Мать говорила, что меня назвали в честь деда, её отца. Он был директором кирпичного заводика в белорусском местечке, но очень обижался, когда к нему обращались - начальник. "Сам ты начальник!" - огрызался, и это выражение прочно вошло в поговорку в нашей семье. Когда началась война, дочерей отправил в эвакуацию, а сам с женой остался: "Я знаю немцев с той войны, они приличные люди." Приличные люди согнали всех евреев, человек 200, и расстреляли во рву за селом. Через несколько лет после войны захоронение раскопали - дед был единственным, кто целиком сохранился, даже одежда, в кармане пиджака было удостоверение личности на имя Боруха Боруховича Красильщика. Его похоронили отдельно. Борух - значит благословен...
В эвакуации, под Челябинском, мать встретила моего отца, он служил в "трудовой армии" - был родом из недавно присоединенной Бессарабии, их в действующую армию не брали, с ним сын-подросток, а жена и маленький ребёнок погибли под бомбёжкой. У матери - двое детей, мальчик и девочка. Их отец, Борис Голубицкий, воевал, вскоре пришла похоронка.
Создалась новая семья, я стал единственным общим ребёнком, появился на свет в уже освобождённом Курске, куда собирались уцелевшие Красильщики. Жили все в одном доме на берегу речки Кур, на улице Большевиков, этот дом потом стал синагогой. А родильное отделение находилось в военном госпитале, бывшем особняке графа Волькенштейна. Там юный Миша Щепкин прислуживал графу как его крепостной. Так что тень Щепкина присутствовала при моем рождении. Поскольку отец, Наум Жаминер / что значит "стекольщик" /, ещё не вернулся из армии, а расписаны они с матерью не были, мне в графе "отец" поставили прочерк, а фамилию дали материнскую, по её погибшему мужу - я стал Борис Наумович Голубицкий...
Первый школьный товарищ - Боря Винокур. Школа мужская, а первый класс один, правда многолюдный, детей войны на два класса не набралось. Мы как-то сразу друг друга отметили, да и жили неподалёку. Я у них часто бывал, семья большая, дружная, весёлая. Под ногами болтался младший братишка, Володя, будущий известный артист эстрады.
Я его и в драмкружок Дома пионеров привёл потом, и мы с ним вдвоём играли того самого осла, про которого и он, и его мама впоследствии часто вспоминали. Их отец был большим начальником по строительству, но очень любил искусство, мне оказывал покровительство, поощрял увлечение театром. А Боря пошёл в спорт, играл в волейбольной команде, я ходил болеть на стадион. Этот стадион стал действующим лицом в пьесе другого нашего товарища, Саши Пурера /Галина/, "Восточная трибуна", она шла во многих театрах мира. Но дороги разошлись, когда я уехал учиться в Ленинград, в театральный, а Борис - в Москву, в строительный. Его учили игре на фортепьяно, но артистом стал младший брат...
В Ленинграде ещё с довоенных времен жила большая часть рода Красильщиков. Многие оставались в блокаде, немногие выжили, возвращались из эвакуации. Детские годы мы провели вместе с двоюродным братом и ровесником Борей Глозманом, дружили и дрались, голодали и делили всё поровну. А когда после войны, не сразу, Ленинград открыли, они с мамой и сестрой уехали туда, жили в коммуналке на Фонтанке, прямо напротив БДТ. И меня приютили, когда в институт поступал. Боря водил по городу, приобщал к компании своих друзей, ребят весёлых и талантливых, в театры ходили, было куда. Не забылось детство и родство. И я влюбился в город навсегда, учиться хотел только здесь...
Театральный институт в Ленинграде один, но летом приезжали эмиссары московских вузов, и все абитуриенты обязательно приходили прослушиваться. В тот год от школы-студии МХАТа набор вёл Борис Михайлович Поюровский. Так в самом центре Невского проспекта, в Доме актёра, я впервые встретился с этим удивительным человеком, сыгравшим важную роль в моей дальнейшей жизни. Невысокого роста, с лысиной, он запоминался необычным высоким голосом, почти фальцетом. Много позже узнал я от него историю сильнейшего детского испуга , в Харькове, когда к ним в дом ворвались бандиты.
Борис Михайлович занимал видное место в театральной жизни страны, но официально нигде не служил: "Меня нельзя уволить, - говорил он, - потому что меня забыли назначить!" Его знали все, и он всех знал, смотрел сотни спектаклей, писал часто нелицеприятные рецензии, ездил в провинцию от Всероссийского Театрального общества обсуждать творческое состояние театров, его мнение было авторитетным.
Именно так мы встретились во второй раз: он приехал в театр, где я служил очередным режиссёром, с заданием от ВТО оценить работу худрука и театра в целом. Получилось, что спектакли главного ему не глянулись, и, выступая на труппе, многое доброжелательно покритиковал, а мои постановки оценил положительно. И этим нас как бы противопоставил. Главный пришёл в бешенство, увидел заговор, раскол, покушение, требовал от критика изменить точку зрения, угрожал. Но тот оставался непреклонен. Атмосфера накалилась. Провожать его на вокзал поручили мне. Всю дорогу в машине он возбужденно и громко рассказывал, как звонил ему худрук, пытаясь повлиять, и что он отвечал. Я, как мог, успокаивал, просил в отчёте смягчить интонацию - тщетно! Вскоре худрук театр покинул, а меня отправили в Москву на стажировку...
