Проза

В одном из трехкомнатных номеров столичной гостиницы громко вещал репродуктор. Диктор бодро рассказывал о первом советском дизельном тракторе, успешном чкаловском перелете, боях на испанских фронтах. В глубине кожаного кресла лежали доставленные курьером центральные и ташкентские газеты. Поселившийся здесь гость вставал по старой армейской привычке совсем рано. Но гостиничного номера старался не покидать: ждал звонка по своему, отправленному неделю назад в Кремль служебному письму. Впрочем, вызова туда, если учесть тон сегодняшних радиосообщений и газет, вполне могло и не быть.

ОН осмотрелся… Дааа…, мир очень изменился. Огромные дома, самодвижущиеся повозки, люди в немыслимых одеяниях. Отец предупреждал, что будет сложно… С чего начать? О! В конце улицы храм! Быстрее туда. Красивое строение. Купола, похоже, золотые. Негоже это. Ведь, чай недёшево! Неужто все богатеями стали?

Будущий нобелевский лауреат, создатель Центра в Гарварде и Института в Нью-Йорке действительно еще не один раз приезжал в Россию, когда началась перестройка – второй за столетие великий российский эксперимент. Как и от первого – большевистского - Леонтьев был от него не в восторге. Да, конечно, он приветствовал рыночные демократические реформы, но он был в шоке от социально-экономической «шоковой терапии».

Я, как и всякий человек, наделён знанием и верой – знанием, что я умру, и верой, что я бессмертен.

Одна мысль о круглосуточном присутствии в доме чужого человека наводила на меня тоску и панику; ведь мой текущий счёт в два счёта иссякнет, а что потом? Отягощать друзей, повиснуть на них ещё и материально? Как получилось, – в который раз убивалась я, – что работая за двоих и за троих я не обеспечила себе на старость? Растяпа какая... В конце концов я сдалась: «Ребята, ищите мне badante!» – кликнула я клич своим.