— Вечер воспоминаний объявляю закрытым! — Сказала жена и поднялась из-за стола. — Back to America — ужинать и спать.
Перед тем как захлопнуть альбом, Вадим разгладил загнувшийся уголок фотографии и вдруг заметил другую, затесавшуюся под неё.
Детство и юность Нонны Ивановны прошли в маленькой деревушке под Рязанью с ласковым названием Катино. Деревушка как деревушка, не лучше и не хуже соседских. Ласковой, кроме названия, в ней была, пожалуй, только речка Каменка — с прозрачной чистой водой и мягкими травянистыми берегами. Она была младшей из трёх сестёр Ксенофонтовых: старшая Анна, средняя Ксения и она, младшенькая — Дарья, а если попросту, Дашка, которая со временем и трансформировалась в Нонну Ивановну...
В концертной организации, насчитывающей в общей сложности — с сотрудниками многочисленных отделов и актерами самых разных жанров — около двух тысяч человек, Аля слыла самой некрасивой. Как сострил на свою голову ехидный конферансье Дорошевич, она была мисс Пугало Концертной организации, в которой вот уже четверть века работала главным редактором Гастрольного отдела.
Вот был «на помойке найденный». Денис тянул на себя ручку входной двери, когда услышал чей-то жалобный и одновременно требовательный писк. Кто-то звал на помощь, и, отпустив дверь, Денис пошел на этот непрекращающийся отчаянный крик. На мусорном баке у дороги сидел крошечный, величиной с ладонь, черный котёнок; он почти полностью сливался с темнотой, только два несоразмерно огромных глаза, фосфорисцируя, горели в ночи.
Ждать пришлось более часа, и от нечего делать Нина стала разглядывать пассажиров. Она летела самолетом FinnAir, но русских было полно: рейс был в Россию, в Санкт-Петербург. Вот эта гомонящая группка — скорее всего актеры; на актеров у нее особый нюх: не зря столько лет проработала сначала в ЭСТРАДЕ, а потом в театре. Наверняка актеры, а точнее — балетные: стройные, в обтянутых джинсах, вывернутые от бедра ноги, специфическая походка. Наверное, возвращаются домой с гастролей по Америке, теперь это запросто!
Прочитав эту абракадабру, я слегка струсила, но не подала вида и, сложив листок, небрежно сунула его в карман. — Песня называется «Нет тебя прекрасней», — сказал Антонов. — Отсюда и отталкивайся. Поэтесса…
Тетя Аня приходилась Сониной маме троюродной теткой и на этом основании раз в год приезжала к ним в Ленинград погостить. Жила она в Боровичах, даже не в самих Боровичах, а где-то под ними, в маленьком затрапезном городке — даже не городке, а, скорее, поселке городского типа со странным названием Катино.
— Почему Катино? — насмешливо допытывалась у нее Соня. — А почему, например, не Варино или там Петино? — и ей самой этот вопрос казался ужасно остроумным.
Ника проснулась, как обычно — в десять. Не открывая глаз, осторожно потянулась — и вспомнила. О, Господи! Сегодня ее юбилей — а и всего-то 70 годочков. Мариша, когда ей стукнуло семьдесят, изумилась: "Я, конечно, слышала, что такое случается, но не со мной же!" Вот именно. Интересно, а кто, вообще говоря, придумал этот миленький обычай праздновать каждый год, приближающий нас туда, куда неохота торопиться? Праздновать и "скрипя сердцем" еще принимать поздравления по этому случаю?
Давненько она не доставала этот старый тяжелый альбом: когда вы оказываетесь в эмиграции и на вас разом обрушиваются почти неподъемные проблемы — не до семейных фотографий. Ну а теперь можно, теперь они, наконец, определились. Это вовсе не означает, что их многолетний марафон завершился ликующими победными маршами... отнюдь. Но, так или иначе, он закончился, и Нина позволила себе эту роскошь — перевернуть рябенькую, синюю с белым, обложку старого альбома.
