Судьбы наших соотечественников, избравших путь эмигранта на американской земле, складываются по-разному, но в целом развиваются по одному сценарию: первоначальный шок, растерянность, метания, трудности, лишения... и постепенное, зачастую болезненное обретение себя – заново. Или же – внедрение себя в новую среду на прежней основе. Примеров знаю немало, как негативных, так и позитивных. Вот некоторые из них.
Немного о соотечественниках в Америке
Начну с негативных. Успешный врач, сумевший окончить американский университет, получить лицензию и открыть собственный медицинский офис, очень неплохо зарабатывал, обслуживая своих бывших соотечественников. Но, не удовлетворившись тем, что имел, захотел большего. Оформление ложных травм и дорогостоящих лечебных процедур к ним после случаев автомобильных столкновений – для выбивания денег у страховых компаний, и тому подобные аферы привели к тому, что его лишили лайсенса, а следовательно – и медицинской практики.
Нащупав даровую кормушку в системе «Медикала» и «Медикера», иные чего только не придумывали, чтобы найти доступ к этим страховым компаниям. Вплоть до того, что вербовали пачками здоровых людей, привозили их в свой медицинский офис, платя (!) каждому по сто долларов за ложный визит к врачу, а потом с их медицинских страховок по надуманным диагнозам, процедурам и исследованиям выкачивали деньги.
Эти горе-бизнесмены столько химичили и жульничали, в общей сложности надув страховые компании на сотни миллионов долларов, что те начали проявлять повышенную бдительность, а ФБР – отслеживать нарушителей. В результате многие годами практикуемые льготы были сокращены, а проверка всех обращающихся резко усилена, что в конечном итоге ударило по действительно больным, нуждающимся в помощи людям.
Один молодой человек, сын известных в Армении людей, приехал в Америку туристом и остался. Женился на девушке из России, тоже не имевшей статуса. У них родилось двое детей. Их не трогали, и можно было бы рассчитывать, что со временем они перешли бы на легальное проживание. Но парень этот, очень, кстати сказать, интеллигентный и положительный, не находя подходящую работу, чтобы содержать семью, пошел окольными путями, проворачивая какие-то сомнительные торговые операции, пока не попался. Один раз... два... три. Оказался под следствием. Уже был назначен суд. Его ждало тюремное заключение. Каким-то невероятным образом ему удалось улизнуть назад, в Россию. Жена с двумя маленькими детьми осталась здесь. А потом и она уехала с детьми вслед за мужем. На том и окончилась их американская эпопея.
Таких примеров, увы, немало. Но, к счастью, позитивных несоизмеримо больше. Иные впечатляют и вызывают гордость за наших. Вот некоторые из них. Товарищ старшего сына начинал с того, что брался за ремонтные работы – сам клал кафель или паркет. Напор, трудолюбие и отменный вкус помогли ему проложить себе дорогу. Несколько лет спустя он уже купил огромный участок земли и развернул на нем обширное хозяйство по продаже всевозможных стройматериалов с очень красиво оформленными showrooms на каждый вид продукции.
Два сына наших близких друзей, которые росли на наших глазах еще в Ереване, там же получили прекрасное образование. Старший сын, владеющий несколькими языками, включая арабский, и готовивший себя к высокому полету на уровне как минимум дипломата, приехав в Америку, устроился лаборантом к соотечественнику, державшему лабораторию биохимического анализа крови.
Насколько я знаю, учиться заново он не пошел. Перейдя в самостоятельный режим, взялся за оформление страховых бумаг для медицинских учреждений. Сегодня у него большая компания в несколько десятков сотрудников, с обширной клиентурой. Его жена окончила уже здесь специальные курсы, получив право преподавать в младших классах. Через пару лет она уже была завучем школы, а потом и директором.
Второй сын наших друзей решил подтвердить свою квалификацию зубного врача и получил вожделенный лайсенс, отучившись полный университетский курс и сдав все экзамены. Теперь у него собственная практика. Оба брата имеют просторные дома, живут на широкую ногу, много путешествуют.
Одна из родственниц нашей невестки приехала в Штаты с консерваторским образованием, но применения себе как музыкант, не нашла – работает парикмахером. Другая – окончила калифорнийский университет, экономический факультет, устроилась экономистом в очень крупную фирму федерального масштаба и скоро вышла в лидеры, продемонстрировав незаурядные способности в своей новой профессии.
