В начале недели на канале КУЛЬТУРА был показан фильм «Огневой вы человек» - о Корнее Чуковском, снятый его внуком Дмитрием Чуковским в 1982 году (оператор Марина Голдовская). Никаких особых дат не обнаружилось, фильм прошел под грифом «Знаки времени».
Ленту эту я видела, и даже не однажды. Но посмотрела снова – настолько привлекательный и интересный для меня персонаж стоял в ее центре. Да и говорили о нем люди неординарные, личности выдающиеся – Дмитрий Сергеевич Лихачев, Аркадий Исаакович Райкин, Виктор Борисович Шкловский, Сергей Владимирович Образцов, Леонид Осипович Утесов.
Чуковского люблю с детства, еще с того времени, когда наш с сестрой папа отправил Корнею Ивановичу мои детские стихи и неожиданно получил от него ответ.
Письмо от «живого классика» пришло в наш многонаселенный деревянный домишко в Перове, где у родителей, папы - молодого юриста, и мамы- микробиолога была девятиметровая неотапливаемая комнатенка без удобств.
То-то было радости! Корней Иванович стихи похвалил, написал, что у девочки есть чувство ритма, посоветовал больше читать таких поэтов, как Жуковский (которого тогда не печатали и в школе не проходили, называя «пассивным» и даже «реакционным» романтиком). Еще в письме были замечания, связанные с речевыми ошибками. Помню, Корней Иванович осудил в моих детских виршах такие слова, как «тенек» (нужно говорить «тень»!) и «играться» (нужно: играть).
За многие прошедшие с того времени годы слово «тенек» лишилось в словарях пометки разг. и стало общеупотребительным, а вот «играться», в значении «играть», как я только что выяснила, проконсультировавшись с онлайн-словарями, остается-таки народно-разговорным.
Скажу, что за всю последующую жизнь «крамольные» формы ни разу не употребила - письмо Чуковского было для меня чем-то вроде святого писания, в институтские годы читала и перечитывала стихи Василия Жуковского, вела по его поэзии занятия школьного факультатива.
В Перестройку по внезапному импульсу написала письмо Лидии Корнеевне Чуковской – и неожиданно получила от нее ответ, а потом и целую посылку книг, достать которые без ее помощи никогда бы не смогла.
Завязалась переписка, и Елена Цезаревна Чуковская, Люша, как звали ее в семье, потом мне говорила: «Мама очень любила получать от вас письма». В то время, защитив диссертацию и не сумев, по известным причинам, найти работу нигде, кроме школы, я преподавала литературу московским старшеклассникам.
Незабываемое время Перестройки! Работала я по своему плану, в программу включила только те книги, которые казались важными, необходимыми, замечательными. Лидии Корнеевне было это интересно, она задавала вопросы...
Кстати сказать, мы говорили со школьниками и об ее книгах. Я читала в классе отрывки из ее открытых писем - Шолохову в защиту Синявского и Даниэля, в защиту Солженицына. Читала я десятиклассникам куски из «Процесса исключения» - горько-ироничного рассказа о том, как Лидию Корнеевну исключали из Союза писателей (в 1974 году, в один год с Солженицыным).
Не могла я пропустить и «Предсмертия» - о встрече в эвакуации в Елабуге летом 1941 года с Мариной Цветаевой, – незадолго до самоубийства поэтессы. Впечатление от этого текста было у меня необычайно сильным...
Впоследствии, будучи в Италии, случайно, роясь в книгах в магазине Фельтринелли, обнаружила я тоненькую книжечку – «Предсмертие» Лидии Корнеевны в переводе на итальянский. Схватила. Прочитала легко, словно на русском, – перевод был на редкость хорошим и точным.
И стала искать вторую книгу – для подарка Елене Цезаревне (свою подарить не могла – она вся была испещрена моими пометками). Когда уже отчаялась в поисках, книжку мне принесла наша итальянская приятельница Ноэми – отдала свою.
И я подарила ее, по приезде в Москву, Елене Цезаревне. Лидии Корнеевны уже не было на свете, в 1996 году, в год ухода Иосифа Бродского, ушла и она. Подарила я книжку вместе с очередным Крокодилом. Разнообразных Крокодильчиков – глиняного, стеклянного, рисованного на бумаге - я привозила ей как «Крокодильей внучке» (так, по ее словам, звали ее соседи в детстве) из разных мест, сначала из Италии, потом из Америки.
