Россия

В окрестностях Земли, коварно маскируясь под метеоритный дождь, из созвездия Близнецов появляется инопланетный корабль – тот самый паровой котел. Наши доблестные военно-воздушные силы, поднятые с палубы авианосца «Адмирал Кузнецов» (тонкий намек на наши выдающиеся победы в сирийской войне), сбивают пришельца. И тот падает – не куда-нибудь, а точнехонько на Чертаново (что само по себе анекдотично, но не вечно же Америке колошматить инопланетян)...

Вот и лучший портрет Фалька, написанный с Раисы Идельсон: «Женщина в белой повязке». Перед нами сама мягкость и нежность! Неуловимость черт лица и какое-то постоянное тревожное движение души,- передаются мерцанием красок, нежно-серебристых и оливковых тонов, мягкостью силуэта, световыми вспышками на белой косынке, лице и одежде. Ничего твердого и решительного...

Оглядываясь вокруг, вижу очень немногих, кто регулярно посещает Журнальный зал. Что до журнальной подписки, которая реально подпитывает журналы, то она просто обвалилась. У «Звезды» тираж 2 тыс. экземпляров, подозреваю, что у других «толстячков» тираж или такой же, или еще меньше. В эту цифру входят экземпляры для подписчиков и все что идет в свободную продажу. Крохи! Разве сравнить с тиражами–миллионниками времен Перестройки? Так нужны ли сегодня «толстые журналы» читателю?

Странные места встречаются в Петербурге – мистические, таинственные. На закате или на рассвете, в летний зной или в зимнюю стужу Таинственное в нашем городе зовет нас, невидимая властная рука манит нас, и мы оглядываемся, стараясь разглядеть неясный, загадочный образ. Кажется, только протяни руку, и ты коснешься его. Это может произойти, к примеру, если пройтись по Кирочной улице, что в центре города

Самолет приземлился в Пулково в ранних сумерках. В аэропорту меня встречает человек, которого я знаю... цифра звучит страшновато... ну, скажем так, - со времен нашей общей студенческой юности. Я называю его детским именем. Он - один из немногих, кто помнит мою девичью фамилию. Когда в той, прошлой жизни, мне было восемнадцать, а ему пятью годам больше, мир делился для меня на две неравные части. В одной, большей, был он. В другой - весь остальной мир...

Отвечаю на Ваше письмо, милый друг. Дело вот в чем. Всю жизнь я больше всего любил душевную мускулатуру, силу. Дряблости во мне никогда не бывало. Ненавидел расхлябанность, слюнтяйство. Всю жизнь был настолько силен, что даже не нуждался в друзьях. Меня, как и Лиду, сломать можно, а согнуть нельзя. Даже в 1943 году, когда уничтожали «чуковщину» - и при всяких других катастрофах такого же рода - я не проявлял равнодушия.