Представительница второго поколения, уже выросшая здесь, двоюродная сестра невестки, окончила факультет менеджера-дизайнера и так себя зарекомендовала, что буквально сразу после института была приглашена в Лас-Вегас на соответствующую работу – руководить художественным оформлением вновь строящихся гостиниц. Причем как приглашена! С оплатой машины, квартиры и меблировки. То есть на всем готовом.
Далее. Один наш знакомый, успешный бизнесмен, живущий в Москве, забрал из Еревана сына своей сестры, не желавшего учиться, взял ему репетиторов, хорошенько его поднатаскал, а потом привез в Америку и помог поступить в университет на специальность компьютерного программиста. Парень вошел во вкус, с отличием завершил учебу и был приглашен в Силиконовую долину. А год спустя стал самым молодым специалистом «долины», возглавившим там целый отдел.
Близкие друзья нашего старшего сына, Ира и Сако, – музыканты с консерваторским образованием. Она – скрипачка, он – пианист и композитор. Оказавшись в Америке с двумя маленькими детьми, они поначалу бедствовали по-черному, едва сводя концы с концами, зарабатывая на жизнь уроками музыки.
Почувствовав, что у корейского комьюнити интерес к музыкальному образованию их детей особый, поселились в их районе. И не прогадали. От желающих брать у них уроки не было отбоя. Их дела резко пошли в гору. Ира с Сако купили новый просторный дом, но в нем уже не давали уроков, а для этого оборудовали отдельное помещение, которое вскоре превратилось в полноценную, процветающую музыкальную школу, этакую мини-консерваторию, с классными комнатами и штатом учителей (порядка десяти человек). Теперь уже здесь дают уроки по классу скрипки, фортепьяно, духовых инструментов, по теории и истории музыки. При школе открыли магазин музыкальных инструментов с богатым ассортиментом скрипок.
О фехтовальном клубе семьи Демирчян, вышедшем на международную арену и завоевывающем на соревнованиях первые места, я уже рассказывала в статье «Наша шпага в Америке».
Ювелирная кабала
От опыта знакомых перейду к более чем скромному опыту нашей семьи. Старший сын, эмигрировавший с женой в Штаты в 1989-м, прошел все круги ада прежде чем обрел себя и встал на ноги. Сейчас у него несколько небольших бизнесов. Жена, как я уже рассказывала («Наша шпага в Америке»), ездит по всему миру со своими учениками на соревнования по фехтованию. Их дети, наши внуки, учатся в университете. Старший внук через год станет юристом.
Мы с мужем и младшим сыном в Америке с 1994 года. Буквально на десятый день по приезде старший сын для начала устроил брата в ювелирный бизнес, в те годы в Лос-Анджелесе очень популярный.
В этих бизнесах процветал абсолютно рабский, бесправный труд, рассчитанный на то, что вновь прибывающим эмигрантам позарез нужна хоть какая работа, что деваться им без языка и без подтвержденных дипломов некуда и они согласятся на любые, самые драконовские условия.
Именно в такие условия угодила одна наша знакомая пара, люди образованные, высокоинтеллигентные. Ее посадили к женщинам, собиравшим детали браслетов, а он восемь часов в день резал листовое золото. От непрестанного давления ножниц мышцы и нервы его руки не просто болели – их било током от одного прикосновения к натруженному месту.
Хозяин их ювелирного бизнеса (из своих же) следил за каждым работником – нельзя отвлечься, нельзя говорить по телефону или переговариваться между собой. Нарушителей беззастенчиво отчитывал, в основном – нецензурной бранью. Если кто-то выходил в туалетную комнату, хозяин тут же засекал время, не сводя глаз с часов, пока работник не возвращался.
Учитывая, что люди, выполнявшие самую примитивную работу, были в основном все с высшим образованием, а то и с учеными степенями, что у себя на родине они привыкли совсем к иному обращению и поведению на рабочем месте, нетрудно себе представить, каково им было выматываться за день до предела, да еще и перешагивать через собственное достоинство, молча снося унижения. То была настоящая кабала, к тому же за мизерную плату (3,5 доллара в час).
Наш сын попал в аналогичный бизнес, но с более цивильным хозяином, не измывавшимся так над своими работниками. Сыну помогло то, что он хорошо рисовал, а в подростковом возрасте увлекался ювелиркой, пройдя какое-никакое обучение у маститого мастера. «Босс» его навыки сразу засек и перевел его в отдельное помещение для ювелиров-модельеров – тех, что разрабатывали дизайн будущих изделий. По крайней мере, это уже была работа творческая. И оплачивалась выше, и отношение иное.
