Публикация и комментарии Ирины Роскиной
11. 1 августа 1952
Милая Наташа. Пишу Вам в Лосинке, лежа под яблоней в садике у Сусанны[1]. Садик очень милый, но мучительно-соблазнительный: вишни поспели и прямо так и свисают с веток, красные, а рвать их нельзя.
Ваш разбор моих стихов сначала показался мне и остроумным и верным, а теперь кажется более остроумным чем верным. Насчет рук весьма смешно. Действительно, выходит, что я без рук как без рук.
Но это, боюсь не зря. В моем представлении каждый человек прежде всего руки: я так и вижу перед собой руки: Ваши, КИ, Люшины, Ванины, Тамарины[2]...
А вот Ваше указание, что и в III строфе руки, и в IV опять - оно несправедливо, Наташа. В III сказано
Ты предал, правды недостойный,
И правду рук и правду слов.
Речь идет о предательстве рук. Поэтому в IV никак нельзя строку
Ты знаешь ли другую руку
заменить строкой
другую ногу
или другое ухо
речь-то идет именно о руке.
Вы ополчились на IV строфу, а она у меня, как водится, самая любимая. Я ценю ее за поворот от «он» к «ты»
он предал,
а тут:
Ты знаешь ли
Тут, в IV строфе, стихотворение «выкипает» по терминологии Маршака[3]. Без нее оно ровно, бедно.
С чем я согласна, так это с Вашей критикой отдельных слов. Слово смелое мое - бледно, неточно в самом деле.
прозрений волшебство - ужас, я начала искать замены еще до Вашего письма. Пока нашла
догадок колдовство
но это тоже худо. И очень мне не нравится
Годами не видавший снов
- в сущности это частное дело героя.
После самокритики перехожу к критике.
В Вашем стихотворении мне нравятся только 4 строки: 3,4,5,6.
В нем мне кажется какое-то ритмическое неблагополучие, т.е. ритм не совсем соответствует грустной мысли, не о том чем-то говорит, о чем слова.
Ваши рассуждения о северной мужской красоте меня огорчили. Действительно, северный мужской тип очень красив - но какое это имеет отношение к делу, т.е. к любви? Никакого, увы. Ведь это как со стихами: я могу 1000 раз понимать, что Илиада стихи гениальные, да сердце у меня от нее не падает, а падает от 4-х стихов Фета, который вовсе не гений и с Гомером несравним.
Ваша беда не в том, что Вы хотите быть открытой, когда любите - это все так, всем хочется открываться и открывать - а в том, что Вам хочется говорить о своей любви с другими. Это настоящая беда. Вам дают советы - и все они ложные, п.ч. каждая любовь единственная, ни на что, ни на чью непохожая и поступать каждый раз нужно по-новому - как в стихах; кроме того ведь и Вы до конца никогда о своей любви все равно никому не рассказываете; 1/1000ную не можете выговорить, а в этой одной тысячной, о которой умалчиваешь, и заключен ужас, позор или рай, от которого все и зависит. Люди удивительно глухи и тупы, когда речь идет о понимании чужого, а уж о микронах и не говори. Вот и выходит, что Вы что-то свое предаете - да еще зря. Нет, этого не объяснишь; тут целомудрие должно помешать, должна быть где-то в душе запретная, заветная зона.
Герш Исаакович в больнице.
Я теперь в городе совсем одна - все уехали, даже Ваня. Он уехал в Дом Отдыха на Белое море.
Я гостила три дня на Сходне[4] у Черняков. Они занимают полкомнаты и сени в избе лесничихи. Изба на краю леса - заповедного, многоверстного. Плохо спя ночью, я днем уходила в лес отсыпаться - там тишина полная, а красиво так, что все время хочется плакать. Я.З. целыми днями собирал грибы, мы виделись мало.
Я перечитывала «Ярмарку тщеславия»[5] и в изобилии пила молоко и дышала, как будто ела воздух. И он и Ел. Бор.[6] были ко мне очень добры. Они вообще чудовищно добрые люди и имеют способность подбирать перееханных котят. Этой способности быть добрыми я вообще всегда завидую: у меня ее нет. А как они между собой дружны! Я глядела на Ел.Б., больную, но тяжело хозяйничающую, в неглиже, без посуды и электричества - всегда самоотверженно заботливую, делящую все интересы Я.З. и думала про себя: это жена и М.Б.[7] называется жена...