Если продолжить о нашей переписке с Лидией Чуковской, то помню, как я боялась допустить какой-нибудь промах в письме к ней, что порой случалось. Строгая дочь Чуковского зорко следила за словоупотреблением и поругала меня однажды за написание «в Перово». С тех пор пишу исключительно в Перове, в Чертанове и Останкине... Не собьешь!
После смерти Лидии Корнеевны я сблизилась с Еленой Цезаревной, сначала общаясь с ней по электронной почте (к тому времени наступила эра компьютера), а потом и лично. Сколько же интервью я с ней провела!
Сколько, приезжая в Москву почти ежегодно, услышала, записала и опубликовала ее «отчетов о проделанной работе». Елена Цезаревна, научный работник, кандидат наук, химик - по образованию и первой профессии - в итоге стала редактором и текстологом, словом: хранителем архива деда и матери и издателем их произведений.
При мне и на моих глазах шла работа над изданием второго тома «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской, 15-томного Собрания сочинений Корнея Чуковского, Собрания сочинений Лидии Корнеевны, последовательным изданием двух разных вариантов ЧУКОККАЛЫ...
При мне была издана незаконченная, потрясшая меня повесть «Прочерк» Лидии Чуковской. Повесть посвящена Матвею Бронштейну, блестящему математику и второму мужу Лидии Корнеевны, убитому подручными Сталина в 1938 году.
Получив и прочитав эту книгу, я ею заболела - написала большущую статью «Архипелаг Лидии Чуковской», а после стала искать возможности достать еще несколько книжек для подарка близким людям. Мне казалось, что без этой повести жизнь их будет неполной. Но книги нигде не было. С огромным трудом, по наводке Елены Цезаревны, я выписала из Москвы один экземпляр...
Личное общение с Еленой Цезаревной было поначалу осложнено одним обстоятельством. В своем первом интервью с нею я задала несколько вопросов о Марии Борисовне, жене Корнея Ивановича, бабушке Елены Цезаревны, которую она хорошо знала, так как юность провела в доме деда. По-видимому, эти вопросы были для Елены Цезаревны не очень приятны, своими ответами она осталась недовольна.
Все свои интервью я обычно посылаю перед сдачей в печать на проверку интервьюируемым. Елена Цезаревна не всегда давала санкции на печатание, одно свое интервью, по непонятной мне причине, она печатать не разрешила, и оно пошло в печать, опять же с ее санкции, спустя несколько лет.
Но то первое интервью ушло в печать с ее ведома сразу. Однако затем в течение долгого времени она отказывалась от интервью.
Говорила: это не мой жанр, у меня интервью не получается... Был и еще момент, о котором не хочется сейчас говорить. Короче, я обиделась, чувствуя себя «без вины виноватой». Решила, что переписку нашу нужно прекратить, замолчала, надулась.
И какая же это была радость, когда вдруг почтальон принес к нам в бостонскую квартиру несколько громадных коробок с книгами – красочно изданные тома 15-томного собрания сочинений Корнея Чуковского, присланные его по-королевски щедрой внучкой. Чутким сердцем поняла мою обиду – и развеяла ее замечательным подарком...
А моим подарком ей считаю знакомство с Юлией Абрамовной Добровольской, переводчицей и итальянисткой, живущей в Милане.
Каждый раз при наших встречах я рассказывала о ней Елене Цезаревне. У них был явно взаимный интерес друг к другу. Ученица Юлии Абрамовны Бьянка писала дипломную работу по «Высокому искусству». Юлия Абрамовна не забывала при каждом удобном случае спросить меня про «Крокодилью внучку».
Она знала Чуковского, была знакома и с Кларой Израилевной Лозовской, последним его секретарем и близким ему человеком. Были они чем-то похожи – две одинокие, окруженные друзьями сильные женщины, не покладая рук занимающиеся своим делом. Делом жизни. И вот однажды они встретились.
Елена Цезаревна поехала в Италию на какой-то конгресс, куда была приглашена и Юлия Абрамовна. Елена Цезаревна воодушевленно рассказывала мне об этой встрече и напоследок спросила: «Не помню, вы от меня о ней узнали?» Приехали. Пришлось напомнить, что нити этого знакомства ведут ко мне.
Осенью 2014 года я приехала в Москву на тургеневскую конференцию. Сразу же, по обыкновению, позвонила Елене Цезаревне. Она была дома, ответила, что встречи сейчас не получится, она ложится на обследование. Говорила сдержанно, обычным голосом. 3 января 2015 года ее не стало.