Театром имени Гоголя, у Курского вокзала, уже давно руководил Борис Гаврилович Голубовский, режиссёр хороший, но очень компромиссный, кличку имел Борис Говорилович. Когда я вошёл в кабинет знакомиться, он сердито сказал : "Что же это в министерстве - насмешка такая? Борис Голубицкий у Бориса Голубовского!.." Впрочем, скоро остыл.
Стал меня всюду водить за собой и представлять: "Это Борис Голубицкий, прошу не путать!" Какое-то время присматривался, потом дал задание: " Будете ставить детский спектакль - по сказкам Маршака, делайте пьесу! " Я сделал, довольно быстро, работа нравилась, отдал на прочтение. Для разговора он пригласил меня к себе домой - болел - в знаменитый Дом на набережной, или Дом правительства, говорил: "Из правительства здесь остался я один, остальных расстреляли." Квартира огромная - он женат на дочери начальника Главлита Волина, главного цензора страны.
Все стены в длинных коридорах и в кабинете до потолка уставлены стеллажами с книгами. Прежде, чем начать разговор, лезет на какую-то полку и, раздвинув первый ряд, достаёт объёмный конверт с большим количеством печатей: "Посмотрите!" Читаю: "Совершенно секретно", "Доставить с курьером", "Вручить лично". Открываю конверт - маленькая книжечка, первое издание "Мистера Твистера" Маршака с рисунками Лебедева. На титульном листе в верхнем углу надпись красным карандашом: "т. Волину. Можно разрешить. И. Сталин".
Борис Гаврилович с нескрываемым удовольствием наблюдает - каков эффект. Эта резолюция завершила известный конфликт вокруг стихотворения. Говорим о моей пьесе. Есть ряд конкретных замечаний, которые предлагается реализовать, обсуждаем, спорим. В дверь звонят - пришёл следующий посетитель... Выхожу из дома, совсем по-другому смотрю на мемориальные доски на фасаде, напоминающие о колумбарии, на Болотную, на Большой Каменный мост, на Кремль на другом берегу...
Получаю неожиданное сообщение: "Вас разыскивает Борис Поюровский, позвоните по этому номеру..." Звоню. "Узнал, что Вы в Москве, у Голубовского, есть разговор, приходите, вот адрес..." Встречает вместе с женой, Ириной Лазаревной Чижовой, она служит в Москонцерте, зовут за стол. Квартира небольшая, уютная, тоже вся заставлена книгами. Разговор идёт в кабинете, говорит в основном он: " Вы, конечно, знаете Бориса Петровича Чиркова, легендарного Максима, и знаете, что он служит в театре Гоголя. У него сложные отношения с Голубовским, и ни он, ни его жена, ни дочь давно не имеют новых ролей. Он просил меня найти для него пьесу и порекомендовать режиссёра для постановки в их театре. Я нашёл такую пьесу, а Вас хочу попросить взяться за эту работу. Если Вы согласитесь, он обещает уладить всё с руководством, Народный Артист СССР всё - таки, к тому же племянник Молотова, с ним считаются. Что скажете? "
Вот это неожиданный поворот! " Заманчиво, конечно, но... надо прочесть пьесу, подумать." - "Само собой. Вот адрес и телефон драматурга Давида Медведенко, я договорюсь о вашей встрече, возьмёте пьесу. Он недавно инфаркт перенёс, из дома не выходит..."
Пьесу прочел, роль для Бориса Чиркова хорошая, да и вся пьеса добрая и сердечная. Сообщаю Поюровскому - согласен." Отлично, - говорит. - Теперь надо встретиться с Борисом Петровичем, я это устрою. " И через несколько дней подхожу к высотке у Красных ворот, там с обратной стороны Минсельхоза квартиры важных людей, там живёт легендарный артист.
Дверь открыла жена, заслуженная артистка Людмила Геника. Про неё в театре злые языки шутку придумали : " Геника - логическая артистка." Здесь же и дочь, тоже Людмила. По длинным-длинным коридорам, на велосипеде можно кататься, ведут в кабинет к хозяину.
Борис Петрович - само дружелюбие и расположение, угощает чаем. И - к делу. Обсуждаем пьесу, роль, перебираем кандидатуры возможного сценографа. Доходим и до распределения ролей. Тут тональность разговора меняется. В пьесе две большие женские роли, он хочет, чтобы их играли жена и дочь. Понимая щекотливость ситуации, согласен на вторые составы. Я обещаю подумать, и мы расстаёмся. Провожают до дверей все трое...
А буквально на следующий день Голубовский просит зайти к нему в кабинет. Сидит мрачный: " Боря, вы мне симпатичны, но вы очень молоды и совершаете ошибку. Ещё никому не удавалось войти в наш театр через ту дверь, которую открывает семья Чиркова."