Работы нет, ковыряюсь с Житковым, но вяло. Перспектив никаких и сил никаких, и о зиме думаю как о конце жизни. Я ничего не имела бы против конца, но не таким способом.
Пытаюсь лечиться. Сплю - так что чувствую себя немного лучше.
Люшенька 5-го приезжает, а 6-го ее рождение.
В редакции я не бываю, зато Илья бывает у меня много - я правила его статью об издании классиков для Литгазеты[8]. Орала я на него ужасно. Самой стыдно теперь. Хуже чем он орет в редакции.
Видела Ник. П-ча[9]. Представьте себе, трое юных хулиганов отняли у старика часы - в автобусе. Он очень огорчен - даже в милицию ходил.
Ну, хватит сплетничать. Целую Вас крепко, приезжайте.
Ваша Л.Ч.
Кс. Петр. в отпуске
12. 11 октября 1952
Москва
1ая Мещанская 7 кв. 92
Наталии Александровне Роскиной
Адрес отправителя:
Моск. обл., Павелецко-Донская ж.д., ст. Расторгуево, Дом отдыха Суханово
Милая Наташа. Ну вот я в Суханове[10]. А сердце мое в Малеевке и мне хочется в березовую рощу, в Глуховское поле, в лес - через мостик. Между тем, здесь отлично. Парк розово-желтый, осенний; в комнате горячая и холодная вода и почти тихо, не шумнее чем там, во всяком случае. Пока я в к.38, но скоро меня переведут в 44, где жил К.И.: это еще более тихое место и там есть письменный стол, которого тут мне сильно не хватает - все мои бумажки лежат на ковре. По-видимому, архитекторы в столах не нуждаются и чертят свои проекты на стеклах окон - или в воздухе, что ли... Повар тут хороший, библиотека великолепная, врач - совершенная дубина.
Я целый день пишу о Житкове с короткими перерывами для прогулок и еды. Погода мерзкая, сегодня я час гуляла под дождем, в плаще, слушая, как дождь уютно стучит в капюшон словно в крышу; но более часа не выдержала - промочила ноги. В хорошую погоду пойду искать лес; парк меня угнетает; я люблю культурное жилье и некультурную природу.
Самое примечательное пока то, что за 3 дня я ни с кем не сказала ни слова. Люди здесь смотрят на меня, как на пустое место и за обедом переговариваются между собой через мою голову. Пока меня это не огорчает, только, с непривычки, давит; потом - не знаю - м.б. станет скучно.
Пишу я много и легко и перерывов пока не хочется.
Легкость какая-то подозрительная; м.б. все выброшу в корзину.
У нас с Вами недодрато (как говорил один мальчик) насчет науки. А мне кажется, я наконец нашла верную, точную формулу. Научная мысль - это мысль, освещающая путь, осмысляющая факты. Факты сами по себе - это еще не наука, это «подсобное хозяйство». Вы все время говорите о том, что Кс.П.[11] делает «научную работу». К.П. мне нравится и я ее уважаю; но я ни разу не слышала от нее ни одной мысли по существу статей, т.е. ни одной научной мысли. С.А.[12] говорит часто по существу (верно или нет, вопрос другой); Я.З.[13] - всегда; И.С.[14] - иногда; Кс.Петр. - никогда и, думаю, Л.Р.[15] тоже никогда. Нужна ли их работа? Конечно; однако она не имеет к науке никакого отношения; а вот работа над уточнением мысли (кот. делаю я, кот. иногда делаете Вы) - хотя и отдаленное - но имеет. П<отому> ч<то> крылья науки - мысль; а проверять даты - это также от нее далеко, как проверять пагинацию. Пагинация должна быть правильной, но не от правильности обозначения страниц зависит степень научности издания. И тот человек, который называет себя «научным работником» на том основании, что проверяет библиографические ссылки и даты - вольно или невольно втирает очки темному люду, вот и всё. Он делает работу не научную, а секретарскую, что ли.
----------
Как Ваш радикулит? Прошел ли? По-прежнему ли здоров Петюшка? Были ли Вы на Улановой[16]? Что в редакции? Вернулся ли Илья Сам.?
