Люди и время

В ноябре 1980 года литературовед-германист, писатель, правозащитник Лев Копелев (1912-1997) и его жена филолог-американист, переводчица Раиса Орлова (1918-1989) были вынуждены покинуть СССР. В Москве оставались родные и множество друзей. Копелевы были людьми яркими, друзей притягивающими. Из-за границы Копелевы многим писали, в частности, литературоведу Наталье Александровне Роскиной (1927-1989). Автографы публикуемых писем Л.З. Копелева и Р.Д. Орловой к Н.А. Роскиной хранятся в РГАЛИ в фонде Н.А. Роскиной; автографы писем Н.А. Роскиной - в архивном фонде «Л.3. Копелев – Р.Д. Орлова» - Forschungsstelle Osteuropa, Universität Bremen.

А сверх того, он депутат Верховного Совета РСФР и кандидат в члены ЦК КПСС, т.е. человек, обласканый властями. Всеми властями - Сталиным, Хрущевым, Брежневым. А для этого, кроме заслуг, необходима гибкость. А иногда не вредно и дурачком прикинуться. Этому, вероятно, помогала крестьянская смоленская речь, которую он сохранил на всю жизнь. Или в случае чего сказать - пьян был, ничего не помню. Кстати, к этому последнему доводу прибегали многие, начиная с Генерального секретаря Союза писателей А.Фадеева...

Причиной отказа Борису стала гибель на одном из фронтов Первой мировой войны ее жениха, с которым она была помолвлена. "Вы хороший (а с Борисом Пастернаком они так и не перешли на "ты"), но помолвка с Сережей - для меня, Боря, непреодолимая преграда..." А он, Боря, был готов к браку: "Я вздрагивал, я загорался и гас, я трясся, я сделал сейчас предложенье..." Тогда у Бориса впервые мелькнула мысль о самоубийстве...

Это начало автобиографии Николая Николаевича Воронцова, яркой личности, крупного биолога. Себя он именовал натуралистом. Определение весьма точное. А вот что пишет в проникновенном предисловии к изданию А.В. Яблоков, известный учёный, его друг по кафедре в Московском университете. «Николай Николаевич Воронцов был звездой первой величины на небосклоне мировой териологии, эволюционной морфологии, систематики и цитогенетики, выдающимся организатором отечественной биологии и исторически значимым политическим деятелем». Я не вижу здесь преувеличений...

А Марк Зарецкий, как я помню из его повествований, отбатрачил на зоне до конца 1944 года, когда где-то там высоко, в Судебном Поднебесье, пересмотрено было его дело о вредительстве и шпионаже. Причиной пересмотра стало то, что служивший у немцев полицаем Павлосюк, был пойман, изобличён и осуждён, а заодно, как говорится, дядя-прокурор прошёлся ретроспективно по всем делам и приговорам, вынесенным по его, гада, гнусным оговорам и наветам. В порядке прокурорского своего надзора выявил он там множество людей, оклеветанных этим фашистским прихвостнем, и дал ход процессу по их реабилитации...

Это были десять дней праздника литературы и поэзии, где тон задавал Сергей Леонидович Сухарев. Особенными были его рассказы о муках переводчика. Помню один такой эпизод: для того, чтобы понять, что означало (или, как он сказал, что таило в себе) для англичан эпохи Спенсера или Китса одно единственное, затерянное в словарях словечко из Кольриджа или Шелли, но слово главное, ибо оно завершало целую главу, - ему пришлось перечитать много справочных английских книг по военной истории той поры из Публички и БАНа...