Мемуары

Я забежал в этот подъезд, но коридор был закрыт. Я выскочил на улицу, но они уже были здесь. Я попытаося пробежать мимо, но один сделал мне подсечку, а когда я падал, схватил меня за левую руку, чтобы я не мог опереться на неё при падении. И я со всего маху врезался в асфальт левой стороной головы. Стражи сели на меня сверху, заломили руки, надели наручники и потащили меня к машине. - Тяжёлый, сволочь, - сказал один из них. Они закинули меня на пол своей милицейской машины лицом вниз. Я лежал в луже крови, сочившейся из лица, и молчал.

А в нашей собственной жизни… События, которые перевернули страницы судьбы. Мы никогда не были ни в какой загранице. А тут, по приглашению друзей, я перелетела океан и гостила почти месяц в Америке. Но главное, главное Толина книга. Ещё в 1989 году поэт Владимир Леонович познакомил Толю с руководителями недавно образованного Всесоюзного Фонда имени Пушкина. Они заинтересовались и судьбой, и творчеством поэта Анатолия Бергера, предложили ему стать директором их филиала в Ленинграде. И первое, что он должен был сделать – напечатать от имени Московского издательства «Прометей» свой поэтический сборник...

Мы тогда не знали, что Балтер был дружен с Булатом Окуджавой, но название этой пронзительной, искренней книги о трёх юношах ассоциировалось у нас с замечательной песней Окуджавы – одной из лучших песен о войне. Не помню, знали ли мы тогда о подробностях по-настоящему, без пафоса, героической военной биографии Балтера, о его нелёгкой послевоенной судьбе и о том, что его наставником в Литературном институте был любимый и бесконечно уважаемый нами К.Г. Паустовский...

Экзамен сдавали в тесной каморке рядом с прекрасным вестибюлем первого этажа, где и сегодня на вас смотрят античные бюсты, и все бродили среди них, дожидаясь своей очереди. Первыми мы пускали отличников, чтобы задобрить экзаменатора, это всегда срабатывало. И такие были – учились на совесть по всем предметам. Но уже третий отличник вышел без лица – двойка! Что такое?! Через паузу – ещё двойка! Пришла моя очередь – я и нескольких предложений не успел озвучить – двойка. Это означало переэкзаменовку, потерю стипендии, а то и похуже – могут ведь и отчислить...

Первый барак – война, эвакуация, Башкирия. Мне четыре года, потом пять, шесть. С тех пор война для меня – белая, холодная, нескончаемая зима, чёрная, жёсткая, неоглядная земля. Низкий приземистый барак, папа, мама и я в комнатушке. Папа и мама на заводе: он инженер, она табельщица с музыкальным образованием, но сейчас не до музыки. Тесно, темно, голодно. Родители измучены – день, да и ночь, на заводе, но за мной как-то присматривают...

В Пиркули, мы с Сориным, младшим научным сотрудником Астрофизического отделения Академии наук Азербайджана, прибыли через 6 часов после старта из резиденции отделения, которое находилось в Баку в бывшей мечети...

Году в 99-м на площадке лестницы редакции журнала «Звезда» я увидел Витю Кривулина, мы привычно поздоровкались, выкурили по сигарете, перекинулись двумя-тремя словами, я сказал, что собираюсь давно провести вечер «Былого и дум», под названием «Поэты и прозаики Сайгона первой волны». Виктор оживился и предложил для начала составить словарь завсегдатаев и близких друзей Сайгона и даже издать, причём он берёт на себя добыть деньжат в администрации или в Лен-ЗАКСе у Собчака. Я-таки взялся такой список составить, а пока прямо тут на лестнице мы стали прикидывать и насчитали навскидку сразу десятка три-четыре фамилий...