Посылаю Вам его письмо. В последние полгода я получила столько оскорблений, что его письмо служило мне «маленьким пластырем на больную рану».
Пишите же. А я забыла № Вашей квартиры - вот беда[17].
Ваша Л.Ч.
Петеньку целую, Кс.Петр-не, И.С-чу и С.А. привет. Илью Сам. поблагодарите.
13. 24 октября 1952
Москва
1ая Мещанская 7 кв. 22
Наталии Александровне Роскиной
Адрес отправителя:
Моск. область, Павелецко-Донская ж.д., ст. Расторгуево, Дом отдыха «Суханово» к. 44
Дорогая Наташа.
Продолжаю свои наивные рассуждения, с высоты своих лет улыбаясь Вашей молодости.
Вы пишите, что у Кс.П. есть мысли по существу, да она не высказывает их, п.ч. очень скромна.
Хочу сказать вслед за Чацким: «Зачем же так секретно?»[18]
Я этих мыслей от нее никогда не слыхала - ни в редакции, ни дома.
К.П. - очень хороший, трудящийся, достойный уважения человек. Но если она полагает, что ее работа - «научная работа» - это очень нескромно.
Разумеется, новонайденная дата может перевернуть или создать целое научное построение. Я это знаю очень хорошо. Но это в руках ученого, который обладает мыслью или предчувствием мысли... Человек, который механически проверяет даты (нет, не в «В<естнике> Евр<опы> 77 г. была напечатана эта статья, а в В. Евр. 76 г.) может вызвать благодарность ученого, сообщив ему точную дату, но от этого он сам к науке не приближается на шаг. Потому что сами по себе даты, не освещенные лучом замысла, имеют такое же отношение к науке, как чернила, которыми Вы пишете - к Вашим стихам.
Напрасно Вы иронически отзываетесь о Черняке, занимающимся «высокой наукой». Да, он занимается именно ею, хотя результаты ничтожны. Я смотрю на него как на человека конченного: из-за болезни или из-за другого - но выразить себя он не может. Но он настоящий ученый; занимаясь почерками и датами, он занимается ими как ученый, п.ч. носит в себе образ времени, мысль о времени, о каждом десятилетии, даже о каждом годе определенного периода, и носит в себе образ того человека, которого изучает. Факт, дата, обрывок бумаги, попадающий ему в руки - попадают в строй, что-то подтверждают или уничтожают, а не болтаются без толку, как у Рейсера[19] или Ланского.
Что касается меня, то я на принадлежность к сословию ученых не претендую. Вряд ли у меня есть способности к научной работе, не думаю, хотя многие и уверяли, что моя книга «История одного восстания»[20] (о гайдамаках) могла бы служить диссертацией... Охотно допускаю, что они ошибались. Но мне жаль, что Вы, поэт, а может быть и будущий ученый, еще живете путаницей понятий, принимаете наукообразие за научность и, главное, наивно верите (со слов Серг. Ал-ча?), что можно править рукопись, не касаясь существа: изменять формулировки, переставлять куски, менять движение, и все это «внешнее». Это - тоже самое как если бы Вы, забраковав строку или строку или строфу в моих стихах и предложив мне свой вариант - или, критическим словом вызвав во мне новый - утверждали при этом, что Ваша реплика, Ваше предложение не имеет никакого отношения к поэтическому труду: это чисто «внешнее».
«...нельзя отнять форму у Идеи - писал Флобер[21] - т.к. Идея существует только в силу формы. Представь себе идею, не обладающую формой, - это невозможно, так же как невозможно представить себе форму, не выражающую никакой идеи».
Очень мне грустно за Ирочку, что она болеет, да еще полдня в разлуке с Вами. Свинка болезнь подловатая: надо высидеть, вылежать в тепле, чтобы железки действительно вошли в норму.
Я работаю и гуляю. Читаю и пишу письма. Неизвестно, сколько времени продлится такая светлая жизнь: путевка кончается 29го, и продлят ли ее или нет - еще неизвестно. Сегодня буду дозваниваться К.И. (Вы его этим не попрекайте, пожалуйста, он тут мало виноват). Поэтому, прежде, чем отвечать мне - справьтесь у Люши, возвращаюсь я 29го или нет. Звонить Люшеньке надо вечером, после девяти.