«Привилегированные модельеры» дымили, не переставая, прямо на рабочем месте, прикуривая одну сигарету от другой. И, как результат, наш некурящий до того сын год спустя уже выкуривал по две пачки в день. (К счастью, потом все же нашел в себе силы бросить.) Его первая в жизни работа, в которую он окунулся сразу же, со студенческой скамьи (только закончив Московский Строительный Институт), была трудной, по 10-12 часов в день. Отпусков не полагалось. В год два-три основных праздника по одному дню, и все. Но я ни разу не слышала от него жалобы. Он и рассказывать-то о своей работе не очень любил.
Хозяин их бизнеса, армянин, выполнял заказы для крупной нью-йоркской группы еврейских предпринимателей, имевших дело с золотом – сын как модельер часто с ними напрямую контактировал. Работа у него была нестабильная, зависящая от заказов. Бывало, месяцами не получал зарплату, что держало нас всех в напряжении – по счетам-то нужно платить регулярно. Сын вертелся как мог. Пробовал параллельно подрабатывать в диллерской.
Ну а я поначалу попыталась заявить о себе как скульптор. Приобрела все необходимое – глину, стеки, большую печь для обжига. Старший сын сам смастерил мне станок. И даже организовал передачу на местном армянском телевидении, где мою персону показали за работой, а потом взяли интервью. Мои скульптуры удалось выставить в салоне художественных изделий...
Увы. Ничего не сработало. Никто ими не заинтересовался. Не знаю, как в других штатах, а в Калифорнии скульптура вообще не пользуется популярностью – настолько, что ни хозяева магазинов, ни их покупатели не видят разницы между оригиналом и ширпотребной копией, а на улицах практически не встретишь памятников. Так что все мои скульптурные изыски остались украшением нашего дома.
Устроиться на стабильную работу мне удалось на третий месяц нашего пребывания в стране. Договорившись заранее – по рекомендации и через посредника – я пришла в редакцию русскоязычного еженедельного альманаха «Панорама» на собеседование с издателем и главным редактором, Александром Борисовичем Половцем. «Панорама» была основана им на собственные средства в 1980 году. И пока Половец оставался ее хозяином, это была высококачественная авторская газета русского зарубежья, в которой с удовольствием печатались Василий Аксенов, Булат Окуджава, Анатолий Гладилин, Сергей Довлатов, Евгений Евтушенко, Вячеслав Иванов, Владимир Кунин и т.д., и все они были его близкими друзьями.
Я выложила на стол свои книжки, изданные в Союзе, рассказала, где работала, где публиковалась и какой имею опыт в журналистике. Половец меня выслушал, однозначно дав понять, что его интересуют не мои прошлые заслуги, а то, насколько я могу быть полезна его газете, предупредив попутно, что в его редакции я «смогу заработать разве что себе на орешки», поскольку он может предложить мне оклад из рассчета 7,5 долларов в час. Пригласив своего редактора-менеджера, очень милую молодую женщину (Юлю), он поручил ей продолжить со мной более конкретную беседу у нее в кабинете.
Позже я от самой Юли узнала, что она была профессорской дочкой и женой журналиста-международника, сама с университетским образованием. Попав в Америку не совсем легально (то есть они просто приехали и остались), они с мужем оказались без средств в каком-то срединном аграрном штате. Чтобы выжить, брались за любую работу – красили заборы, копали грядки и собирали урожай в поле под палящим солнцем. Спас их переезд в Калифорнию. После того, как Половец взял ее на работу, она снова почувствовала себя человеком...
Юля достала из ящика письменного стола несколько листов бумаги, исписанных от руки, и, протянув их мне, сказала:
- Это интересная по содержанию статья, но ужасно написанная. Возьмите ее домой и посмотрите, что с ней можно сделать.
Я «посмотрела», хорошенько ее переработав на свой лад – от чрезмерного старания даже больше, чем требовалось, и вернула Юле. Через день мне позвонили и сообщили, что меня зачисляют в штат художественным редактором.
И следующие пять-шесть лет я работала в «Панораме», в коллективе с дюжину сотрудников. Если говорить о его национальном составе – все были евреи, только рекламный агент ташкентская армянка, Анжелла, колоритная и веселая молодая особа, с моим появлением очень обрадовавшаяся, что «в ее полку прибыло».
