в том, что я, расставляя детям приоритеты, объяснил, что на первом месте всегда стоит здоровье. Потому спортивные тренировки идут немного раньше учёбы (понимая, что от учёбы они не откажутся). Сюда же входит знание и соблюдение правил дорожного движения. На втором месте – учёба. Далее идут: уважение к старшим и т.п. А сбор пионерской дружины находится за пределами необходимых обязанностей, если приходится выбирать между тренировкой и сбором.
Я надел волчью шубу, купленную в магазине только для моряков, и пошёл к директору школы. Была только завуч. Я представился, сказал, чей я отец, изложил суть дела и попросил ответить на один вопрос: «Должны ли дети школьного возраста слушаться своих родителей?» - Несомненно, - ответила завуч. Далее я поведал о приоритетах в семье и сказал, что дочь посещает тренировки на «Динамо» шесть раз в неделю, включая лето, ездит на трамвае с пересадкой и на собрания дружины у неё нет времени. Завуча ввела в заблуждение моя волчья шуба. Помните советское выражение «пыжики стоят – кролики идут»? Это во время коммунистических демонстраций на трибуне стояли «слуги народа» в пыжиковых шапках, а мимо шли трудящиеся в кроличьих. Завуч поняла, что я, вероятно, какая-то «шишка» - не может же простой советский инженер, врач, педагог иметь волчью шубу. И она села на излюбленного «конька» всех чиновников: - Вы как член партии должны понимать роль патриотического воспитания молодежи … Я остановил её: - Ни дня не был в партии. Мы из казаков, у которых есть три ненарушаемых правила: мы не врём, не воруем и родину не предаём ни врагам внешним, ни внутренним. – Вы хотите сказать … - Да-да – не врём и не воруем. Обратите внимание, как ответственно относится к учёбе моя дочь. И тренер Татьяна Борисовна Налимова говорит, что если Ирочке дать задание сто раз ударить мячом слева, то можно не считать – она никогда не ударит 99 раз. Дети мои по происхождению минимум в пятом поколении из казаков, которые не знали крепостного права, не платили налогов. Атамана на крущу, на коште (отсюда «кошевой атаман») выбирали только на год. Если на второй год его не избирали повторно, то он шёл рядовым в свой курень. Основные качества атамана: храбрость и доброта. Не было пожизненного избрания атамана. На генетическом уровне нам не передаётся ген раба. И в переписи населения предки писались как «великорусские казаки». Я понимаю, что оценки мало что означают, но ребёнок переживает из-за несправедливости ...
Оценку выправили. А в 15 лет Ирина была восьмой ракеткой Ленинграда.
В другой раз дочь известила, что они всем классом идут вместе с пионервожатыми – старшеклассниками в поход. Жена испекла ей большой пирог с лимонной цедрой и попросила потом рассказать, удалась ли выпечка? - Это вам с Олей Дмитриевой, твоей подругой. – Нет, мама, мы будем есть у костра и все выложат всё, что взяли с собой. Жена положила Ирине в карман пару пригоршней орехов. - Как пирог? - спросила потом жена? – Пионервожатые сожрали, даже попробовать не дали.
Продолжая спортивную линию нашей семьи: сын Игорь в 17 лет выступал за сборную Ленинграда по баскетболу, его дочь, моя внучка София, накануне 18-летия стала чемпионом Петербурга по академической гребле в одиночке, а сын Ирины – мой внук Артур - в 14 лет на областных соревнованиях по шахматам не добрал пол-очка, чтобы стать абсолютным чемпионом, а через два года получил третий международный разряд по плаванию, потом успешно занимался боевым самбо и боксом.
За каждым успехом или неуспехом детей всегда стоят взрослые.