Если 29го придется вернуться - это будет очень плохо для книги, которая тут свободно вылупляется из яйца.
Да, вот Вам стишки:
И только дерево мне протянуло руку,
Чтоб я перебралась через ручей
Когда поверив наконец в разлуку
Я шла невесть куда, невесть зачем.
И только лес меня по-братски встретил
Увидев издали одну.
Угомонил ручьи, и птиц, и ветер
И выслал мне навстречу тишину. [22]
Первую строчку я произнесла поскользнувшись в глине и схватившись за сук.
А Вы ничего не написали? Гранки-верстки мешают? Или не мешают?
Целую Вас и Ирочку. Кс.Петр-не, С.А-чу и И.С. - привет.
Ваша Л.Ч.
14. Октябрь 1952
Москва
1ая Мещанская 7 кв. 22
Наталии Александровне Роскиной
Адрес отправителя:
Моск. область, Павелецко-Донская ж.д., ст. Расторгуево, Дом отдыха «Суханово» к. 44
Дорогая, но коварная Наташа, что же это Вы не удостоили меня ответом? И это Вы то, виртуоз эпистолярного жанра! Я начинаю опасаться, что Вы или Петенька нездоровы[23]. Буду пробовать Вам звонить, но отсюда это невозможно.
Напишите поскорее, здоровы ли Вы и девочка, много ли работы в редакции, как оба шефа, как Ксения Петровна? Я ничего не имела бы против, если бы сюда мне прислали к<акие> н<ибудь> не свехсрочные рукописи - при помощи почты, заказной бандеролью.
Дождь льет почти без перерыва.
Будьте же здоровы и письмоспособны.
Ваша Л.Ч.
Сдал ли Ив. Игн. хоть строку[24]?
15. 16 ноября 1952
Москва
1ая Мещанская 7 кв. 22
Наталии Александровне Роскиной
Адрес отправителя:
Моск. область, Старая Руза, Дом писателей, к. 14
Милая Наташа,
возьмите, пожалуйста, перо и бумагу и напишите мне о себе. Я не звоню Вам, п<отому> ч<то> не знаю, встаете ли Вы. Беспокоюсь же очень и очень сержусь: не на Вас, разумеется, а на себя.
Здесь мне так хорошо, что писать об этом стыдно. Кроме Ленинграда я ни одно место так не люблю. Один вид из окна меня уже вылечивает. Ко всякому слову, касающемуся здешней жизни, мне хочется прибавлять слово «милый»: милый мостик, милые березы, милая заря, милый продавленный абажур, милое одеяло.
К сожалению, я здесь все время тороплюсь. Книга[25] идет трудно, туго, я не смею много гулять и уж совсем не смею общаться. Впрочем, на этот раз и не с кем. Я бегом ем, бегом процедурюсь, бегом сажусь за стол. Если я здесь ее не напишу - я ее вообще не напишу. А сил мало очень - наповал измучило меня нынешнее лето. Я осталась жива, но состарилась на 10 лет. Бывает, что руки дрожат, как у Черняка.
Сейчас передо мною - овраг, милые белые березы среди темных елей, милые избы на холме, и надо всем этим синее молодое небо.
Пожалуйста, напишите скорее. Вопросов не задаю - сами знаете, о чем хочу спросить.
Ваша Л.Ч.
Как Вам нужен отдых, покой, уход. Две недели Малеевки - и Вы воскресли бы. И нету Вам этого, и не предвидится. Несносна жизнь.
16. 17 мая 1953
Крым
п/о Планерское
Коктебель
д/т Литфонда СССР
Наталии Александровне Роскиной
Дорогая Наташа. Я виновата, но без вины. Последняя неделя была тяжелая, голова идет кругом. Черняк; режиссеры; Люшин отъезд; внезапное появление К.И. Со дня на день я ждала денег, чтобы отправить Люшу как следует, но их мне и до сих пор не перевели. Вчера меня внезапно вызвали на Мосфильм и разъяснили, что т.к. картина[26] будет не полнометражной, а короткометражной, мне заплатят не 40, а 35 тысяч. Я подписала договор снова и теперь снова жду и жду денег (маленьких), а Люшку отправляю кое-как. Уезжает она сегодня; гладится, укладывается; моя неспособность что бы то ни было зашить или завязать ее раздражает, а меня раздражает ее детское упрямство: не хочет брать ни масла, ни крупы, ни сахара, совершенно не понимая, куда она едет. Зато берет с собой пинг-понг.