Коллектив у нас был дружный и приятный в общении. Этакий советский островок посреди американской безбрежности. Особенно, когда мы все сообща отмечали в редакции какие-нибудь юбилейные даты. Каждый приносил что-нибудь свое, фирменное, и в результате получался шикарный и вкусный праздничный стол.
Я редактировала поступавшие к нам статьи, независимо от жанра – от спорта до политики. Вела параллельно рубрику «Непознанное», за каждую опубликованную статью получая отдельный гонорар.
А статьи у меня были огромные – на разворот, а то и с продолжением в двух-трех номерах. Писала статьи и для других газет, в частности – для «Нового Русского Слова» - старейшей русскоязычной (ежедневной) газеты Америки, с редакцией в Нью-Йорке. И даже стала на несколько лет ее внештатным корреспондентом по Калифорнии. НРС тогда еще неплохо держалась на плаву.
Муж надумал открыть собственную газету – армянскую на русском языке. И задумку свою осуществил, назвав газету «Эхо». Зарегистрировал ее, как положено, законтачил с профессиональным журналистом, который писал для нее статьи. Я тоже писала. Дизайном и версткой согласилась заниматься в нерабочее время сотрудница «Панорамы» - муж отвозил материалы для каждого номера к ней домой, миль за 30.
На «Эхо» подписались читатели как минимум из двух десятков штатов – те, что армяне по крови, но говорят на русском языке. (Это, в первую очередь, беженцы из Азербайджана, а также эмигранты из других республик. Да и в самой Армении хватало в советское время жителей, для которых русский был основным языком.) Они звонили на наш домашний телефон и подолгу общались с мужем, радуясь тому, что у них, наконец, появилась «своя газета». Мы чувствовали, что она им действительно нужна. Нашлись и желающие помещать в «Эхо» рекламу. Но дохода газета все равно не приносила. Компаньон мужа нервничал. И в конце концов они ее закрыли. А жаль. Наверное, стоило перетерпеть этот начальный период.
Под занавес уходящего века Половец решил продать свою газету, в связи с чем штат ее сотрудников подвергся сокращениям и заменам. Осталась без работы и я.
Оставшись не у дел, мы с мужем записались на курсы английского языка в лос-анджелесский колледж. Язык был необходим, к тому же там давали стипендию. Совсем небольшую, но хоть что-то. Я занималась с удовольствием – читала книжки на английском, писала бесчисленные эссе. Только вот устная речь никак не открывалась, на языке будто замок висел. Читать вслух – пожалуйста, а мысли свои излагать – увы. Да и чужая речь на слух воспринималась с трудом. Говорят, это общий синдром.
Поначалу очень удивлял студенческий контингент – от подростков до стариков, сообща сидящих за партой. Зрелище для нас непривычное. Конечно, великовозрастные больше характерны для курсов английского, без которого в американском плавильном котле не расплавишься – в осадок выпадешь. Вот и идут за парту все эмигрантские новобранцы. Но и на других курсах возрастных ограничений не наблюдалось.
Был у нас в колледже очень забавный педагог. Лысый, полноватый, лет сорока. Откровенный гей, о чем сам нам неоднократно сообщал во время урока. Голос, манеры, поведение соответствущие. Одевался гей-педагог ужасно – во все жеваное. Шнурки вечно развязанные. Учительским стулом пользовался во время урока исключительно залезая на сидение с ногами. В основном же сидел на столе, свесив или поджав под себя ноги.
Слушая его, я делала наброски, спеша запечатлеть его колоритные позы. А потом дома сделала по ним законченный рисунок на целлулоиде: он сидит на корточках на стуле и, картинно разведя руки, о чем-то увлеченно рассказывает. Рисунок раскрасила мультипликационными красками, поместила в рамочку и в последний день занятий подарила ему. Он был в щенячьем восторге.
Кстати о мультипликационных красках. Решив освежить свои навыки мультипликатора, я, параллельно с английским, взяла курс по анимации там же, в колледже, и полностью его «от и до» отбарабанила. Тут уже была совсем иная студенческая среда – только американцы и в основном молодежь. Посещала занятия с воодушевлением. На целлулоиде нарисовала и раскрасила целый «собственноручно» придуманный сюжет и отсняла его в студии под специальной камерой, получив мини-мультипликацию.
По наивности или по неведению, я думала, что окончив такие курсы, открываю себе дорогу в какую-нибудь мультстудию, куда мне очень хотелось попасть. Я подготовила внушительный портфолио с письменной презентацией, с рисунками, целлулоидом и фотографиями скульптур, и не отправляла даже, а сама относила его в разные студии. Увы. Никому до меня не было дела. То ли возраст, то ли квалификация не соответствовали.