Итак, я пошёл в первый класс (школа № 8, Магнитогорск). Было не очень интересно – я не умел читать по слогам, чем портил учебный процесс. Всё, о чём говорила учительница, я знал от старших братьев. И не потому, что родился вундеркиндом, а потому, что родился в землянке: в пещере, вырытой вышедшим из сталинской тюрьмы отцом в склоне горы. Пещеры небольшого размера в склонах гор казаки обычно рыли для сохранения запасов еды (летом в пещере прохладно), запасной одежды и прочих нужных вещей. Такой схорон у казаков назывался «шиш». В землянке семья прожила десять лет, мне досталось только пять, и я не могу сказать, что мне в раннем детстве не досталось ни «шиша».
Писать я не умел, да и писать было не на чем. В магазинах тетради не продавались. В школе выдавали специальные тетради для чистописания со специальной разметкой, для арифметики – тетради в клеточку. И всё. Дневники были рукодельными. Брат Александр сделал мне дневник из обёрточной бумаги, и я не опозорил эту бумагу своими оценками. Старшие братья учились в фельдшерско-акушерской школе и конспекты писали в политических брошюрах между строк. В магазине КОГИЗ (Кооперативное Государственное Издательство) был большой выбор брошюр с трудами марксистов – ленинцев, напечатанных на хорошей бумаге и с умеренными ценами. Мешали только печатные буквы и потому приходилось писать между строк. Однажды родители купили на базаре большую тетрадь с отличной бумагой. Мы любовались этой тетрадью, гладили листы, но никто из братьев так и не решился начать эту тетрадь по какому-либо предмету.
Были большие проблемы с учебниками. Иногда один учебник выдавали на троих учеников, предлагая им ходить друг к другу и вместе готовить уроки. Если выдавали учебники на лето – я их прочитывал и снова тосковал на уроках. К доске меня вызывали крайне редко. Иной раз, если учительница не могла понять, о чём её спрашивает ученик, она говорила: «Смирнов, объясни».
Были в классе две отличницы Белла Кушнир и Татьяна Завалишина. Они ни с кем не общались и были чистенькими и аккуратными.
Большие проблемы были и с чернилами. Не каждый ученик приходил в школу с чернильницей – не было чернил. Порошок покупали на базаре, потом разводили водой и «рука к перу», перо в чернильницу и … Иногда одна чернильница была на четверых: двое впереди сидящих каждый раз поворачивались назад, где стояла чернильница и макали перо. Перья тоже были в большом дефиците. Писали в первых классах только перьями № 86. Писать пером «Рондо» категорически запрещалось.
В начале уроков всех входящих в класс девочки из сандружины проверяли на наличие вшей – спутников голода. Проверяли в голове и на воротниках. Ученики со вшами к учёбе не допускались. Голод продолжался до конца 1950 года. После войны американцы предложили всем странам помощь по плану Маршалла. Но Сталин запретил принять помощь СССР и всем странам соцлагеря и народы этих стран продолжали голодать. Хлебные карточки отменили в 1948, но выдали справки на то же количество хлеба и ничего не изменилось. И Красная армия до сентября 1945 питалась американской едой, о чём стараются не вспоминать «патриоты». И мнение историков о том, что без ленд-лиза Советский Союз, может быть, и выиграл бы войну где-нибудь за Уральскими горами, завалив противника дополнительными миллионами трупов советских солдат и мирных граждан, или бы вообще не выиграл войны, – не следует и вспоминать. И о 52 странах – участницах антигитлеровской коалиции - тоже вспоминать не стоит, мы одни победили фашизм.
Все школьные тетради и учебники должны были быть обёрнутыми. Одну из тетрадей я обернул газетой с портретом Сталина. Редкая газета была без портрета вождя. Я постарался и обернул тетрадь так, чтобы портрет был на центре верхней обложки тетради. Эту тетрадь я положил на парту и гордый сидел в ожидании похвалы от учительницы. Она увидела и закричала: «Да как ты смел обернуть тетрадь газетой с портретом нашего любимого вождя? Как ты додумался до такого?» Я сидел ошарашенный и пристыженный. Не прошёл даром мой патриотический порыв.
