В свои шестьдесят лет Леня Шустер выглядел на сорок, не больше. Не было у него ни живота, ни седины, ни морщин. Только чуть-чуть сутулился и ходил медленно, глядя на носки своих старомодных щиблет, серыми печальными глазами, которые прятались за большими, как у циркового клоуна, колесами-очками.
Сказать, что Леня был снеснительным и никто больше двух предложений из его уст никогда не слышал. Это не потому, что ему нечего было сказать. Он был очень башковитый инженер и знал много интересного, но что-то мешало ему вытолкнуть наружу слова, застрявшие в горле. Жил он один, с котом со странным именем Тань, в честь его бывшей жены Танечки Блудниковой, а из близких родственников в Мельбурне была только его родная тетя Маня, которая по-прежнему учила его, как надо жить.
Теперь, когда вы поняли чуть-чуть с кем имеете дело, я расскажу вам об одном необыкновенном выходном дне из Лениной одинокой жизни в эмиграции в далекой Австралии.
Начался тот воскресный день с того, что ровно в шесть тридцать утра, Тань, рыжий, с раскромленной квадратной мордой и желтыми наглыми глазами кот, запрыгнул на Ленину кровать и, горячо дыша ему в лицо и щекоча усами длинный хозяйский нос, начал громко мяукать, требуя поесть. Леня Шустер, конечно, не мог не проснуться. Не открывая глаз, он тихо выругался и рукой сбросил Таня на пол. Но кот и не думал закрыть свой хищный рот, и Леня, проклиная все на свете, открыл глаза. За окном еще тлел мертвым неоновым светом уличный фонарь и жалобно шелестели от препротивного ветра с океана трущиеся друг о дружку листья старой пальмы. Леня громко зевнул и сполз с кровати. Было семь часов утра, а ровно в девять он отправился завтракать в кафе “Bagels Со”.
Кафе находилось на улице Фултон в Корнеги, районе, где селились эмигранты из бывшего СССР и индусы. Индусы заглядывали в кафе редко, а “наши” люди, в основном старые евреи, любили побаловаться свежими бубликами, попить кофе со штруделем и, главное, поболтать за жизнь. Возбужденные, полуглухие старики говорили очень громко, невзирая на то, что у каждого в ушах торчал последней модели слуховой аппарат. Говорили, а точнее сказать кричали, они о политике, о внуках и правнуках и, конечно, о своих болячках.
Леня Шустер, единственный работающий инженер среди той кофейной братвы, был заскорузлым педантом и вел счет всему, что могло прийти в его очень башковитую инженерную голову. Например, сколько стоили его первые три марки, купленные пять лет назад на барахолке в Кембервеле, на какой день в прошлом году выпал праздник Ханука и сколько весу набрал в этом году его любимец Тань. Но интереснее всего было то, что Леня еще вел счет своим посещениям кафе “Bagels and Co”. И представьте себе, что в то самое воскресенье, о котором идет речь, было его сотое посещение, и он в честь юбилея, кроме яичницы, планировал заказать кофе по-турецки, два кусочка штруделя и два бублика с маком вместо одного в прежние воскресенья. Хотя за эти сто посещений Леня не приобрел там друзей и ни с кем, кроме хозяина, не перекинулся даже парой слов, он держался за это кафе, как трехлетний шмындрик - за юбку матери на Одесском Привозе. Вы думаете, что в “Bagels and Co” варили лучший в Мельбурне кофе, или он скучал по старикам, которые все до одного сторонились его? Ничего подобного. Просто Леня, чтобы, не дай Бог что-то не напортить, не любил ничего менять в своей вялотекущей, монотонной жизни.
Леня открыл тяжелую дверь, перешагнул порог и сказал еле слышно: “Здрасте”. Единственный человек, услышавший его, был Жорик Штурлянкер, старый еврей, который в Одессе был знаком с легендарным маэстро Столярским, учителем самого Давида Ойстраха. Так вот, Жорик, обладавший тончайшим музыкальным слухом, усмехнулся и протрубил в ухо соседу:
- Миша, опять этот немой пришел.
-Кто пришел?, - пытался сосредоточиться Миша.