Попутно я узнала, что в целях экономии все мануальные технологии по созданию мультфильма давно уже переведены из Америки в страны третьего мира, где труд стоит копейки.
Путь к свету лежал через подвал
В какой-то период положение было действительно тяжелым, и я обратилась в службу Социального обеспечения – SSI (Supplemental Security Income), ни на что, в принципе, не рассчитывая. Там тщательно и с пристрастием проверяют каждого на предмет физического нездоровья. Нездоровье это должно быть настолько существенным, чтобы сотрудник SSI принял решение, что человек не может работать и нуждается в финансовой поддержке. Мне задавали дежурные вопросы – на что жалуюсь, имела ли операции и какие. Я сообщила, что у меня удалена щитовидная железа, причем оперировали меня здесь, в Америке.
И этого оказалось более чем достаточно, чтобы мне тут же дали SSI, ни о чем больше не спрашивая и... поверив на слово, без каких-либо обследований. Точно не могу сказать, но возможно, по их инструкциям, человек с удаленным органом, все равно каким, попадает в категорию disabled. Так я получила пожизненную финансовую поддержку, плюс бесплатное медицинское обслуживание и лекарства – от государства, на которое не работала и которому никакой пользы не принесла. Чудеса! Не оценить такое - просто невозможно.
Одна коренная американка как-то в беседе со мной с досадой заметила, что эмигранты в США вообще чувствуют себя лучше и защищеннее, чем иные законные граждане страны, всю жизнь зарабатывавшие себе отчисления на обеспеченную пенсией старость. Для них, например, полного медицинского покрытия не существует. Они за все существенно доплачивают.
К счастью, мой трудовой опыт в Америке на SSI не кончился. Вернее – SSI закончился буквально через пару месяцев.
Один наш ереванский знакомый (Валера), хороший программист, работал в компьютерной лаборатории университета UCLA. У них освободилось место дизайнера и, узнав от старшего сына, что я ищу работу, он пообещал поговорить с начальником лаборатории. Тот Валеру выслушал и изъявил желание познакомиться со мной и с моими работами. Они вдвоем пришли к нам домой. (Мой дом, как я упоминала, украшен скульптурами, которые я слепила и обожгла в Америке.)
Начальник, ирландец лет сорока по имени Бади, работы посмотрел, а заодно и портфолио, который я готовила для мультипликации, и сказал, что ему все очень нравится, но в лабораторию требуется специалист по компьютерному дизайну. Мы мило пообщались, и они ушли.
Я села в раздумье перед компьютером. Все, что я на нем умела делать, это печатать тексты. Раньше мне всегда казалось, что творческий процесс невозможен без контакта с пером и бумагой. В Союзе на пишущей машинке я печатала лишь уже готовые рукописи, да и то предпочитала перепоручать это машинисткам издательств.
Уже здесь, в Америке, – в «Панораме», научилась делать то же самое на компьютере и обнаружила для себя, что это гораздо удобнее, чем писать пером или печатать на машинке, поскольку компьютер дает неограниченные возможности работы с текстом. Помнится, тогда же кто-то из сотрудниц рассказал мне, что переписывается с родственницей, живущей в Израиле, и тут же получает ответ. А я все никак не могла врубиться, как такое возможно. Я знала только три способа дистанционного общения – почту, телеграф и телефон. Ну разве что еще телепатический... Вот и все мои познания в компьютерной премудрости на тот период.
Но не воспользоваться шансом – и каким! – подобно молнии вспыхнувшим у меня перед носом, было до слез обидно. По моей просьбе, Валера установил мне программу Photoshop, и я принялась ее изучать. Самым трудным оказалось уловить связь между поверхностью экрана монитора и моей рукой, попасть курсором в нужное место и провести нужную линию в нужном направлении. С грехом поплам связь уловила. Потом положила перед собой анатомический атлас и попыталась срисовать с его иллюстрации череп. Делала массу лишних линий и движений, стирала, замазывала, но в конце концов добивалась желаемого. Сам процесс мне понравился. Я начала в него углубляться, благо дотошности и усидчивости мне всегда хватало. После черепа удалось изобразить скелет стопы со всеми ее косточками и суставчиками.