Москва опустела для меня. Дом на улице Горького был магнитом, а Елена Цезаревна - его милой радушной хозяйкой, рассказывающей о своих трудах и днях, а после красиво сервирующей стол и угощающей нас с мужем чаем со свежей выпечкой, купленной в Филипповской булочной неподалеку от дома (сама она блюла фигуру и от сладкого отказывалась).
Теперь никогда уже мне не позвонить ей 7 февраля, в день смерти Лидии Корнеевны.
У Елены Цезаревны в этот день было обыкновение ездить в Переделкино на кладбище, потом она заходила в Переделкинский Дом-музей Чуковского, который они с матерью отстояли в бесконечной тяжбе с чиновниками, общалась с сотрудниками; обычно я заставала ее уже дома, отдыхающей после трудного дня.
Она рассказывала, как ее принимали в музее, какие там работают чудесные люди (кстати, один из них, Павел Крючков, представлял на КУЛЬТУРЕ фильм о Чуковском). Больше не будет этого моего февральского звонка...
Помню, во время последнего нашего личного общения она сказала, что доделала все дела – издала все, что осталось неизданным у Корнея и Лидии Чуковских. Теперь может отдохнуть, почитать книги на Литрес, заняться лечебными делами (она ходила в бассейн, увлекалась какой-то популярной тогда российской оздоровительной системой).
Но видно, для таких, как Елена Цезаревна, отсутствие настоящего дела губительно... Недолго она прожила без него.
Но вернусь к Корнею Ивановичу.
Известно, что его вытеснили из «взрослой» литературы: был он до революции журналистом, переводчиком англоязычных текстов, острым, а порой беспощадным критиком современных ему авторов, литературоведом, но в 1920-е годы все это перестало кормить и, кроме того, стало небезопасным.
Многодетный отец (четверо детей!) с неработающей женой, он ушел в детскую литературу, практически заново создав ее и перечеркнув все прежние правила. Его писание для детей началось с «Крокодила» (1917), сочиненного как импровизация, для больного сына, ехавшего с ним в поезде из Хельсинки. Сразу же, как все новое, его детские стихи и сказки взрослыми дядями и тетями встречены были настороженно и даже злобно. Дамы от педагогики (в частности Крупская) были ими возмущены, сказки цензурировались, не печатались.
Мы с сестрой росли без «Крокодила, из книжек Чуковского был он изъят. Но этого мало. В картине «Огневой вы человек» Корней Иванович говорит, что даже его книжка «От двух до пяти», чудесное собрание детских высказываний, считалась «зловредной» и лет 15 была запрещена. В связи с этим вспоминается, что именно Корней Иванович автор горькой констатации: «В России нужно жить долго».
В фильме Корней Иванович - веселый, жизнерадостный, энергичный. Некоторым он таким и помнится. Юлиан Оксман, рассказывая о полузапрещенных похоронах Чуковского, проходящих в мрачной атмосфере, с Михалковым на трибуне в качестве главного выступающего, называет его «наш жизнерадостный Корней».
Но из дневников писателя вырастает совсем другая фигура - человека, терзаемого сомнениями и самоедством, часто погруженного в сумрачное состояние духа. Он страдал бессонницей, его одолевали страхи и страсти.
Вот маленький кусочек из воспоминаний Натальи Роскиной, бывшей одно время у него секретарем, опубликованных в нашем журнале, а затем в Альманахе ЧАЙКА:
Вообще многое его мучило в жизни: бессоница и приступы тоски, от которых он по ночам метался по коридору – это плюс к тому, что мучает всех талантливых людей, а именно сознание неадекватности возможного и сделанного. Корней Иванович любил похвастаться всем, включая свой возраст (чем тут хвастаться, казалось бы? кто не рад бы пожить вволюшку, не дали...), но самодовольством он не страдал. Его неумеренные хвалы ближним, которые многих дураков окончательно свели с ума, были не только средством избавиться от них, но и средством обезопасить себя от критики, причинявшей ему страдания в силу его странной (для его масштаба) чувствительности к ней.
Не желая лукавить, Наталья Роскина, возможно, слегка пережимает, говоря о «коварстве» своего временного босса, о его необъяснимой скупости. Но в чем она совершенно права, так это в слове, найденном для обозначения его характера, - «двойственный». Именно это слово он сам употреблял для характеристики одного из своих «зеркальных» героев – Николая Некрасова.
На эту тему я многажды писала и в статьях о Чуковском, и в работах о Некрасове...
В фильме о Чуковском говорят люди, хорошо его знающие. Мне было любопытно, какой портрет рисует каждый из них. И я поразилась, как каждый, создавая этот портрет, верен себе.