- Ну, немой. Тот шмок, который всегда молчит.
- А-а-а, - сказал Миша и поправил слуховой аппарат в левом ухе.
- Миша, ты когда-нибудь слышал хотя бы одно живое слово из его рта? Я, например, не слышал. Я думаю, что никто не слышал. Граждане, правильно я говорю?
Старики загудели, а Леня молча, сутулясь, направился в самый дальний угол. Он сел за пустой столик и терпеливо ждал, когда его заметит хозяин. Наконец хозяин, растолкав стариков, с ослепительной улыбкой в шоколадных глазах, подплыл к его столику. Хозяина, который был родом из Бухары, звали Мика. Был он небольшого роста, смуглолицый, бритоголовый мужичок лет пятидесяти и приехал он в Мельбурн из Израиля. Мика привез с собой красавицу-жену, йеменскую смуглолицую еврейку и пять детишек, старшему из которых было семнадцать, а младшему – семь месяцев. Мика всегда улыбался и умел находить общий язык со всеми, даже с таким неразговорчивым клиентом, как Леня Шустер.
Мика сдул пылинку с Лениного плеча и сказал:
- Рад тебя видеть, Ленечка! Как делишки, дорогой?
- Слава Богу, - сказал Леня.
- Ну, замечательно! Но почему ты грустишь, почему опять один? А? Почему не пришел с хорошенькой дамочкой? Ты же еще молодой парень. Что, я не прав?
- Ты прав, Мика.
- Сколько раз я тебе говорил, что мне когда-нибудь надоест это безобразие, когда такой хороший человек приходит ко мне в кафе один. Мне уже это лежит здесь, у горла, - он приложил свою ладонь ребром к воротнику рубашки, - вот увидишь, я возьму и положу тебя в кровать с моей тещей. Андэрстэнд?
Мика смеялся так, как будто кто-то щекотал его пятки, а Леня вяло улыбнулся.
- Ну что? Ты улыбаешься? Я тебе еще лучше скажу. - У нас в Бухаре тебя бы исключили из партии за такие штучки. Андэрстэнд?
Мика почесал затылок и уже с серьезным видом сказал:
- Теперь послушай, что я тебе скажу, дорогой Ленечка. Сегодня моя супруга, моя любимая жена Лея, чтоб она была жива-здорова до ста двадцати, именинница. Это большой праздник для моей семьи. И мы вдвоем будем рады, если ты придешь ко мне домой сегодня вечером. У меня что-то крутится в голове по твоему поводу, но – это будет тебе сюрприз. Андэрстэнд?
- Андерстэнд, - сказал Леня, хотя не понимал, что у Мики закрутилось в голове по его поводу.
- И никаких не могу, живот заболел, трамвай не ходит. Чтоб ты был у меня как штык, сегодня в семь часов. Не пожалеешь. Андэрстэнд? – приказал Мика и погрозил Лене пальцем.
В без четверти семь позвонила тетя Маня.
Леня, это ты? – спросила она.
- Да, это я. Ты что не узнала мой голос?
- Я узнала, узнала, - кричала она, - говори громче! Ты что, три дня не кушал? А?
- Я кушал.
- Так что, ты за старое взялся? - это она о его бывшей жене Танечке, - тебе твоя курвочка из Америки приснилась? Выкинь ее из головы. Она твоей подметки не стоит.
- Маня, я ни за что не взялся.
- Леня пойди сейчас же на десятый этаж! Лучше – на тридцатый этаж и плюнь на нее оттуда три раза! – ты меня слышишь? Сто раз!
- Обязательно плюну, тетя Маня, только отпусти меня. Я опаздываю на именины.
- Я знаю этих людей?
- Нет, ты не знаешь.
- Но там будут женщины, конечно.
- Наверное.
- Не сиди там, как шмок. Разговаривай. Я не могу видеть тебя одного. Сколько можно? Есть миллион женщин, которые лучше твоей курвочки.