Кроме того, я дважды выступала: один раз в Союзе, о «сюжете у Житкова» и один раз в Доме Детской Книги - о Георгиевской.
С завтрашнего дня сажусь за Анну[27] вплотную - насколько эту «плотность» допустят Черняк и Макашин с Мельгуновым[28].
Получила от Вас два письма: одно с дороги, одно из Коктебеля. Да, да, бытие определяет если не сознание, то здоровье, «а здоровье дороже всего»... как говорится в одном юмористическом рассказе. Очень я за Вас рада, от души. Конст. Георг.[29] отличный собеседник, великолепный рассказчик; о Вашем отце он и нам рассказывал с нежностью. Одно только имейте в виду (не сердитесь на меня за это предупреждение): он любит работать, писать - не мешайте ему в эти часы, а то он человек мягкий, соблазняется разговорами, а потом досадует. Пожалуйста, поклонитесь ему от меня. Дорофеева[30] же я видела только один раз и притом совершено пьяным. Он все время, безо всякого повода с моей стороны, говорил мне грубости, напр<имер>:
«Знаю, почему Вы сидите такая важная. Помните, что Вы Чуковская»
или:
«К.И.Ч. - вот это писатель, это да, а Вы... вряд ли».
Теперь значит выясняется, что и К.И.Ч. не писатель. Ну бог с ним. Не отвечайте на его грубости; помните, что все приехали туда отдыхать, радоваться, а грубости отдыху не способствуют; дураков же не перекричишь. Я один раз целый месяц в Малеевке обедала ежедневно со Шкериным[31]: он не в пример гаже.
В Л.Н<аследст>во меня вызвал С<ергей> А<лександрович> для разговоров с Черняком по Мельгунову. К моему удивлению, поправившийся и отдохнувший Я.З. был кроток и покладист, хотя С.А. вдребезги уничтожил его статью (22 стр.), которая на мой взгляд была очень удачна: портрет М<ельгуно>ва и портрет его отношений с Герценом. До прихода Е.З. я высказала свое мнение С.А-чу, а потом уже, конечно, не встревала, чтобы не осложнять ситуацию. Теперь надо давать новую статью по письму С.А. - что выйдет, не знаю. Его способ мышления мне совершенно чужд. Я никогда не могу предвидеть, что понравится ему, что нет, или, точнее: если я считаю удачей - он сочтет неудачей и наоборот. Потом он очень несправедлив: пока говорит - просит не перебивать; это я понимаю: говорить ему трудно, перебивание мешает; но и окончив речь - не дает собеседнику - автору - высказаться, а заявляет, что спешит и уходит. Значит, я, мол, растолковал тебе, а ты иди и делай - и всё.
Очень неплодотворный способ.
Илья со мной холоден и официален - не потому ли, что моему влиянию он приписывает Ваш отъезд? Забавно, если так.
Но вообще там в ред. атмосфера тяжелая, нервозная и я бы очень хотела, чтобы Вы получили какую-то другую работу, кот. можно делать дома. В другом состоянии были бы Ваши нервы. Но как это сделать? Не знаю.
Анна Андреевна[32] была у меня как-то целый день; была величественна, умна и красива. Я провожала ее до дому; на мосту к нам подошли две молоденькие девушки и спросили, как пройти в Малый и А.А. объяснила им дорогу необыкновенно толково и подробно. А я слушала и мне было жаль, что девушки не знают, с кем говорят, не запомнят на всю жизнь ее лица.
О Вас она расспрашивала очень доброжелательно.
Какие у Вас известия об Ирочке? Надеюсь, хорошие. Не начали ли Вы писать - на воле?
Целую Вас. Ваша Л.Ч.
17. 27 мая 1953
Крым п/о Планерское
Коктебель
Дом отдыха Литфонда СССР
Наталии Александровне Роскиной
Дорогая Наташа. Пишу второпях, не сетуйте. Помните, что я теперь Антон Павловна[33]: трепещите и почитайте.
Отвечу на вопросы.