С самого утра волочился, нога за ногу, нудный, совсем уже осенний дождь, и все-таки день был праздничный: семнадцатая годовщина их приезда в Америку и день рождения Ляли — праздник в квадрате. Несмотря ни на этот печальный дождь, ни на то обстоятельство, что Ляли, которой сегодня исполнилось бы 90 лет, уже давным-давно нет на свете.
Юля проснулась оттого, что кто-то осторожно тянул ее за ногу. Комнату заливала зеленоватая от света ночника темнота, откуда-то доносились слабые звуки "маленьких лебедей". Подогнув ногу, она села в постели и увидела рядом со своей кроватью высокую тощую фигуру отца.
— Папа... ты чего пришел — за валидолом, да? Сердце?
— В некотором роде... честно говоря, я как бы немного заблудился, Юлька.
Борис сидел в кафетерии «Европейской» и ждал Лору. За полуопущенными
шторами остался холодный и ветреный ноябрьский день, а здесь горели настольные
лампы и казалось, что наступил вечер. Борис заказал себе кофе и разжег трубку,
к которой снова пристрастился в последнее время. Лора протестовала против «Европейской»,
настаивая на каком-то маленьком кафе на Рубинштейна; сказала, что он неисправимый
пижон. Причем тут пижон — более чем естественно предложить женщине встречу в
кафетерии гостиницы, в которой остановился. А вообще, просто диву даешься, сколько
Иногда ей казалось, что будь она хоть немного покрасивее —
и удалось бы его расшевелить. С этой целью она предпринимала отчаянные попытки
усовершенствовать свое лицо: например, однажды взяла и выщипала густые широкие
брови до узеньких дугообразных полосок. Щипала долго, даже устала; кроме того,
оказалось, что это довольно-таки болезненный процесс: выщипывать пинцетом волосок
за волоском. Результат поверг ее в уныние: расставшись с этой все-таки яркой
— Ну, что скажешь? — Лора нервно закурила и закашлялась. —
Как тебе письмецо?
— Потрясающе...
— Каждый божий день пишет, то есть буквально — каждый!
— Просто не верится, — повторила Соня.
— “Без тебя я как пес, потерявший хозяина: мне хочется выть
от тоски”. Нет, как тебе нравится? — Лора пожала плечами и спрятала листок в
конверт. — Бывает же такое! И что характерно, уж если случается, то именно тогда,
когда тебе это — до лампочки...
“Неужели — до лампочки?” — не поверила Соня и внимательно,
Главное — все было предсказуемо. Алена поняла это теперь, оглядываясь
назад в поисках того, пропущенного ею момента, когда это начиналось...
Их квартира в сталинском доме на Московском проспекте была
вполне респектабельной, имелся даже антиквариат, доставшийся от тетки. Так вот,
когда перед самым отъездом они, как многие в то время, разоряли свой дом, была
настораживающая разница в том, как они это делали... Она — с почти противоестественной
легкостью, вся уже там, в грядущей жизни за океаном, в Америке, и он — незримыми
Мод – это искушение героя, его соблазн, говоря библейскими параллелями, - его Лилит. И герой в этой ситуации не остается безучастным, он живой человек, и как всякий живой человек, тянется к красоте, капризу, изысканности. Тема красоты как некой параллели к ригоризму и религиозной морали проходит через весь фильм. Иначе как истолковать сказочно прекрасный скрипичный концерт Моцарта, звучащий в исполнении Леонида Когана, на чье выступление в канун Рождества направились приятели? Кстати, Леонид Коган указан в «действующих лицах» фильма...
Этот вопрос снова встал на недавней программе «Наблюдатель», которую вела Фекла Толстая. Разговор шел о двух «Евгениях Онегиных», романе в стихах Пушкина, и опере («лирических сценах») Чайковского. Начну с филолога, Егора Сартакова, доцента МГУ. По его мнению, в «Евгении Онегине» Пушкина главный герой совсем не Онегин. Кто же?-Автор,- отвечает доцент. В доказательство приводится статистика - больше текста в так называемых «лирических отступлениях», чем в рассказе об Онегине. Ой ли? Не подсчитывала, навскидку кажется, что это не так, хотя даже если и так, ни о чем это не говорит...
