В этом году отмечаются две взаимосвязанные круглые даты. Сто лет назад родился американец Пол Тиббетс. Ровно семьдесят лет назад, 6 августа 1945 года, ему было суждено сбросить первую в истории человечества атомную бомбу на японскую Хиросиму. За два года до кончины легендарного летчика нашему корреспонденту Виктору Родионову довелось встретиться с генералом Тиббетсом в Луисвилле, Кентукки, и взять у него интервью.
Не покидало чувство нереальности. Когда это было! Но "автор Хиросимы" рядом, и даже в неплохом здравии для своих девяноста. Возраст выдавали лишь выцветшие глаза и слуховой аппарат. В цивильном пиджаке и "ковбойке", курносый скуластый Пол Тиббетс скорее походил на провинциального пенсионера, чем на бригадного генерала американской армии. Тем не менее, этот «пенсионер» стер с лица земли целый город и заставил капитулировать Японию.
– Генерал, с чего начался ваш путь в небо?
– С Марка Твена. Я рос на берегах Миссисипи, и, как герои моего любимого писателя, бредил рекой и пароходами. Когда мне было девять лет, мы переехали в Майами, но каждое лето я уезжал на ферму дяди, где меня учили доить коров и кастрировать кабанов. По линии матери я фермерский парень, по отцу – городской. Отец был успешным бизнесменом, и я мог себе позволить недоступное большинству моих сверстников. Морские рыбалки на яхтах, позже собственный автомобиль, и даже полеты на самолетах.
У отца был рекламный контракт с небольшой авиационной фирмой. Во время народных празднеств и гуляний летчики разбрасывали с воздуха рекламные листовки и сувенирные коробки с шоколадными конфетами. Я участвовал в нескольких «шоколадных бомбардировках» Майами.
– И что, так просто, раз-два - и летчик?
– Отнюдь, нет. Во-первых, отец – а его авторитет в семье был непререкаем – не доверял авиации как транспортному средству. Во-вторых, считал это занятие несерьезным, циркаческим. В контексте того времени отец был, пожалуй, прав. Одновременно он был уверен: для будущего мужчины полезна воинская дисциплина - и отдал меня на пять лет в кадетскую школу. В 1933 году я поступил на медицинский факультет Флоридского университета. После муштры студенческая жизнь показалась раем, плодами которого я стал с удовольствием пользоваться. В результате чего оброс «хвостами». К медицине я оказался равнодушен, меня больше интересовали полеты.После второго курса я решил оставить университет. Рассчитывать, что отец станет платить за летное обучение, не имело смысла, и я подал заявление туда, где это делалось бесплатно – в армейскую лётную школу. Как ни странно, отец смирился с моим выбором, не веря, что я долго протяну в живых.
– Снова в армию после студенческой вольницы?
– Сам этого хотел. Я оказался неплохим курсантом, и в 1938 году стал лейтенантом. Американская летная подготовка считалась лучшей в мире, тем не менее, курсанты часто погибали. Сказывалось несовершенство техники. В ходе учебы у меня выработалась философия, которой придерживаюсь до сих пор: чему быть, того не миновать. Как видите, пока жив.
Моя летная карьера началась в Форт-Беннинге. Там мне повезло служить вместе с полковником Джорджем Паттоном, будущим легендарным полководцем. Паттон был яркой личностью. Он вырос в роскоши, точно так же вел себя в армии.
В Форт-Беннинге Паттон построил шикарный дом, при переводе отдал виллу армии. Когда у него возникла идея командовать танками с воздуха, за свои деньги купил самолет. Я был у Паттона в роли «воздушного шофера».
У меня была обычная офицерская жизнь. Гарнизонные кочевья, учения, освоение новой техники. В 1939 году я женился на Люси Уингейт, вскоре у нас родился сын. В Форт-Брэгге меня застало известие о Пёрл-Харборе.
– Как для вас началась война?
– С перегонов бомбардировщиков В-17 («летающих крепостей»). Самолеты перегоняли по так называемому Большому Кругу. США, Канада, Гренландия, Великобритания. По возможности, старались держаться земли. В-17 не имели навигационного оборудования для полетов над океаном и нас сопровождали истребители-"поводыри". Мое боевое крещение состоялось 17 августа 1942 года над Руйеном, Франция. Первая цель – железнодорожная станция и паровозное депо.
