Проза

Герцог Генрих де Гиз снял с лица маску и передал расторопному слуге. Присутствующие мгновенно последовали его примеру. — И так ! Уже нынешней ночью. Более терпеть этих еретиков ни в городе, ни в стране мы не намерены! — Захлебнутся в собственной крови! Смерть неверным! Святой с нами! - Кричали со всех сторон.- Не бывать браку! Не допустим богопротивного кровосмешения! Герцог указал на господина, в чёрном.- Говори! Ты сделал, что велено?...

Они любили друг друга. Хотя жили под разными крышами, но просыпались под одним потолком. А, главное, никуда не спешили. Ему не надо было бежать на службу, чтобы не схлопотать втык от начальника за опоздание. Ей не надо было торопиться в свою школу на работу, а потом на кухню чистить к супу картошку и нарезать к мясу репчатый лук. А если когда-либо у нее и щипало что-то в глазах, то лишь от этого самого лука...

Уходя на работу, хозяйка выдавала задания на день: пропылесосить особняк, погладить постельное белье в стоградусную жару, хотя в Америке никто этого не делает. Заштопать детские носочки (это у миллионерши), выскрести газовую плиту от гари или микроволновку, почистить сковородки, вымыть мусорные баки и так далее. Когда вся чёрная работа в доме оказалась переделана, эксплуататорша приказала мне, чтобы находила сама, что выполнить, а когда та вернётся домой, отчитывалась, что и как сделано. Кроме этого, стерва подбрасывала кошельки с мелочью, чтобы удостовериться, не ворую ли я. Как-то родительница попросила остаться с детьми ещё на два часа, предложив 3 доллара в час. Отказалась. Тогда богатая владелица крупного бизнеса спросила: "А за пять останешься?" ...

В Лондоне несколько дней подряд стоит жара. В сиянии солнца майский Лондон преображается до неузнаваемости: сбрасывает с себя все семь покровов, прячет в гардеробы плащи, зонты, свинцово-синие костюмы в полоску, галстуки и облачается в цветастые шорты и майки. Жара зазывает горожан в цветущие парки и скверы поваляться на газонах, пожариться, полюбоваться пышными кронами каштанов и обнаружить суетливую жизнь букашек, как на бирже, снующих в джунглях сочной травы...

Галочке Рувинской на вид можно было дать не больше тридцати. Максимум – тридцать пять. На самом деле, ей было сорок восемь. Но что такое сорок восемь для рыжеволосой красавицы, когда каждая клетка ее тела была все еще полна женскими, бурлящими желанием соками. И это несмотря на то, что два года назад она потеряла мужа, которого любила больше всех на белом свете. Говорили, что она не берет ничего близко к сердцу. Так это или не так, я не знаю. Кто может влезть человеку в душу? Я знаю только, что люди любят посудачить о тех, кто более красив, богат и удачен, чем они сами...

Был бы я сейчас старый морской волк с красной от норд-остовских ветров и водки рожей, сидел бы, скорее всего, в каком-то одесском или херсонском дворике, лупил в «козла» и не знал бы других серьезных забот... Если б не наша школьная географичка. Классе в шестом или седьмом я уже знал, кем хочу быть. Моряком! Дома была фотография деда во флотской форме, отец - водник, капитан парохода, стало быть, я – моряк! Такой же героический, как матросы из фильма «Мы из Кронштадта». Такой же красивый, как сверкающий золотыми погонами, нашивками и орденами Павел Кадочников в фильме «Голубые дороги»...