Мой приятель на ледоколе рассказал случай из его школьных лет. Дело было в Мурманске, и они всем классом были на демонстрации седьмого ноября. Было холодно. Колонна идёт медленно с частыми остановками. И тут мимо колонны пробегала бродячая собака. Мой приятель «для сугреву» побежал за собакой и ударил её тем, что было у него в руках – портретом Сталина. Это видела вся колонна. По тогдашним понятиям он должен был отправиться в колонию для несовершеннолетних преступников. Но его отец работал начальником отделения милиции. Дело замяли и «преступника» просто перевели в другую школу.
Однажды был в городской квартире у школьного приятеля Эдика Суроегина. Было чудо – из крана лилась вода. А мы таскали воду из колодца. А после того, как в колодце утопилась Дорочка – мать приятеля Витальки, из колодца воду доставали только летом на полив огорода, а для дома воду брали из водоколонки, располагавшейся метрах в ста от дома. Особенно трудно было зимой. Воду носили на коромысле, если нести в руках – зальешь воду в валенки.
До школы было два километра. С третьего класса я учился в другой школе, ближе к дому. Это был барак с длинным коридором и туалетом на улице. Классным руководителем была Анна Михайловна. Она была неуравновешена, кричала на нас, била и линейкой, и учебниками по голове и раздавала подзатыльники. Она ввела коллективную ответственность: за проказы одного весь класс оставался после уроков. Анна Михайловна, сидя за столом, проверяла тетради, а мы молча стояли. Это могло длиться и час, и два. Мы были голодными – в школе никаких ни столовых, ни буфетов не было. С собой еду никто не приносил – нечего было приносить. Время шло к полуночи: учился я в третью смену – валенки с братом Владимиром были одни, и мы учились в разные смены. После «великого стояния» бежишь домой голодный, как волк в крещенские морозы, и мечтаешь о куске хлебе с супом. Думаешь, как после ужина заберёшься между братьями под тёплое американское одеяло, которого хватало на всех четверых. Спали мы на полу, или на полатях. (Впервые на кровати я начал спать в пятнадцать лет в студенческом общежитии.) А самым вкусным воспоминанием тех лет была американская тушёнка, которую отец иногда приносил с работы. Особой завистью были английские вельветовые брюки синего цвета, доставшиеся брату Николаю. У них была застёжка-молния – такого чуда не было ни у кого из пацанов на нашей улице. (Привычка спать на полу пригодилась мне на нарах СИЗО КГБ в Ленинграде в 1966.)
В четвёртом классе русский язык преподавала Ксения Ивановна с орденом Ленина на груди. Спокойная и величавая, седая, с короткой стрижкой волос, удерживаемых полукруглой гребёнкой, она была полной противоположностью Анне Михайловне. Помню, как Ксения Ивановна сказала: «Вот мы и добрались до слова «русский».
По окончании учебного года мать шла в школу, а мы с Владимиром ждали: перевели ли нас в следующий класс? Мать, придя домой, никогда сразу не говорила о школе, а перечисляла работы, которые мы не сделали после её ухода.
Я до сих пор помню все фамилии семей, проживавших по нашему и противоположному «порядку» (так назывались стороны улиц), по прошествии 69 лет.
В поезде Мурманск-Ленинград, году в 1986, в купе ночью подсел пассажир. Утром, умывшись, он посмотрел на меня и спросил, где я жил? Я перечислил: Обнинск, Ленинград, Мурманск, Челябинск, а когда назвал Магнитогорск, пассажир сказал: «Юрка Смирнов, восьмая шкрла, первый «Б» класс». Прошло более сорока лет.
Но всем нам, конечно, далеко до Льва Николаевича Толстого, который помнил, как его крестили в возрасте трёх дней отроду.
Четвёртую четверть седьмого класса я доучивался в Челябинске-40, куда мы переехали в 1952 году. Потом был техникум.
Добавить комментарий