Люша уехала на практику, на 1 ½ месяца в Дзержинск. Это под Горьким. Их там 62 человека, живут коммуной в школе, катаются по Оке и между прочим работают. Думаю, она там отощает от голода и жары, но пока пишет оттуда счастливые письма карандашом возмутительным почерком.
Я над Житковым сейчас не работаю, а, как и полагается А<нто>ну П<авлови>чу, пишу Анну на шее. Т.е. еще не пишу, а сочиняю и каждые 3 дня докладываю сочиненное Леле и Райзману[34], а они все отвергают (этому А.П. не подвергался).
Серг. Ал. уничтожил хорошую статью Ч<ерня>ка о Мельгунове; я села с Ч<ерня>ком и мы вместе построили новую; Ч<ерня>к должен был ее написать - но - не тут-то было; он ушел в [неразб.], а бедная Ел. Бор.[35] нивесть что отвечает по телефону.
Очень была большая тревога, о которой я Вам не писала, чтобы не портить Вашего отдыха, а теперь пишу, т.к. она миновала. Был болен К.И. и очень скверно болен. Ночью ему сделалось плохо; он упал в обморок; пробыл без сознания неск<олько> минут; вызванный врач нашел давление сильно повышенным (не вообще, а для К.И.; у него обычно верхняя цифра 110, а стало 170). Его уложили, запретили работать и вставать. Диагноз такой: «динамическое нарушение мозгового кровообращения». Это значит, что от 110 к 170 и обратно перемены наступают в одну секунду от усталости или волнения, а такие скачки дают инсульт. Запретили ему работать, но не тут то было: он через 3 дня написал за день печатный лист, чтобы доказать, что он вполне работоспособен. Теперь уже встал и ходит и вчера сам звонил мне с дачи (это все там случилось). Я его увещеваю в каждом письме, но тщетно. Конечно, у него организм могучий; и паралича не было ни секунды: но все таки я боюсь ужасно, тем более, что его волнения находятся в весьма надежных руках.
Ну что ж еще? Кругом споры о статье Козьмина против Нечкиной[36]. Статья громовая и факты подобраны сильно; но по существу мне кажется он не прав.
Ваше эпистолярное искусство меня радует, а здоровье и веселье и того пуще; однако, в письмах Ваших меня огорчает некоторая распущенность, диктуемая, вероятно, вольными видами на море и горы, а в здоровьи - нестойкость: Ваши хвори нервные, как и мои, все килограммы сбегут в один день... Увидимся - поговорим.
Целую Вас. Ваша Л.Ч.
Привет К.Г.[37]
Ваш враль[38] упоителен. Не мешайте ему врать.
[1] Лосиноостровский (станция по Ярославской ж.д.), в 1960 г. переименовали в г. Бабушкин, сейчас это район Москвы. Там жили на даче Халтурины, Габбе (см. ниже) и писательница Сусанна Михайловна Георгиевская (1916-1974). Лидия Корнеевна в дневнике от 20.IX.52 рассказывает о своей поездке туда: «Сегодня я приехала к ней в Лосинку, измученная своими бедами. А тут еще дождь. Мокрое шоссе, скользящий на мокрых листьях пьяный, мокрая темень в Ванином [Халтурин] саду, через который я шла к Тусиной [Габбе] калитке. Сначала Туся была занята Сусанной [Георгиевская], потом Евг. Самойловной [мать Т.Г. Габбе], и я ждала, раздражаясь. Но как только Сусанна ушла, Е.С. уснула и Туся начала говорить о моей рукописи - я сразу почувствовала не только ее правоту, но и целительность света, исходящего из ее голоса». (http://magazines.russ.ru/znamia/2001/5/chuk.html). Лидия Корнеевна дружила с писательницей Сусанной Михайловной Георгиевской (1916-1974) и редактировала ряд ее произведений. Кроме того Чуковская написала статью о повести Сусанны Георгиевской “Отрочество” (“Драгоценная палочка” - “Огонек”, 1953, № 35) и критико-биографический очерк “Сусанна Георгиевская” (М., 1955).
[2] Чуковская в своем дневнике (http://magazines.russ.ru/znamia/2001/5/chuk.html) несколько раз возвращается к теме рук писательницы и переводчицы Тамары (ее называли Туся) Григорьевны Габбе (1903-1960), с которой она близко дружила еще с 1920-х гг. Видимо, у Габбе было запоминающееся движение рук, Маршак описал его в стихотворении памяти Т.Г. Габбе «Ветер жизни тебя не тревожит»:
И казалось, что сыплются искры
Из твоей говорящей руки.
