Прошлое, где ты? Достанет ли тщанья
Восстановить, оживить, воскресить
Твой неразборчивый почерк прощанья,
Смутных чернил узловатую нить?
Оба мы душу запродали слову,
Снова Шемякина ждать ли суда?
Ты и ушёл подобру-поздорову,
И замелькали твои города.
Вольно тебе и раскольно и больно,
Мне ещё горше в российском углу.
Дымным громадам внимаешь ли Кёльна?
Падаю я в петербургскую мглу.
Что чужеродней нас нынче?
Свиданье–
Горький итог, жёлтый лист на ветру,
Твой неразборчивый почерк прощанья
Я никогда уже не разберу.
(Игорь Бурихин. Неразборчивый почерк прощанья, 1989)
27 лет этому стихотворению – лермонтовский возраст. И горечь в душе нынче подобна лермонтовской: время ушло, растворилось, словно и не
было.
Ты похвалил стихотворение. Я сказал– это прощание. Ты печально кивнул головой. И, увы, понял мои слова буквально. С тех пор мы не встречались. Мне не пришлось побывать в Кёльне, тебя не видно, не слышно в Петербурге. Но остались твои стихи в моей памяти, несколько твоих маленьких сборников, куда я заглядываю, вспоминаю, вспоминаю...
Это случилось в 1975-м году. Мы с Леной вернулись из сибирской ссылки. Наши друзья познакомили нас. Трудно было найти двух более непохожих поэтов − ты в океанической волне, принёсшей Бродского и молодых авангардистов, ориентир твой – Хлебников, обэриуты, я плыву в одиночку к далёкому, мерцающему в тумане маяку – Владиславу Ходасевичу, меня почти не различить среди захлёстывающих тёмных волн.
Но я полюбил твои стихи и тебя, а, может, наоборот, а ты – меня, углядев среди безымянных морских пространств. Помню на твоём дне рождения я впервые увидел твоих сотоварищей – Елену Шварц, Олега Охапкина. Как их заботила грядущая поэтическая слава, как они спорили – кто первый попадёт в энциклопедию! Шварц сердилась на Бертольда Шварца, чьё имя могло отвлечь читателя от её достославного имени. Охапкин говорил тебе – ты одарённей меня, но я написал больше тебя, это очень важно. Ты с ним не спорил. Шварц хвалила Леонида Аронзона, о котором я знал немного. Я попросил её прочесть из него, она ответила, что не помнит, да и можно ли поэта познать по нескольким строчкам. Я в ответ прочёл:" Унылая пора, очей очарованье". Она умолкла.
Я помню, как тяжко далось тебе расставание с Россией. Это было в 1979 году. Мы провожали в аэропорту тебя и твою жену Елену Варгафтик, вас ждала Германия. Ты сказал моей Лене: − Сейчас самое трудное– прощание с мамой. Сиди рядом и держи меня за руку.
Я знал, что ты оставляешь здесь любимую. Да, тебе пришлось много изведать зла от большевистской напасти. Мне ли этого не понять? Но русский язык твоих стихов, твоих молитв... Я уважал твою веру– глубокую, наследованную от предков и от Достоевского. Мы переписывались. В эмиграции ты составил сборник моих стихов для парижского издательства "Третья волна". Но из-за безответственности нашей знакомой Ирины Баскиной, которая, не спросясь, передала мой "Этап" в парижский альманах "Эхо" и гэбисты пригрозили мне новым сроком, от книжки стихов пришлось отказаться.
В девяностых годах ты приезжал в Петербург, мы встречались. Тебя стали интересовать иные, кроме поэзии, формы самовыражения в искусстве. Мне это было неблизко. В один из приездов ты подарил мне Библию, полный текст, до этого из Германии вы с Леной присылали мне книги. Они со мной, а Библию, подаренную тобой, я храню в своём письменном столе, а, вернее, в сердце.
Добавить комментарий