Вставать было не в тягость, а в благость. Ровно в шесть ноль-ноль по Гринвичу звякнул айфон — тонко, хрустально, словно льдинка в стакане смузи. Ильямир откинул одеяло из гагачьего пуха и сел, выпрямив спину. Кожа на животе собралась в благородные, сытые складки. Он зажмурился, вдыхая густой воздух виллы, настоянный на жасмине и морской соли.
— Слава свободе, — прошептал он, потирая розовые пятки о ворс ковра.
Ковер был персидский, но купленный в «Икее» — как символ близости к народу через европейский минимализм. Ильямир подошёл к окну. За панорамным стеклом колыхалось Лазурное море — синее, глубокое и совершенно безопасное. Ильямир Мурзяшин перекрестил его двумя пальцами, сложенными латинской Victory. Пора было совершать омовение.
В ванной всё сияло хромом и белым фаянсом. Из зеркала на него смотрело лицо усталое, но просветлённое — лицо человека, несущего бремя «Прекрасной России Будущего».
— Ну что, Ильямир? — спросил он отражение. — Опять сегодня Россию спасать? Опять тирана в Zoom свергать?
Отражение согласно моргнуло.
Он пустил воду. Струя ударила в дно ванны с мощью свободного слова. Мурзяшин разделся, явив миру белизну дряблых, как кисель, плеч, и осторожно погрузился в $H_2O$: два атома водорода, один — кислорода, идеально сбалансированное удовольствие. Мочалка с гелем «Бергамот и устойчивое развитие» ждала своего часа.
На бортике ожил телефон. Всплыло сообщение из секретного чата «Ковчег»:
«Ильямир, доброе утро. Оргкомитет просит подтвердить участие в панели “Россия после всего”. Гонорар зафиксирован в крипте. Ждём ваш райдер».
Ильямир улыбнулся и медленно повёл мочалкой по груди, чувствуя, как внутри крепнет мощный, неостановимый позыв к демократии. Телефон снова дрогнул — на этот раз с особой, судьбоносной интонацией. На экране вспыхнула аватарка Насти Наскальной — королевы оппозиции и богини прямых эфиров.
— Мирчик, ты уже встал? — её голос потёк из динамика тягучей струйкой, как смузи из маракуйи с привкусом коллективной вины.
— Для тебя — всегда, Настюша, — отозвался он, ощущая, как внизу живота поднимается волна конституционного строя.
— Сегодня обсуждаем смысл жизни после режима, — протянула она. — Можешь войти в Zoom без рубашки. Народ любит, когда страдания в HD и с оголённым торсом.
Ильямир посмотрел в зеркало: капли воды стекали по коже, как санкционные списки по ленте новостей, задерживаясь в самых чувствительных местах. Он провёл пальцем по ключице — осторожно, как по дефициту федерального бюджета.
— Ради будущего можно и без рубашки, — шепнул он, прикусив губу.
В динамике хищно щёлкнуло — то ли переключилась гарнитура, то ли в её воображении защёлкнулись бархатные наручники покаяния.
Выйдя из пены, он облачил плоть в высокотехнологичный некст-ту-скин: тайтсы обжали икры, как вера в прогресс, а кроссовки на карбоновой подошве сами пружинили о кафель. На улице берег встретил его пустотой и чистотой.
Ильямир побежал. Подошвы мягко вгрызались в золотистый песок — податливый, как совесть релоканта. С каждым вдохом в лёгкие входил дистиллированный воздух свободы, не отравленный гарью отечества. Навстречу по кромке прибоя трусил сухопарый старик в панаме.
— Бонжур, — кивнул старик.
— Пуркуа па, — веско ответил Мурзяшин, не сбавляя темпа.
Он чувствовал, как в икрах рождается гул исторической правоты. Где-то там, за тысячи вёрст, люди стояли в очередях за подорожавшим яйцом, а он здесь бежал за них за всех. Совершал великую аскезу присутствия вне контекста. Он прибавил ходу, фиксируя в смарт-часах сожжённые калории — каждую как малый гвоздь в гроб автократии.
На вилле его ждал завтрак. Служанка-филиппинка, тихая и незаметная, уже исчезла, оставив после себя лишь аромат выпечки. В центре стола на белой скатерти лежал круассан — изогнутый и хрустящий. Рядом в фарфоровой розетке алело густое абрикосовое варенье.
Телефон забился в конвульсиях.
— Ильямир? — голос редактора из Риги был нервным, как невыплаченный кредит. — Где колонка про крах имперского мифа? Полоса пустая! Аудитория требует крови и аналитики!
— Я в творческом поиске, Марк, — томно ответил Ильямир, слизывая варенье с пальца. — Текст должен отлежаться в рассоле моей рефлексии.
— Пять тысяч баксов гонорара уже ушли!
— Вот теперь он дозрел, — улыбнулся Ильямир. — Ждите к полудню.
Он передвинул макбук в центр стола. Настало время главного. Пальцы зависли над клавиатурой. Нужно было что-то мощное — чтобы пробирало до печёнок даже тех, кто разучился читать тексты длиннее твита. Он начал печатать:
«Россия — это хтонический студень, застывший в ожидании нашей ложки. Мы придём не с мечом, но с вилкой и салфеткой. Наш путь — путь дефрагментации пустоты…»
Ильямир перечитал. Хорошо. Жирно. Метафорично.
От напряжения в висках застучало. Великий труд требовал отдыха. Он добрёл до тахты и рухнул на неё, не снимая халата. Ему снился Кремль из прозрачного сахара. Он шёл по нему и лизал стены — было сладко. У его ног бегал маленький тиран размером с мышь, умоляя о политическом убежище. Ильямир улыбался и накрывал его ладонью.
Над виллой стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом волн и тихим писком уведомления о пополнении баланса. Часы пробили полдень. Утро закончилось, впереди ждал тяжёлый день борьбы за «Прекрасную Россию будущего».
Добавить комментарий