Отсканировав результаты своих титанических усилий, я показала рисунки Валере. Он, в свою очередь, показал их Бади. А потом мне позвонили и пригласили в UCLA, объявив, что берут на испытательный срок. Я не могла поверить своим ушам. Эмигрантка. Без английского языка. (Увы, на языки я полная тупица, в первую очередь, думаю, из-за ужасной памяти.) К тому же уже пенсионного возраста. Да попасть на мое место посчитал бы за счастье любой молодой специалист...
Эйфория эйфорией, но нужно было соответствовать.
Да, любопытная деталь. Еще до того, как я приступила к работе, Бади через Валеру попросил меня слепить портрет сына директора их института. Директором был недавно назначенный молодой ученый, индус Sanjiv Sam Gambhir. Его сыну исполнялось шесть лет, и по этому поводу он намеревался устроить у себя «парти» для всего коллектива института. Вот у Бади, побывавшего у меня дома, и возникла такая идея – скульптурный портрет его сынишки как подарок от сотрудников лаборатории.
Валера передал мне фотографию. Но я сказала, что должна увидеть мальчика. Меня отвезли к директору домой. Пообщавшись с ребенком, я приступила к работе. А закончила, когда уже стала членом их коллектива. (За портрет мне вручили конверт с собранными на подарок шефу деньгами – $500. Смехотворная цена. Но не в деньгах ведь дело. Нужно было вообще отказаться от них.)
На банкете у босса я была уже не просто как его новый сотрудник, а еще и как автор коллективного подарка. Скульптурный бюст торжественно водрузили на почетное место. Кто-то выступил с речью. Сэм (как все называли директора) и члены его семьи меня поблагодарили.
Жил босс в престижнейшем районе Лос-Анджелеса – Bel Air, в огромном трехэтажном доме с кинозалом, спортзалом и прочим, с двумя бассейнами на разных уровнях. Гости свободно разгуливали по дому, но угощение – кейтеринг в виде а-ля фуршета – было расставлено во дворе. Там же за мангалом трудился Валера, жаря на всех шашлыки из говяжьей вырезки, отбитой на мексиканский манер до тонкой лепешки. Я естественно чувствовала себя скованно, «не в своей тарелке», поскольку никого еще практически не знала.
Итак, я стала сотрудницей Института Молекулярной Визуализации (The Institute for Molecular Imaging) Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA). Размещался институт в небольшом отдельном здании (пишу в прошедшем времени, потому что со временем он расширился и переехал в другое, более просторное помещение), посреди огромного университетского кампуса, и соединялся длиннющими крытыми проходами с другими институтами. А наша (!) компьютерная лаборатория, со штатом меньше десяти человек, находилась в подвале здания.
Институт разрабатывал инновационные, междисциплинарные технологии – на уровне физики, математики, инженерии, биологии, химии – для применения их в молекулярной медицине.
Вникать во все это с моим знанием английского было крайне сложно. Ведь никто, кроме Валеры, в лаборатории по-русски не говорил. Да и Валера был мне не помощник, он сидел уткнувшись в свой компьютер. А я изо всех сил старалась сначала понять, что от меня хотят, какое задание мне дают, затем скрупулезно точно его выполнить – при том, что во всей этой компьютерной премудрости я была абсолютным профаном. Вот поди разберись, когда просят наглядно и доходчиво изобразить взаимодействие или развитие каких-то там фенотипов, генотипов, протеинов, хромосом или весь процесс замены гена в цепочке ДНК внутри клетки. Я ведь не медик, не биолог, а художник. Тут и на родном-то языке нелегко сориентироваться. Особенно, когда тебе уже «далеко за 20».
Но я и не думала сдаваться. Не скрою, я прямо-таки лопалась от гордости и счастья, когда утром, сидя за рулем, мчалась по фривею в сплошном потоке машин (правда, чаще ползла шагом), въезжала в университетский кампус, парковалась в многоэтажном университетском паркинге, входила в СВОЙ институт, набирала код на двери в НАШУ лабораторию, устраивалась в СВОЕМ персональном кабинетике без окон и приступала к работе.
Надо сказать, что работать в чисто американской среде оказалось на редкость приятно и просто. Имело, видимо, большое значение, что UCLA – не частный, а государственный исследовательский университет. Все работали спокойно, без спешки. Над головой, как правило, никто не стоял, минуты твоего обеденного перерыва никто не считал. Каждый сам решал для себя, сколько ему нужно времени на то или иное задание. Если кто не успевал, мог остаться сколько угодно, благо у каждого был от здания и лаборатории свой ключ и свой код.