[3] С С. Я. Маршаком (1887-1964) Лидия Корнеевна была знакома издавна, еще в 1928 г. она работала под его началом в Ленинградском Отделении Детиздата.
[4] Сейчас это уже в Химках, то есть в Москве. А тогда это было дачное место, куда ездили с Ленинградского вокзала.
[5] Роман У.М. Теккерея.
[6] Елизавета Борисовна Черняк.
[7] Мария Борисовна Чуковская.
[8] Статью Зильберштейна я не нашла, хотя она была опубликована в «Литературной газете». А.Ф. Перельман пишет Н.А. Роскиной 17/VIII 1952: «Очень мне понравилась статья Зильберштейна – правильная и умная. Вполне с ним согласен, хотя понимаю, что темпы издат<ельства> АН могут заморозить всякие издания. Понравился мне и тонкий, но глубокий укол Бельчикову – этому бывшему семинаристу и бывшему фактотуму Оксмана, занявшему место последнего, и способного заменить его только в самой отрицательной деятельности того. Только зачем умный Зильберштейн прибавил к своей подписи «кандидат филологических наук»? «Кандидатов» хоть пруд пруди, а Зильберштейнов совсем не так много». (Неопубл. автограф в фонде Роскиной в РГАЛИ, скан и распечатка в Отделе редких книг и рукописей библиотеки им. Хесбурга (Университет Нотр-Дам, США).
[9] Николай Павлович Анциферов (1889-1958), культуролог, историк и краевед. Чуковская дружила с Анциферовым много лет, когда-то он был ее учителем: Анциферов преподавал в Тенишевском училище, где училась Л.К. Чуковская после революции, когда училище объединили с Таганцевской гимназией для девочек. http://www.chukfamily.ru/Lidia/Proza/Procherk/stakan.htm
[10] Дом творчества Союза Архитекторов Суханово находился в старой дворянской усадьбе недалеко от нынешнего города Видное (ст. Расторгуево по Павелецкой дороге).
[11] К.П. Богаевская.
[12] С.А. Макашин.
[13] Я.З. Черняк.
[14] И.С. Зильберштейн.
[15] Л.Р. Ланский.
[16] Маме очень нравилась замечательная балерина Галина Сергеевна Уланова (1910-1998), которая танцевала в балете С. Прокофьева «Ромео и Джульетта» в Большом театре с 1944 до 1960.
[17] На конверте вместо номера квартиры «22» написано «92» - дом был небольшой, 92-ой квартиры не было, так что письмо было доставлено.
[18] «Горе от ума», действие III, явление 3.
[20] Лидия Чуковская, История одного восстания, ЦК ВЛКСМ Издательство детской литературы, Москва, 1940. Полный текст на Интернет: http://www.chukfamily.ru/Lidia/Proza/vost_glava1.htm
[21] В статье «О Бодлере» Н. Гумилев пишет: «”Невозможно представить себе идею, которая не имела бы формы, так же как нет формы, которая не выражала бы идеи. Это только куча глупостей, которыми живет критика...”. Это отрывок из переписки Флобера. Приблизительно те же мысли в разных местах своих статей высказывает и Бодлер».
Мне кажется, что цитата стала известной не прямо из Флобера, а опосредственно из Гумилева.
[22] По-моему, неопубликованное стихотворение, но конечно, это надо проверить. (Интересно, что опять «рука», как и в стихотворении, приведенном в письме от 1 августа 1952, - не зря Л.К. говорила, что ей очень важны руки).
[23] В октябре 1952 г. мама была больна, заразившись от меня свинкой.
[24] Не знаю, что должен был написать И.И. Халтурин. Перед этим в 1952 г. у Халтурина в соавторстве с Т. Габбе вышел сборник русских сказок «Лукоморье», к которому он написал предисловие.
[25] Книга о Житкове, см. прим. к письму от 14 июля 1952.