Посреди гостиной стоял длинный, покрытый белой скатертью стол, на котором было множество бутылок и блюд с едой. Гости стояли рядом и глядели на манящую запахами еду потухшими голодными глазами. Наконец, появилась именинница, держащая на руках маленького Арончика. Она то вытаскивала из глубокого декольте круглую розовую грудь и совала ее в крошечный ротик младенца, то запихивала ее назад в бездну ярко красного платья-халата, когда Арончик засыпал.
Мика сам рассаживал гостей.
- Дорогие мои, садитесь, не стесняйтесь. Мужчины – с этой стороны, а женщины – напротив. Все сели? Ну, вот и хорошо, - Мика осмотрел стол, как Наполеон осмотрел поле перед битвой при Ватерлоо.
Справа от Лени с выпученными базедовыми глазами на голом бурякового цвета лице сидел Микин брат Жора – сапожник, держащий точку возле главного городского рынка. Он нервно постукивал вилкой по пустой тарелке и кричал бикицер, бикицер. Леня боялся, что с ним случится удар и он обязательно рухнет в свою тарелку. Слева от Лени сидел молодой еврей в кипе, пришпиленной на макушке рыжеволосой головы. У него была жидкая борода и грустные глаза. Он ерзал на стуле и спрашивал у всех:
- А эта рыба кошерная? А вино из Израиля?
Прямо перед Леней сидела очень упитанная, неопределенного возраста дама, явно крашеная под блондинку. Она смерила рыжего парня очень любопытным взглядом, а потом строгим голосом, как мама провинившемуся сыночку, сказала:
- Что за дурацкие вопросы, молодой человек. А если - не кошерное, так что? Вы же не на свадьбе у ребе Гиршмана.
Рыжий парень еще больше погрустнел, сжался, а потом вытащил из кармана маленький молитвенник и стал читать, качая головой. Наверное, он просил у Бога защиты от дурного взгляда и других напастей, связанных с соседями женского пола.
Между тем, Мика налил себе в бокал виски и застыл. Он стоял с вытянутой вперед рукой и ждал, потому что публика начала жадно накладывать еду в тарелки и никто, конечно, не обращал на Мику внимания.
- Дети, ша! – Мика подождал еще минуту, а потом, перекрикивая шум, сказал тост.
Он сказал тост и, когда он закончил, женщина, сидящая напротив Лени, начала растирать большими, как у молотобойца, руками слезы, ползущие по пунцово-красным щекам.
- Ой, я не могу, - простонала она в Ленину сторону, - вы знаете, Мика так говорит, что мое сердце сразу сжимается, как будто меня душит, не дай Бог, грудная жаба. Я вижу вам тоже хочется плакать.
Леня промолчал, а дама, которая прослезилась, опрокинула в малиновый рот рюмку водки, осмотрелась по сторонам, а потом снова вперила в Леню свои острые глазки.
- Молодой человек, – она смотрела на Леню взглядом, которым обычно глядит контролер на безбилетного пассажира, - я советую вам попробовать эту рыбку. Я вижу у вас совсем пустая тарелка. Не показывайте свою интеллигентность. Вас никто не поймет. Берите, не тяните кота за хвост, потому что рыбы скоро не станет.
Леня боялся крупных женщин еще с молодых лет, когда его соседка по коммуналке Жанна Кацман, которая в пятнадцать лет носила бюстгальтер двенадцатого размера, прижала его в темном коридоре к стене так, что он чуть не задохнулся от нехватки кислорода.
- Меня зовут Елизавета Ивановна, – голос дамы, сидящей напротив, прервал Ленины воспоминания, - давайте выпьем на брудершафт, - и она потянулась к нему со своим бокалом.
- Елизаветы Ивановны мне и не хватало, - подумал Леня, но отказаться от ее предложения не решился.
Елизавета Ивановна с трудом перегнула свой мощный торс через стол, пытаясь найти Ленин рот, но тот вывернулся и она жирными, горячими губами присосалась к его щеке.
- Ну, теперь мы, можно сказать, друзья. И как хороший друг я скажу вам, что я наблюдала за вами. Вы же ничего не кушаете. Откуда у мужчины силы возьмутся, чтобы женщина его любила, я вас спрашиваю? С таким ростом, как у вас, вы должны скушать хотя бы три хорошие отбивные на ужин.