– Вы воевали только в бомбардировочной авиации?
– В основном да, но приходилось быть и «пилотом по особым поручениям». Один раз я вез на Гибралтар миссию во главе с генералом Кларком для секретных переговоров с маршалом Петэном. Второй – главкома войск в Европе генерала Эйзенхауэра.
В-17 был шумен, неудобен и некомфортен. Будущий президент страны трясся между мной и вторым пилотом на обрезке доски. Удивительно, но он меня запомнил. Когда в 1946 году мы встретились на Бикини, где США проводили ядерные испытания, Эйзенхауэр узнал меня и вспоминал детали нашего полета. Но главный военный опыт я приобрел в Северной Африке.
– Генерал, почему именно на вас выпал жребий бомбить Хиросиму?
– В этом много случайностей. Но, думаю, была и логика. В 29 лет я был майором, имел за плечами сотни боевых вылетов и считался одним из асов тяжелой бомбардировочной авиации. В сентябре 1944 года я был отправлен на родину, в Колорадо-Спрингс.
Как-то раздается звонок из штаба. Я думал, прикажут снова лететь в Европу, но меня пригласили на беседу с каким-то лейтенант-полковником Лансдейлом. Я понял: он знает обо мне больше, чем я сам. Лансдейл дал «добро», затем последовали еще десятки собеседований в инстанциях – все выше и выше – и, в конце концов, меня назначили возглавить группу-509. 15 бомбардировщиов В-29, 1800 человек летного и технического персонала. В шутку я называл свою группу «Личной авиацией Пола Тиббетса». Вкратце задача была проста и ужасна – начать атомную войну. Но о нашем истинном назначении даже в моей «армии» знали единицы.
– Где и как вы готовили эту войну?
– Единого места не было. В рамках «Манхэттенского проекта» была секретная лаборатория в Лос-Аламосе и наша база в Вендовере. Между ними была шаттл-линия.
Я имел примитивные понятия о странном мире нейтронов, протонов и радиации. Ученые, как могли, популярно объяснили нам высокие материи. Запомнились Лео Шилард и Роберт Оппенгеймер. Перед войной Шилард был автором письма к президенту Рузвельту с идеей создания атомной бомбы. В 1944 году тот же Шилард стал яростным противником применения ядерного оружия. Наибольшее впечатление на меня произвел Оппенгеймер. Тонкий, хрупкий, нервный. Лишь после войны я узнал, что ученый сочувствовал коммунистам. Интересная у нас была компания.
Перед группой-509 стоял ряд практических проблем. Как донести до цели бомбу? С какой высоты бросать? С какой скоростью? При каких метеоусловиях7 Как самим ускользнуть от взрывной волны и радиации?… Над этим мы работали до июля 1945 года. «Момент истины» был назначен на август, без конкретной даты.
– И как вам 6 августа 1945 года?
– Прежде чем говорить об этой дате, надо вернуться на пару месяцев назад. В мае нас перебросили на Тиниан, клочок суши в Тихом океане. Вскоре туда на крейсере «Индианаполис» прибыли компоненты двух атомных бомб. На обратном пути «Индианаполис» был потоплен японцами вместе с экипажем из 900 человек. До августа мы делали контрольные вылеты к целям в Японии и сбрасывали на них муляжи. В итоге я знал топографию этих городов лучше, чем моего Майами.
Собственно, шестое августа началось пятого. Нашего «Малыша» собрали чуть ли не перед вылетом. Я чувствовал себя как обычно, разве больше курил. Ко мне подошел наш гарнизонный доктор и вручил небольшую коробку со словами – «Дай Бог, чтобы это не понадобилось». В коробке были ампулы с цианистым калием. Это не означало, что в случае неудачи мы должны стать камикадзе. Американцы знали о жестокостях японцев по отношению к пленным, и нам давали шанс избежать пыток.
Накануне у меня был приятный момент. По летной традиции, командир судна вправе назвать самолет по своему выбору. Я остановился на «Энола Гэй», имени моей матери. Она до самой смерти гордилась этой честью. Мы вылетели в 1:37 утра, в 8:30 по японскому времени показался остров Шикоку и в 9:15 были над Хиросимой. Цель лежала внизу.
– Почему именно этот город?
– В «черном списке» было пять городов. Приоритеты определялись военной значимостью объектов и метеоусловиями. В случае плохой видимости, мы должны были лететь на запасную цель, либо возвращаться с бомбой на базу.