[26] Видимо, речь идет об авансе за сценарий фильма по рассказу Чехова «Анна на шее» (см. ниже). Лидия Корнеевна подписала договор на сценарий для фильма режиссера Ю. Райзмана, но этот фильм не вышел. (А вышел в 1954 г. полнометражный фильм «Анна на шее» режиссера И. Анненского по его же сценарию). См. запись в дневнике Чуковской от 5 июля 53: «Я пожаловалась на свою неудачу в кино со сценарием «Анны на шее»: когда я истратила на работу уже несколько месяцев, начальство вдруг спохватилось, что в рассказе нет положительного героя. – «Попрыгунья» была бы, пожалуй, более проходима, – сказала я, – там все есть, что требуется: и отрицательная героиня, и положительный герой… – И высмеяны люди искусства, – сейчас же сердито подхватила Анна Андреевна, – художники. Действительно, все, что требуется! Я высказала предположение, что, быть может, там не люди искусства, а люди при-искусстве, возле-искусства… – Ну да, Левитан!? – перебила меня Анна Андреевна. – Ведь Рябовский – Левитан… И заметьте: Чехов всегда, всю жизнь изображал художников бездельниками. В «Доме с мезонином» пейзажист сам называет себя бездельником. А ведь в действительности художник – это страшный труд, духовный и физический. Это сотни набросков, сотни верст не только по лесам и полям с альбомом, но и непосредственно перед холстом. А сколько предварительных набросков к каждой вещи! Мне Замятины, уезжая, оставили альбомы Бориса Григорьева – там тысячи набросков для одного портрета. Тысячи – для одного. Я спросила, чем же она объясняет такую близорукость Антона Павловича. – По-видимому, Чехов невольно шел навстречу вкусам своих читателей – фельдшериц, учительниц, – а им хотелось непременно видеть в художниках бездельников».
[27] То есть за сценарий.
[28] См. в том же письме ниже о том, что Макашин остался недоволен большой статьей Я.З. Черняка об одном из корреспондентов А.И. Герцена публицисте Николае Александровиче Мельгунове (1804-1867) для Герценовского тома Литнаследства.
[29] В Коктебеле мама случайно оказалась одновременно с писателем Константином Георгиевичем Паустовским (1892-1968), который до войны дружил с А.И. Роскиным и много вспоминал о нем (см., например, у Паустовского в «Книге скитаний»).
[30] Возможно, редактор Гослитиздата Виктор Петрович Дорофеев (1909-1972). Он упоминается в дневниках Чуковского (http://editorium.ru/1137/).
[31] Наверное, Михаил Романович Шкерин (р.1910), советский критик.
[32] Ахматова. В своем дневнике Лидия Корнеевна почти дословно повторяет эту встречу: «14 мaя 53. Сегодня среди дня вдруг позвонилa Аннa Андреевнa: "Можно к вaм сейчaс?" - пришлa и просиделa до вечерa. [...]Был уже вечер, когдa я отпрaвилaсь ее провожaть. [...] Нa мосту к нaм подбежaли две молоденькие девушки: "Кaк пройти к Мaлому Теaтру?" Аннa Андреевнa подробно и толково объяснилa им. Мне жaль было, что девочки не знaют, кто онa, и не зaпомнят нa всю жизнь ее лицо».http://www.rulit.net/books/zapiski-ob-anne-ahmatovoj-1952-1962-litres-read-212379-22.html
[33] Шутка: Л.К. называет себя Чеховым, так как пишет сценарий по рассказу “Анна на шее».
[34] Лелей называли кинорежиссера и сценариста Лео Оскаровича Арнштама (1905-1979). Юлий Яковлевич Райзман (1903-1994) - кинорежиссер и сценарист.
[35] Елизавета Борисовна Черняк.
[36] Имеется в виду статья сотрудничавшего в «Литнаследстве» историка и литературоведа Бориса Павловича Козьмина (1883-1958) «Поездка Н. Г. Чернышевского в Лондон в 1859 году и его переговоры с А. И. Герценом» - "Известия Академии наук СССР, отделение литературы и языка". Т. XII. Вып 2. 1953. Суть полемики, коротко говоря, в том, что Б.П. Козьмин считал, что историк Милица Васильевна Нечкина (1901-1985) преувеличивает революционность Герцена и Огарева и недооценивает их разногласия с Чернышевским и Добролюбовым.
[37] К.Г. Паустовский.
[38] Думаю, что имеются в виду какие-то мои детские фантазии.
Добавить комментарий