Леня согласился, но для себя он решил, что при первом удобном случае надо сматывать удочки, пока эта дамочка не наложила на него свою руку.
Гости пили помногу и часто. После тоста за именинницу пошли тосты за мужа именинницы, за детей, за бабушек и дедушек, и наконец, очередь дошла до рядовых гостей, в том числе и до Лени. Встал Мика. По тому, как он подымался, было видно, что от обильной еды и выпивки он здорово потяжелел. Но он все-таки встал и сказал то, что он хотел сказать:
- Я думаю, что мы не забыли никого. Правда, моя дорогая Лэя? Мика сделал длинную паузу.
-Теперь пришла очередь выпить за Ленечку. Он, хотя и не из Бухары, но - очень умный человек. По секрету скажу вам, что он был в Одессе самый лучший инженер, и здесь – он тоже далеко пошел. Андэрстэнд?
Мика осмотрел всех гостей, потом долго глядел в потолок не совсем ясным взглядом и продолжил:
- Но у каждого человека, даже у самого умного, есть свои штучки. У кого их нет? Правда я говорю, Ленечка?
Леня молчал. Он не понимал, какие штучки имел в виду Мика в своем охмелевшем до предела мозгу. Мика, прождав немного и не дождавшись ответа, решил довести дело до конца. Вот что он сказал:
- Я поднимаю этот тост за то, чтобы такой замечательный человек, как Ленечка, даже если он имеет какие-то штучки, не был один. Никто не должен быть один. За твою будущую подругу, замечательную Елизаветочку Ивановну, которая работает на моем производстве вот уже третий год без жалоб и замечаний сразу по нескольким направлениям. Пожарить глазунью – пожалуйста, спечь штрудель – пожалуйста. Убрать, постирать. Все может и даже такое, о чем неудобно говорить при детях. Только плов и лаваш не может сделать. Но! Но я вас уверяю, что она научится. Ура!
Мика подмигнул Лене, после повернулся в сторону Елизаветы Ивановны и вдруг рухнул на стул. Голова его при этом плавно приземлилась между блюдом с фаршированной рыбой и бутылем с кислыми огурцами.
Когда начался тарарам и женщины и дети завизжали, Леня вышел из-за стола и тихонечко, чтобы, Елизавета Ивановна не заметила, вышел из дому.
Вместе с холодным ветром с океана занудил холодный дождь. Но что было делать бедному Лене? Ловить такси - пропащее дело. Надо шлепать домой. Задрав плечи так, что они прикрыли его уши и шею, он пошел по слабо освещенной улочке в сторону дома.
- Слава Богу. Слава Богу – многократно шептал про себя Леня, вспоминая Елизавету Ивановну, - еще хорошо, что так обошлось. Могло быть хуже.
Но напрасно радовался Леня Шустер, потому что человек не знает, как повернется для него фортуна через минуту. А через минуту наш герой услышал шум подъехавшего автомобиля и голос самой Елизаветы Ивановны.
- Ленечка! Чего вы убежали? Не попробовали мой штруделек. Нехорошо. А теперь без зонтика под дождиком. Ах, как нехорошо. Простудиться – раз плюнуть для такого нежного человека, как вы. Залазьте в машину, я вас подвезу домой.
Через пять минут они подъехали к Лениному дому.
- Спасибо большое, Елизавета Ивановна, - сказал Леня и чихнул.
- Вот видите, вы уже чихаете. Нет, я вас такого не оставлю. Я заварю вам крепкого чаю с малинкой, и вы будете здоровенький как огурец, - сказала она и с трудом вытащила свое дородное тело из машины.
Леня не стал возражать, потому что понял, что у Елизаветы Ивановны он никогда не выиграет.
