На 93 году в Северной Каролине скончался большой поэт Наум Моисеевич Коржавин.
Наум Моисеевич,
Трудно поверить, что Вас нет в том месте, где мы окликали Вас в последние годы, – у Лены, в Северной Каролине.
Когда ушла из жизни Ваша Любочка, Вы переехали к дочери, под ее крыло. За Вами всегда был нужен пригляд.
Как настоящий поэт Вы всегда были рассеянны, не приспособлены к жизни, к тому же Вас сильно подводило зрение и вообще здоровье. При этом меня всегда удивляло Ваше терпение.
Многочисленные недуги, почти полную потерю зрения Вы сносили без жалоб и ворчания.
Вашей постоянной присказкой в ответ на вопрос о самочувствии было: «Терплю». И это было правдой. Вы безропотно терпели. И безропотно глотали все те «саплименты», которые Любочка собирала для Вас. Иногда, встретив Ваше слабое сопротивление, она заливалась слезами. И Вы – запихивали в рот эти собираемые и хранимые Любочкой «саплименты», по ее мнению, такие нужные и целебные, хотя – я видела по глазам – Вы в них не верили, но нельзя же было обидеть Любаню!
Вас часто описывают грубоватым, наступательным, агрессивным. Это тоже было, но в ситуации спора, отстаивания своего мнения, защиты «правды». Доставалось всем.
Вы, с Вашим «моральным подходом» к явлениям жизни и к их отражению в стихах, ругали за аморализм даже Блока и Ахматову. Доставалось и Бродскому, но тому - больше из-за его окружения, при жизни провозгласившего своего кумира гением.
Нет, в Вас не было зависти к блестящей карьере, сделанной Иосифом Александровичем в Америке, к его положению известного американского поэта.
Эмиграция Ваша была вынужденной, Вас вытолкнули из страны, но жить Вы продолжали только Россией. Просто удивительно, как за долгие годы жизни в Америке, Вы не стали ее частью, не выучили язык, не влились в ряды служащих, скажем, преподавателей университета...
У Вас не было ни такой цели, ни такого желания. Вы несли в памяти, в сердце, в мыслях Россию. И она платила Вам любовью. Когда Вы приезжали на родину – Вас встречали овациями. Но и здесь, в Америке, русскоязычная публика, молодежь заполняла залы на Ваших выступлениях.
Я всегда удивлялась – как много стихов Вы знаете наизусть – своих и чужих. А еще удивлялась тому, что Любочка может подсказать Вам любую Вашу строчку – она на память знала все Ваши стихи.
Не удивительно, что когда-то, совсем не юной девушкой, имея мужа и дочь, эта большеглазая красавица безоглядно устремилась за Вами, тоже оставившим ради нее жену и дочь, – в неизвестность, в непредсказуемость, в отсутствие комфорта и уюта.
И еще: как по-юному звучал Ваш голос при чтении стихов, как захватывала звучащая в нем струна.
Ни к чему,
ни к чему,
ни к чему полуночные бденья
И мечты, что проснешься
в каком-нибудь веке другом.
Время?
Время дано.
Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты,
разместившийся в нем.
Ты не верь,
что грядущее вскрикнет,
всплеснувши руками:
“Вон какой тогда жил,
да, бедняга, от века зачах”.
Нету легких времен.
И в людскую врезается память
Только тот,
кто пронес эту тяжесть
на смертных плечах.
Господи, как Вы могли написать такие строчки еще при жизни тирана, в 1952?
Ваше «Вступление в поэму» явно опережает свое время, это стихи начинающейся «оттепели», это катехизис для новой нарождающейся интеллигенции, поверившей в себя и в будущее своей страны.
Однажды в разговоре о Вас приятельница сказала, что Вы останетесь в истории литературы только одним стихотворением, которое все знают и поют под гитару на разные мелодии. Она имела в виду стихотворение «Памяти Герцена, или Балладу об историческом недосыпе» (1969) с его знаменитым двустишием:
Какая сука разбудила Ленина?/Кому мешало, что ребенок спит?
Печально, если это так. Не желаю Вам этого!
Для меня Вы автор «Вступления в поэму», «Язычника», удивительной лирики...
Для меня Вы были мудрецом, на все имеющим свое мнение, – недаром Вашим дедом был цадик,- патриотом и «печальником» России, а еще хранителем дружбы. Вы постоянно поминали своих друзей – Стасика Рассадина, Булата Окуджаву, Бориса Балтера, Валентина Берестова...
На Вашем грандиозном 85-летнем юбилее, проходившем в Бостонском университете, от кого только не пришли поздравления - список Ваших почитателей и друзей оказался несчетным.
Нет, не хочется думать, что Вас уже нет, что, позвонив, уже нельзя будет услышать Ваш голос.
Вы будете с нами, Наум Моисеевич, мы Вас не отдадим ни земле, ни облакам.
Мы оставим Вас в наших душах.
Биографический очерк о Науме Коржавине см здесь.
Комментарии
Наум Коржавин
Очень много лет назад моим первым самиздатом была статья Г. Померанца "О нравственном облике исторической личности", и мой первый Коржавин был оттуда:
Мы сегодня поем тебе славу
И поем её неспроста:
Основатель великой державы
Князь Московский Иван Калита.
Был ты видом довольно противен,
Сердцем подл, но не в этом суть:
Исторически прогрессивен
Оказался твой жизненный путь.
Так что, конечно, не только "Памяти Герцена", которое он читал на вечере в частном доме, когда Лена и Миша жили поблизости (1984), и Миша короткое время работал в Лабораториях Белл, а Наум пару раз у нас бывал. Однажды я увидел прямо в свежей рукописи 8-16 янв.(или июня? - неразборчиво) 1984:
"Пошли болезни беспросветные
Без детских грёз - пора не та"...
и очень благодарен за разрешение сделать копию рукописи, которую держу в руках. Он жил еще 32 года, неужели так долго страдал от болезней? И от тоски, что он - русский поэт, а не в России:
"Не здесь открылось мне,
Всё то, чем жизнь была полна.
И равнодушие отчаянья
Гнетёт... Внушает мне оно,
Что боль последнего прощания
Пережита уже давно. —
На том балконе в Шереметьеве,
Перед друзей толпой родной,
Где в октябре семьдесят третьего
И перешел я в мир иной".
Через три месяца в такой же иной мир перешел я с семьей, но с совершенно другими, даже противоположными, последующими ощущениями. Наверно, потому, что жгущие строки:
"Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне"
никогда ко мне не относились. Очень он был большой человек.
Добавить комментарий