Проза

Купоны – неотъемлемая особенность американского образа жизни. Кто из нас не вырезал эти красочно оформленные талончики из ежедневного потока рекламных изданий и не пользовался предоставляемой ими возможностью приобретать потребительские товары или услуги по сниженным ценам? Убежден, что ответ будет утвердительным – все. Но мне не могло прийти в голову, что купоны проникли и в учебно-воспитательный процесс школы. В этом я убедился, став невольным свидетелем беседы внука с приятелем, который прихвастнул, что ему за то, что прочел десять книг, выдали в школе поощрительный купон на бесплатное приобретение одного гамбургера и порции «френчфрайз»...

Для начала определимся, что такое старость – ведь в разное время люди представляли этот этап жизни по-разному. Например, у Дюма старому кардиналу Ришелье во время осады крепости Ла-Рошель было всего 42 года; старику-мужу Анны Карениной – около 50 лет; старухе-процентщице из "Преступления и наказания" было 42 года; 16-летний Пушкин писал: «В комнату вошел старик лет 30 с лишним» (это был Карамзин). Перейду к официальным терминам. По классификации ВОЗ, пожилой возраст начинается после 60 лет, старость после 75, а после 90 лет человек считается долгожителем...

- В гробу я видал тех румынов. Что, у меня своих цорес мало? Хотя, стольник баксов резко меняет дело, на привозе не валяется. - Так говорил Алик, мой друг, потягивая шнапс из мини-фляги. Алик был одессит, общий любимец, бывший пляжный фотограф, будущий программист от бога в Чикаго, и тридцатью годами позже - законченный алкоголик...

Михалыча тоже занесло в Штаты, и не куда-нибудь, а в Гарвардский университет. В России, по его словам, наука отсутствовала: полный развал, зарплату не платят, денег на реактивы и оборудование нет, кто в состоянии выехать − уезжает не раздумывая. Вот и он вынужден был уехать, чтобы прокормить семью. Работалось ему в Гарварде неплохо, благо голова на плечах имелась толковая, а такое редкое качество везде в цене. Но душа Михалыча к Америке не лежала. Не нравилось ему здесь, гражданином стать не рвался, в отличие от многих своих соотечественников...

Он позвонил, как всегда, внезапно, крикнул заполошным голосом (наверное, был пьян): «Наташа, ты мой цветок!» — и тут же повесил трубку на рычаг своего черного телефона. Она, разумеется, не перезвонила. Зачем? Все уже сказано. А цветком она была у него своеобразным. Не лилией, не ромашкой, не нарциссом — хрупкими и нежными, как полагается цветам и девицам. Нет! Какое там! То чертополохом, который своими яростно и жарко оперенными стрелами вонзается прямо в сердце, то кустом с сиреневыми можжевеловыми ягодами, напоминающими холодные, гордые аметисты, ожерелье из которых он ей подарил, — единственный ценный подарок, не считая книг...