Его двухкомнатная квартирка была скромной до невообразимости, и Елизавете Ивановне было достаточно всего пары минут, чтобы понять, как пусто живет Ленечка. Она прошлась по кухне, заглянула в холодильник, в гостиной на всякий случай открыла шкаф, в котором висело несколько галстуков и скромный, еще из Одессы, костюм. Прошлась по всем карманам и, кроме смятых бумажных салфеток, ничего не нашла. Зато на столе лежали толстые книги в дорогих переплетах, а стены были увешаны картинами с голыми бабами и мужиками, над которыми висели, болтая крылышками, ангелочки. И тоже в дорогих золоченых рамах. Она сплюнула, тихо матюкнулась и сказала:
- Так вот куда он все свои деньги тратит. Кухня – говно, жрать – нечего, шкаф – пустой. Я думала, что все евреи - богатые, а он гол, как сокол, и ветер в голове, как у младенца. На ангелочки все доллары уходят. Ну ничего, вот мы поженимся, и все будет по-другому.
Пока Елизавета Ивановна делала осмотр квартиры, Леня, сморкаясь и чихая, пошел в спальню, сел на кровать и загрустил. Котяра прыгнул на кровать, размахивая пушистым хвостом, потерся о костлявую спину и замяукал, что на кошачьем языке значило:
- Ложись, Ленечка. Угрейся, и твой насморк до утра пройдет. А баба эта мне не нравится. Лезет кругом. Все вынюхивает что-то.
- Ты прав, Тань. Ты один понимаешь меня,- сказал Леня и в чем был полез под одеяло и тут же уснул.
Елизавета Ивановна раскрыла одну из толстых книг на столе и оказалось, что это вовсе не книга, а альбом с марками. И те тоже с голыми бабами и ангелочками.
- Пойду спрошу, чего все это значит, - сазала Елизавета Ивановна и пошла в спальню.
Увидев торчащую из-под одеяла мерно похрапывающую Ленину голову, она села на край кровати. Она смотрела на спящего Ленечку, прижавшего колени к груди, и ей стало жалко его. – Холодно ему одному. Согрею я его, беднягу, и в праздничном платье и бусах на короткой борцовской шее, прилегла рядом с ним. А Леня продолжал дрыхнуть, как младенец, не зная, что рядом с ним лежала та самая крашеная шикарная блондинка, с которой он пил на брудершафт. Когда же Елизавете Ивановне стало холодно и одиноко, она полезла под одеяло. Она лежала на краю кровати, чуть дыша, боясь нарушить богатырский сон хлипкого Ленечки. Но сколько может женщина в соку лежать рядом с мужиком как мумия? Когда ее силы уже были на исходе, она придвинулась к Лене и обняла его.
-Таня, - это ты? – спросил неожиданно проснувшийся Леня.
- Это я, Елизавета Ивановна, - сказала она нежным голоском и прижала охмелевшего от ее жара Ленечку.
Просулись они ровно в шесть тридцать, когда кот Тань, как обычно в это время, затребовал поесть. Но на этот раз котяра не мяукал. Он забрался на спинку кровати и чихнул три раза прямо в лицо Елизаветы Ивановны.
- Убью этого гада! – тихо сказала разомлевшая Елизавета.
- Не надо убивать его. Он хороший, ты его полюбишь, - сказал веселым голосом Леня.
И тут, когда котяра спрыгнул на пол и начал стягивать одеяло с белого плечика Елизаветы Ивановны, зазвонил телефон.
- Кто бы это мог быть? – сказал Леня и дотянулся до телефона.
Звонила тетя Маня:
- Леня, ну как прошли именины?
- Хорошо, тетя Маня.
- Были подходящие женщины?
- Были... Маня, мне некогда, я спешу на работу.
- Последний вопрос, Леня, и все. Ты познакомился с кем-то?
- Да, познакомился с молодой, красивой женщиной.
- Ну, мазл тов! Наконец-то. Ты заслужил хорошую жену. Не то, что твоя бывшая курвочка. А она из наших, если не секрет, конечно?
- Маня, я же тебе говорил, что я спешу на работу. Ты это можешь понять? Андэрстэнд?
- Что? Что? На каком языке ты разговариваешь со своей родной тетей?Ты хочешь мне сделать больно? Ну делай. Но помни, что твоя тетя этого не заслужила.
Маня тяжело выдохнула, потом грустным голосом сказала, что у нее подскочило давление, и повесила трубку.
.
Добавить комментарий