И эта история закончилась. Никто больше не вспоминал. И про Маршака тоже. Стажировка благополучно завершилась, мы расстались по-дружески, на долгие годы сохранили добрые отношения...
В кабинете у Бориса Гавриловича повсюду - на стенах, на столе, на полу - находились странные предметы, целая коллекция : вывески, объявления, обрывки газет, игрушки . Например, реальный плакат: "Держите задний проход свободным!" Из разных городов я присылал ему экспонаты для этой коллекции. Однажды на гастролях вечером после спектакля мы с женой купили в гастрономе тортик к чаю. На коробке ярлычок с датой изготовления и подпись: смена Голубовского. Я аккуратно вырезал его и отправил по почте в театр Гоголя. А через несколько дней узнаём - на посту главного режиссёра Бориса Голубовского сменил Владимир Боголепов...
А с Борисом Петровичем Чирковым мы всё - таки поработали. Я ставил "Последний срок" Валентина Распутина, в пьесе был комментарий "от автора", очень хотелось его сохранить в спектакле. Подумал - лучше, чем узнаваемый голос Чиркова, не найти. Звоню ему, сразу соглашается, назначает встречу в театре, в гримерной. Приезжаю с магнитофоном и с текстом. Смотрит текст и говорит : "Начали!" И читает с листа, да так замечательно, что ничего исправлять или перезаписывать не пришлось. Вот это Мастер! Закончили, снял очки, победно на меня смотрит. " Сколько стоит Ваша работа?" - спрашиваю. "Нисколько, - отвечает. - Это мой вам подарок! " Спектакль имел большой успех, шёл много лет. И всегда и зрители, и критики отмечали его голос, как важнейшую роль. За этой записью даже охотились другие театры, но мы её бережно хранили, она и сейчас со мною...
Борис Михайлович Поюровский, оказывается, внимательно следил за моей карьерой. Когда Орловский театр имени Тургенева в 1987 году опять остался без худрука и находился в плачевном творческом состоянии, даже расформировывать собирались, то обратились за рекомендацией к нему. И он твёрдо посоветовал: "Ищите Голубицкого." Что и сделали. В результате я принял театр и прослужил в нём ровно четверть века, побив рекорд долголетия на этом посту - столько здесь проработать ещё никому не удавалось, даже основателю графу Сергею Каменскому.
А узнал я об этой рекомендации случайно, много лет спустя, на съезде Союза театральных деятелей, на котором меня избрали Секретарём Правления, а в докладе Председателя СТД Михаила Ульянова театр имени Тургенева фигурировал как успешно преображенный. Подошёл бывший чиновник Минкульта, отвечавший за кадры, Борис Екадомов, и сказал: "Я должен перед тобой извиниться - я был против твоего назначения в Орёл. Тогда послушали Бориса Поюровского, а не меня, и теперь я вижу, что был неправ, прости!.."
Однажды мы с Борисом Михайловичем подходили вместе к зданию СТД на Страстном бульваре. Нас догнал общий знакомый и сообщил скорбную весть о кончине одного известного провинциального режиссёра. Борис Михайлович закричал так, что прохожие вокруг остановились. Слёзы ручьём потекли по его лицу. Наш знакомый попросил его: "Вы можете написать некролог?" - "С удовольствием ," - ответил плачущий Поюровский...
Ему исполнилось 80, он был уже очень болен, умерла любимая жена Ирина Лазаревна. Я позвонил ему, поблагодарил за всё, что он сделал для меня и для других людей театра. Говорил он с трудом, высоким его голос уже не был. Вскоре его не стало. Потом я узнал, что перед смертью он крестился - боялся, что иначе не встретится ТАМ с женой...
С Верой Кузьминичной Васильевой, прекрасной актрисой, нас связывает многолетняя творческая дружба. Мне посчастливилось поставить для неё два спектакля, которые она очень любила и играла больше десяти лет. На одном из её юбилеев в театре Сатиры я сказал ей: "В вашей жизни было много ролей и режиссёров, но, по-моему, лучшие роли вы сыграли у режиссёров по имени Борис. Борис Равенских - " Свадьба с приданым", Борис Львов-Анохин - "Воительница", Борис Морозов - " Таланты и поклонники". И в моем спектакле "Без вины виноватые" Вы были лучшей Кручининой. А я в работе с вами нашёл свой девиз: «БОРИСЬ за свою ВЕРУ! " Зал разразился аплодисментами. Этот юбилейный вечер транслировали по телевидению, и ко мне подходили на улице незнакомые люди и говорили : "Спасибо!" В такие мгновения чувствуешь, что имя твоё - не случайность, ему надо соответствовать...
А в заключение - о фамилии. Среди великих венецианских живописцев мне особенно полюбился Тинторетто-отец. Всюду - и во Дворце Дожей, и в Академии, и в храмах - его картины притягивали необъяснимо. Рядом ведь и Тициан, и Веронезе, и Беллини. И только когда узнал - что в переводе означает его фамилия, понял причину притяжения. Тинторетто значит Красильщик. Но ведь это наша фамилия! Может, заиграла фантазия, отсюда и пошёл наш род?!.
Конечно, это шутка, но недаром же говорится, что в каждой шутке...
Добавить комментарий