Главной в спектакле оказалась совсем не опера-сказка, а «психологическая драма», переживания матери и ребенка-аутиста. Спору нет, пели оба на высочайшем уровне, вообще вся музыкальная часть оперы – игра оркестра (дирижер Ален Альтиноглу), пение солистов и хора – не могла не вызвать восхищения. Но действие распределялось неравным образом между тем, что происходило тут, в пространстве, где нашли приют два несчастных человека, и тем, что находилось за прозрачной пеленой, где жила сказка, где жили фантазии юноши о счастливой «полной» семье...
Чай, возникающий и в живописи ("Чаепитие в Мытищах", кустодиевские купчихи, черемонно выкушивающие чай из кузнецовской чашки), упоминается в русской поэзии и восемнадцатого и девятнадцатого столетий, и, понятно, нового и новейшего времени. Особенно примечательна состоящая из стихотворных новелл книга"Самовар" Бориса Садовского, заметного поэта Серебряного века. Далее в мозгу вертятся строки Блока:" За верность старинному чину! За то, чтобы жить не спеша! Авось, и распарит кручину. Хлебнувшая чаю душа!" И мандельштамовское "Чай с солью пили чернецы..." И винокуровское: "Когда в гостях за чашкой чая, Терзая ложечкой лимон..."
300 лет Карло ГОЦЦИ (1720- 1806), великому итальянскому сказочнику-драматургу... Как в русском Серебряном веке его творчество оказалось кстати! Тут у нас и замечательный журнал "Любовь к трем апельсинам", издававшийся доктором Дапертутто (т.е. Мейерхольдом) - в другую эпоху всё это отозвалось в ахматовской "Поэме без героя". Тут,понятно, и "Турандот" Вахтангова. И музыка Прокофьева (а там, у них, Пуччини). И, если вдуматься, великая, по-своему, и для своего (и нынешнего!) времени актуальная сказочная драматургия Евгения Шварца не возникла бы, не будь блистательного венецианского образца...
Я считаю. что счастье в жизни (или скорей полноценная его замена, и - прав Жуковский, заметивший, что мире есть много прекрасных вещей и кроме счастья) - в обладании марксовским двухтомником Афанасия Афанасьевича. И я, редкостный счастливец, обладаю этой радостью ("Радость - Страданье - одно!" Блок) в полуторном размере. Один том - из уцелевших книг погибшей отцовской библиотеки, а двухтомник - мое позднее сладостное приобрения. Обладаю я и разными изданиями советского времени, но консистенция неизбывной радости-страданья в них несколько понижена усилиями цензуры-редактуры.
День рождения Георгия Валентиновича ПЛЕХАНОВА (1856 - 1918). Классика ортодоксального марксизма, революционера и общественного деятеля, литератора. Одновременно интернационалиста и патриота России (во время русско-японской войны событием Конгресса Второго Интернационала стало рукопожатие П. и японского социалиста Сен Катаямы, но в годы мировой войны неприязнь к кайзеровскому милитаризму, к германскому империализму привела П. к оборончеству). Победившая в революции фракция устранила единомышленников П, но лично к нему большевики относились с величайшим пиететом.
В семь лет нашу дочку Катю приняли во французскую спецшколу. На два года младшая сестра Нина скандалила, чтобы водили и ее, и ходить в детский сад без Кати решительно отказалась. После нескольких попыток забросить ее туда насильно, от Нины не менее решительно отказались уже воспитатели. Она угрюмо сидела дома, и у нас появилась шальная мысль определить ее в Катину школу в шесть с половиной лет.
Подписка на рассылку
Подпишитесь на рассылку, чтобы быть в курсе последних новостей журнала ЧАЙКА и получать избранные статьи, опубликованные за неделю.