Здесь привыкли натаскивать новичков, помогать им. Можно было обратиться к любому сотруднику с любым вопросом и не получить отказа. Проблема для меня заключалась лишь в том, насколько я была в состоянии воспринять совет, помощь, подсказку.
Так как я жила достаточно далеко от места работы (26 миль в один конец), а в часы пик фривей полз со скоростью 5 миль в час, то мне разрешили приходить на работу не в 9, а в 11, когда напряжение на дорогах спадало, а уезжать, соответственно, не в 5, а в 7. То есть условия были наиблагоприятнейшие, если не считать, что мне катастрофически не хватало знаний и навыков. Я накупила целую кипу компьютерных самоучителей, каждый в тысячу страниц, и, приходя домой после работы, погружалась в них, конспектировала, выписывала для себя основные последовательности действий, засиживаясь до глубокой ночи.
Помощь – помощью (со стороны сотрудников), но Бади не интересовало уже, что я не специалист в компьютерном дизайне. Он взял меня на работу, и я должна была соответствовать занимаемому месту. Правда, надо отдать ему должное, он никогда меня не торопил, не подгонял, не делал замечаний. Зато, случалось, торопил директор института, Сэм, человек весьма амбициозный и требовательный.
Ему, скажем, нужно было на утро вылетать на очередную конференцию, где он выступал с докладом. А доклад надлежало проиллюстрировать на экране несколькими яркими диаграммами. Он привык, что дизайнеры лаборатории делали это быстро и профессионально. Но когда такую диаграмму поручали мне, о быстроте не могло быть и речи. Несколько раз я оставалась в институте до полуночи, и Сэм сидел у себя в кабинете столько же, пыхтя и нервничая, время от времени, не выдержав, наведываясь ко мне и удивляясь, почему я так «копаюсь». Странно, что он меня в такие дни в сердцах не уволил. Хорошо хоть, что я его ни разу не подвела и работу сдавала на ожидаемом им уровне.
Рисовать на компьютере приходилось не только атомы, молекулы, хромосомы, позитроны, геномы и прочую мелюзгу, но и анатомические экспонаты, различные внутренние органы, или, скажем, изображать процесс провокации раковой опухоли на мышах и методы борьбы с ней. А то и во всех подробностях – PET аппарат (Positron emission tomography), целиком разработанный в этом институте.
Успешно, хоть и с огромным скрипом преодолев испытательный срок и убедившись, что зачислена в штат, я пошла в SSI и сообщила, что устроилась на работу. Я ожидала услышать в ответ нечто вроде выговора за то, что понапрасну «дурила им головы», если на самом деле являюсь трудоспособной, ожидала, что меня с треском из списков «disabled» вычеркнут. Ничего подобного не последовало. За меня там порадовались и очень вежливо объяснили, что пока я работаю, ежемесячные выплаты по SSI будут остановлены, но медицинская страховка сохранена. А в тот день, когда я работать перестану, мой статус у них будет полностью восстановлен.
В лаборатории между тем я получала все более и более сложные задания, перейдя к созданию интерактивных наглядных пособий для преподавателей и студентов. Для этого пришлось освоить еще одну соответствующую программу. Чтобы пособие не показалось скучным и казенным, я сама предложила снабдить его каким-нибудь забавным мультипликационным персонажем, причем двигающимся. Для осуществления этой инициативы нужна была другая – анимационная программа Flash. (Мой ночной сон становился все короче и короче.)
Вот, к примеру, одно из таких интерактивных анимированных пособий – PET Brain Atlas, Image quiz: После эффектного вступления с заголовком и наезжающим на экран человеческим мозгом, продольный срез мозга с изображением всех его долей, мозжечка, гипофиза, эпифиза и т.д. Рядом – тот самый смешной персонаж. Возникает название определенного участка мозга. Экзаменуемый должен курсором правильно указать его местоположение. Если он ошибается, человечек делает кислое или разочарованное выражение лица, разводит руками, и появляется надпись: «Попробуй еще раз». Если ответ верный, человечек радуется, улыбается во весь рот, хлопает в ладоши и даже весело прыгает. Можно переходить к следующему вопросу. Осуществлять все эти взаимосвязи с помощью компьютерных программ и особенно – передавать движение - было ужасно интересно.
