Мемуары

 Яснее всех выразилась редактор из Лениздата, куда я тоже попытался "пристроить" свой сборник: "Это не наша литература. Вы меня понимаете?.."  В том-то и дело, что я искренне ее не понимал: я и изначально отобрал в книгу самые нейтральные из своих стихов, а уж после "работы" в "Совписе" там и вовсе не могло остаться даже намека на "криминал"; что же они за сердцеведы такие, читающие в душе человеческой?...

Наше знакомство состоялось по инициативе Андрея Дмитриевича. Комитет госбезопасности выслал меня из Новосибирска, где я возглавляла генетическую лабораторию, и я вернулась в Ленинград. Изгнание 46 новосибирских ученых, осмелившихся возвысить голос в защиту политзаключенных, приобрело огласку. Андрей Дмитриевич пришел ко мне вместе с Еленой Георгиевной Боннэр. Он просил меня подписать петицию об амнистии политзаключенных и об отмене смертной казни...

Я хочу рассказать об истории одного письма в блокадный Ленинград из собрания Макса Гринберга. Основу его коллекции, занимающей сейчас несколько книжных шкафов, составляет филателия из СССР-России. Он вёл обширную переписку с филателистами Союза/России. И вот в декабре 2011 года в качестве Рождественского подарка Манфред получил от своего друга Макса из Петербурга небольшое ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО, которое в 1942 году мальчик Дима из эвакуации отправил маме в блокадный Ленинград...

Больница Чудновского, у Калинкина моста на Фонтанке, мне была знакома. Году в 1959 я попал в неё с порванным мениском коленного сустава. Это было 45 лет назад. Тогда я лежал в палате на 8 человек. Народ был разный с различными болезнями. Помню, как умирал старый боцман. Врач стоял за спинкой кровати, в голове больного, и скрещёнными руками показывал, что больному пришёл конец. Но боцман всё не умирал. У постели сидела его жена. « Ну что, - сказал боцман, - радуешься, что я подыхаю?» Жена молча плакала...