Вот Дмитрий Сергеевич Лихачев. В детстве он много времени проводил с родителями в Куоккале под Питером. В книге своих воспоминаний он пишет о ней с восторгом. Это было место веселое, праздничное, яркое, где на даче в «Пенатах» жил Репин, куда съезжались знаменитости – Маяковский, Мейерхольд, Кульбин, Леонид Андреев... И говоря о Чуковском, Дмитрий Лихачев восклицает: «Недаром он называл ее своей родиной»!
А вот Леонид Утесов. Он рассказывает, как Чуковский приманивал его в Дом творчества в Переделкине, обещая по 10 копеек за юмористический рассказ. Но по окончании вечера сказал (в соответствии с наблюдениями Натальи Роскиной): «У меня нет мелочи».
Однако есть у этой истории продолжение. В записке, полученной Утесовым на следующий день, было написано: «60 копеек отдам».
В шлягере, исполняемом Утесовым в честь Чуковского на мотив знаменитого «Сердца», поется: «Корней корнями уходит в Одессу». Чистая правда. Одесса – родной город Чуковского. Но у меня всегда было ощущение, что он мечтает забыть об этом сам и заставить забыть об этом своих читателей.
То же самое я вижу и у Ахматовой, уроженки Одессы. Всеми силами они мечтали стать подлинными петербуржцами. Написала – и вспомнила, что Чуковский родился-таки в Петербурге, хотя именно в Одессе провел свои детство и юность. Но видеть в Утесове земляка, я думаю, не спешил...
Великий кукольник Сергей Образцов говорит, что оторвать Чуковского от детской литературы невозможно. «Я другого такого заводного человека не знаю» - это о детских кострах, которые Корней Иванович устраивал в Переделкине. На каждый нужно было принести в качестве платы шишку – для разжигания костра. Забавно, интересно, и опять не вся правда...
Очень смешно рассказывает о Чуковском Аркадий Райкин. Эту сцену, гениально представленную в лицах, я запомнила навсегда. Молодой, хотя и знаменитый, Аркадий Райкин и прославленный старик Корней Чуковский стоят возле двери. Кому первому войти? Каждый нижайше предлагает другому войти первым. Аркадий Исаакович на коленях молит хозяина переступить через порог. Тот на правах старшинства ставит точку: «Приказываю». Райкин - смиренно: «Не смею ослушаться» - и проходит в дверь. И слышит реплику вслед: «Все-таки на вашем месте я бы уступил».
Можно сказать, что в этой реплике весь Корней Иванович, говорящий, по воспоминаниям Натальи Роскиной, о скульптурном портрете Маршака: «Все же он не так похож на старую жабу» - именно для того, чтобы «старой жабой» унизить соперника по Детскому цеху...
А можно сказать иначе. Сложный был человек. Всю жизнь боролся с собой, боролся за себя.
Об этом много в его дневнике, в «Книге об отце» с любовью и подлинным сочувствием - соучастием написанной Лидией Корнеевной Чуковской.
Об этом пишу и я в своих статьях и рецензиях, постоянно ощущая какую-то свою сопричастность жизни этой удивительной семьи. Может, причина в близости фамилий. А возможно, - в том давнем письме, полученном в далеком детстве, бережно сохраняемом и потом вдруг сгинувшем в наших переездах из страны в страну. Почему-то мне кажется, что однажды, разбирая мои бумаги, моя дочь наткнется на него. Верю, что наткнется.
Фильм о Корнее Ивановиче Чуковском «Огневой вы человек» запечатлел привычного нам Корнея Ивановича Чуковского. Спасибо его авторам за возможность самим заглянуть в зазеркалье.
***
Огневой Вы человек! Корней Чуковский (1982)
Комментарии
Чуковский
Прочла с интересом - и то, что Вы пишете, всегда читаю с интересом, и Чуковский та личность, про которую интересно читать, - тот масштаб личности.
Корней Чуковский и его друзья
Эта статья - прекрасный пример того, как автор, начав с короткой информации о фильме, смог сам увлекательно рассказать о его персонаже. Особенно интересно воспринимаются собственные воспоминания автора, связанные и с самим Корнеем Ивановичем, и с его дочерью и внучкой. Это сделало рассказ живым, неформальным. Читая, видишь перед собой не только во многом противоречивую, бесспорно яркую и талантливую фигуру Чуковского, но и многих тоже очень ярких людей, с ним связанных. Прочитал не отрываясь, с большим удовольствием, кое-что новое узнал и многое близкое мне, но позабытое и ожившее в памяти, вспомнил. Спасибо!
Добавить комментарий