Войдя во вкус, я начала рисовать целые анимационные клипы – сначала отражавшие, скажем, взаимодействие электронов и протонов в атомах, потом все сложнее и сложнее. (Пригодились-таки мои навыки в мультипликации. Только в компьютерном варианте это было нечто принципиально новое.) Скупой на эмоции и уж тем более на похвалы, Сэм на одном из общих собраний всего коллектива института однажды радостно провозгласил: «У нас теперь есть своя мультипликация».
К очередной юбилейной дате института меня попросили подготовить для огромного настенного плаката коллаж из фотографий примерно ста сотрудников. Я понятия не имела, как это сделать. Скомпоновать их всех – без проблем. Но нужно было сохранить высокое качество каждого портрета (high resolution), и получался запредельный объем файла, которого компьютер не выдерживал. Это оказалось самым мучительным, самым трудновыполнимым заданием. Нервничал даже невозмутимый Бади. В конце концов, с помощью коллег, с заданием я справилась, и плакат-панно занял свое место в институтском коридоре.
Институтские будни и праздники
Раз в неделю Бади собирал всех членов лаборатории в отдельной комнате с экраном на стене. Мы рассаживались вокруг длинного стола, и каждый отчитывался о проделанной за неделю работе, демонстрируя на экране то, что он сделал. Иногда всех сотрудников института собирали в актовом зале для прослушивания каких-нибудь тематических лекций или для ознакомления с текущими задачами и достижениями института в целом.
У американцев очень приняты бесплатные коллективные кормежки. Раз в неделю на всю лабораторию из какого-нибудь fast-food привозили на ланч еду. Членам лаборатории очень пришлась по вкусу армянская традиция жарить шашлыки – не барбекю с сардельками или безвкусными гамбургерами, а из высококачественного мяса и с печеными на огне овощами: перцы, помидоры, баклажаны. Приучил их к этому Валера, однажды проявивший инициативу. Примерно раз в месяц он закупал все необходимое – на институтские деньги, и устраивал для всех во дворе «кеф». А меня как свою соотечественницу приспособил чистить снятые с огня овощи.
На каждый праздник устраивался в специальном помещении уже для всех сотрудников института щедрый кейтеринг с горячими блюдами, закусками, десертом и напитками. Приходили на него абсолютно все, включая профессоров и академиков. Только на этих а-ля фуршетах и можно было увидеть их всех сразу, в непринужденной обстановке, с бумажными или пластиковыми тарелочками и стаканчиками в руках.
Пару раз я приглашала Бади и Валеру с женами к нам домой. С женой Валеры мы были и раньше знакомы. Жену Бади увидели впервые. Она, как оказалось, японка. Он встретил ее в Токио, проходя там практику, и увез с собой в Америку. Теперь они растят трех сыновей, полуирландцев-полуяпонцев. Отец Бади - голливудский сценарист. Возможно, поэтому он с семьей живет в большом, очень дорогом доме.
И он, и его жена любили не только вкусно покушать, но и выпить, после чего становились общительными и раскованными. И никаких комплексов. Ей, к примеру, понравилось у нас какое-то блюдо и, заметив, что часть его осталась на столе невостребованной, она говорит: «Если вы завернете его мне с собой, я его завтра с удовольствием съем». Мы завернули. Она забрала.
В двух шагах от нашего института, на территории кампуса, находился очень красивый Ботанический сад. Старый, запущенный, лирически-романтический. В нем собраны растения со всей планеты – такие, как бумажное дерево, с корой, слоистой и мягкой, как папиросная бумага; бутылочное дерево – со стволом, похожим на бутылку, только утыканную шипами; тюльпановое дерево – с огромными пунцовыми цветами; старый инжир с корнями, как щупальца осьминога, и плодами, облепившими его ствол от самой земли; и даже экзотическое Дерево дракона, которое я встречала только на Канарских островах.
Территория сада небольшая –полуовраг-полуущелье, по дну которого, копошась в камнях и гигантских травах, течет ручей. Прогулочные тропинки вьются серпантином, петляют и оттого кажутся очень длинными. В ручье черепахи, а на деревьях белки.
Я очень полюбила этот Ботанический сад, гуляла в нем практически каждый день, весь свой перерыв. Приносила белкам орешки, и скоро они уже ждали меня у входа и бежали за мной вереницей к скамейке, на которой я их кормила. Они так ко мне привыкли, что ели с рук, сидя у меня на плече или на коленях, и даже позволяли гладить им брюшко. Работники парка прозвали меня Lady Squirrel (Леди Белка).
В следующий раз я расскажу о том, как наш младший сын стал архитектором, и об уникальном районе, в котором он сейчас живет.
***
Добавить комментарий