Мемуары

28 августа 2020 года в Нью-Джерси на 89 году жизни скончалась поэтесса и общественный деятель Ираида Иоанновна Пушкарева, корреспондент «Голоса Америки» (1963-1987). В литературном мире ее знают как Ираиду Легкую - так, своей девичьей фамилией, она с ранней молодости подписывала свои стихи; слушатели «Голоса Америки» в течение четверти века знали ее как Ираиду Ванделлос, по фамилии ее первого мужа, а для многочисленного круга друзей и знакомых второй половины ее жизни Ираида была Пушкаревой, и как Пушарева она вела свою общественную деятельность, направленную на ряд культурных и благотворительных начинаний, связанных с Россией...

Впервые я услышал это ужасное слово, даже страшно признаться, в самом начале своей жизни, когда мне едва минуло 3 года. Тогда, естественно, я еще не осознавал, что страна переживает трагическое событие, вошедшее в историю, как голод 1932 – 1933 г.г. Этот массовый голод в СССР охватил территории Украины, Белоруссии, Северного Кавказа, Поволжья, Южного Урала, Западной Сибири, Казахстана и повлек значительные человеческие жертвы. По большинству демографических оценок, число жертв - около 7 миллионов человек...

Особенно интересно было, когда Чуриковой противостоял Янковский, обладатель не менее сильного поля. Их поединок импровизировался - оба любили такое взаимодействие и были отличными партнёрами. Эта королева не ведала стыда, ни в чём не раскаивалась, казалось, она сама помогала безвольному Клавдию в убийстве старого мужа...

Родители и я всегда жили вместе с моими дедом и бабушкой – и до войны, и в эвакуации, и после возвращения в Одессу. Отец, мать и дед всегда много работали, а бабушка, как говорили тогда, «вела дом». Естественно, что её влияние на меня было велико. Став взрослым, я убедился, что она была не просто умным человеком – она была мудрой. Людей видела, как говорят, «насквозь». Бывало, ко мне приходил новый знакомый, с которым бабушка, впустив его, успевала обменяться лишь несколькими незначительными фразами. А после его ухода давала этому человеку характеристику, настолько близкую к истине, что я поражался...

Больше всего меня потрясали его руки. Они жили своей отдельной от его тела жизнью. Фигура певца оставалась почти неподвижной, а тонкие длинные пальцы как будто танцевали на балетных пуантах - они вертели фуэте, па-де-де и па-де-труа, отбивали чечетку, крутились в вальсе, изгибались в танго. При этом, и его бледное аристократическое лицо с остатками волос на лысеющей голове оставалось серьезным, этаким замкнутым. И эта неулыбчивость, как не странно, лишь подчеркивала и оттеняла искусность игры голоса Вертинского.