– Какой вам запомнилась сцена атомного взрыва?
– Никакой. Это потом в фильмах стали показывать, как мы рассматриваем клубы атомного гриба. На самом деле, его видел только стрелок-радист Боб Карон, сидевший в хвостовой части. Он сделал несколько снимков любительской камерой. Профессиональные получены с двух самолетов сопровождения, на которых летели фотографы, операторы и ученые.
В 9:15 наш самолет стал на 4.5 тонны легче. «Малыш» устремился вниз и через 43 секунды взорвался на высоте 600 метров над городом. Теперь нашей главной задачей стало самим удрать от взрывной волны. Этого не мог гарантировать даже сам Оппенгеймер. В какой-то момент машину словно огрели огромным хлыстом. Самолет чудом выдержал дикую тряску, вторая волна оказалась уже слабее.
Я взял микрофон и объявил – «Парни! Мы совершили первую в истории атомную бомбардировку». Уже потом кинематографисты припишут мне фразу – «Боже, что мы натворили!».
– Хорошо, высокопарных слов не было, но что на душе? Все-таки 140 тысяч погибших в один момент…
– В каждом роде войск война смотрится по-разному. Летчики-бомбардировщики практически не видят результатов своей работы и потому относятся к ним без особых эмоций. Что-то там внизу произошло, но что - не разглядишь. И потом, цифра 140 тысяч весьма условная. В тот момент мы вообще ничего о ней не знали.
– В любом случае, в Хиросиме главными жертвами оказались не военные, а мирное население…
– В 1945 году я был на приеме у президента Трумэна. Мне запомнились его слова. «Никогда не испытывайте чувства вины. Это было моим решением. Вы солдат - и у вас не было выбора». Я не хочу прикрываться высокими авторитетами, но думаю так же.
Решение о бомбардировках японских городов ни для кого не было простым. Но речь шла о том, продолжать войну еще минимум год с привлечением двухмиллионой армии или закончить ее быстрее? Во сколько жизней обошелся бы этот год, равно нам и японцам? И какой материальной ценой? «Манхэттенский проект» стоил два миллиарда долларов, каждый месяц войны стоил семь миллиардов. Не забывайте еще и о факторе Пёрл-Харбора. Америка жаждала достойной сатисфакции. И она ее получила.
– Какой был смысл после Хиросимы бомбить Нагасаки?
– Политический, и вполне оправданный. Япония считала: у нас только одна бомба – «для шантажа» – и не капитулировала. Вторая бомба оказалась «убедительной».
– Как к вам персонально относятся японцы?
– После войны я много раз бывал в этой стране, и как раз именно там я находил больше понимания, чем где-либо. Но любить им меня, конечно, не за что, и глупо этого ожидать.
– Почему бомбили только Японию? Германия тоже была врагом Соединенных Штатов.
– У нас были две группы целей – азиатская и европейская. США просто не успели. Берлину повезло, он вовремя капитулировал.
– Существует много слухов об «атомном проклятии» экипажа «Энола Гэй». Кто-то сошел с ума, кто-то ушел в монастырь, кто-то покончил жизнь самоубийством…
– Не больше, чем мифы. Единственное, чего мы реально опасались, - бесплодия от облучения. Для молодых мужчин угроза нешуточная. Мне в то время было всего тридцать. Утешал себя: у меня двое сыновей. Но угроза оказалась не такой страшной. Почти все мои парни женились, заимели детей и внуков. Я сам во второй раз женился в 51 год. И на ком? на француженке! Уж они-то толк в мужчинах знают. (Смеется).
Я демобилизовался из армии в чине бригадного генерала. Десять лет был президентом компании, связанной с гражданской авиацией. Сейчас просто пенсионер. Однако не сижу сложа руки. Занимаюсь патриотической пропагандой, пишу книги, навещаю детей и внуков. Один из них, тоже Пол Тиббетс, майор, командир эскадрильи легендарной группы-509. Я горжусь моим внуком и молю Бога, чтобы ему не пришлось прославиться тем же, что и деду.
P.S. Пол Тиббетс умер в 2007 году в возрасте 92 лет. Его кремировали, и прах развеяли над Ла-Маншем. О генерале мне напоминают несколько совместных фотографий и книга "Энола Гэй" с его автографом.
***
Добавить комментарий