"Дорогая редакция,
Рассказ № 1. День войны
Наш рассказ о девушках (девушках малоизвестных) и их командире.
В землянке девушек-минеров тихо. В углу на топчане сидит женщина. Сухие воспаленные глаза ее устремлены в одну точку, словно именно там, в этой точке, разгадка случившегося.
Рядом на топчане треугольник солдатского письма. В письме слова, от которых что-то оборвалось внутри, ноги сразу налились свинцом - не подняться. Вся жизнь вокруг померкла, стала вроде не нужной. Этот удар не по силам, его не снести. Разум не внемлет, сердце не выдерживает. Братик... Андрюша... 18 лет.
Нет... этого не может быть... Это не могло случиться!..
Но написанные кем-то слова беспощадны: ...УБИТ...
Над землянкой зависла гнетущая тишина. Слабые, не имеющие четких границ, доносящиеся в глубокую землянку звуки только подчеркивают ее.
Гнетет мерцающий свет сделанного из патрона светильника. Замерли захваченные бедой подруги другие девушки-минеры.
...Но война не ждет, не дает передышки...
И вот в землянку быстро спускается старший сержант. Сегодня он за командира взвода. Распахнув зыбкую "плачущую" дверцу землянки, он зычно выкрикивает шесть фамилий, в том числе и убитой горем женщины и отдает приказ: "На выход!"
Знакомая команда. Идет четвертый год войны. Одна из девушек пытается сказать, что Толстоброва "не в форме", но старший сержант перебивает: "Разговоры!” и девушки одна за другой выходят из землянки и идут (в который раз!) на свою опасную работу – разминирование. Теперь каждая из них думает о своем. Думы невеселые, откуда им взяться, веселым?
Жизнь солдата нелегка, а для солдат-девушек – вдвойне. Вот и сейчас: не пошли - сорвались. Уж пять-то минут на сборы погоду не сделали бы.
Команда: "Зимина, подтянуться", прерывает раздумья Надежды Зиминой. Она только-только оторвалась от гнетущей атмосферы землянки и начала перебирать приятные детали вчерашнего свидания с сержантом из соседней роты. Впрочем, случайного ли? Наверно, он искал его. Она ловит себя не мысли, что сама хочет видеться с ним; хочет, но и боится "потерять голову". "Конечно, хороший он парень, серьезный. Только к чему это может привести?" Обет, данный матери перед отъездом на фронт, постепенно тускнеет, и это тревожит ее. Что делать? Война продолжается, когда она закончится? А ей скоро стукнет двадцать три года. Жалость к себе, к своей судьбе охватывает девичье сердце и, не имея выхода, выливается в недовольстве старшим сержантом. "Мог бы без окриков". Она ускоряет шаг и нагоняет напарницу Ольгу Вольнову. С той легче терпеть невзгоды.
Любит Ольгу не только Надя, она всеобщая любимица. Постоянная готовность помочь другому, выслушать подругу, взять под защиту обиженную - вошла составной частью в быт взвода. Веселый, но отнюдь не беспечный нрав ее, смешная безобидная шутка привлекает, а почти детское выражение радости и улыбка не оставляют никого равнодушным. Смотреть на нее - словно ощущать саму жизнь. О таких не говорят в прошедшем времени; они предстают в памяти такими же живыми.
Вот идет она, стройная, легкой походкой, будто нет на ней кирзовых сапог, карабина, скатки и другой амуниции. Кидает улыбку поравнявшейся с ней Наде Зиминой, что должно значить: "Не огорчайся окрику старшего сержанта", но в разговор с Надей не вступает. Ее занимает вопрос, как справится с собой Толстоброва на минном поле. Сказать еще раз старшему сержанту, что человек "не в форме"? Но он может принять это как вызов. "Что-нибудь придумаем на месте", - решает она, но и это не приносит успокоения.
В паре с Толстобровой шагает "новенькая". Новенькая - кличка рядовой Новиковой, хотя во взводе она уже четыре месяца, а зовут ее так, скорее, потому что еще не "вжилась". Несдержанная, резкая, а порой и дерзкая, она нередко идет на конфликты. Войдя однажды в роль "недовольной", она не может остановиться. Потому-то и бросают ее из одного подразделения в другое. На днях, после спешной перебазировки батальона, когда прервано было снабжение, не было места для ночлега и вместе с тем необходимо было заниматься тяжелыми земляными работами, "новенькая" громко сказала, что "с нее хватит" и "что уедет она в тыл".
Эти слова "бросить все" приходили в голову и другим девушкам, но было это давно, когда отступали. К тому же в письмах из тыла не было ничего радостного: работают с утра до ночи, живут впроголодь, а "таких", ожидающих ребенка, встречают далеко не добрым словом. Теперь, когда втянулись в солдатскую жизнь, когда идет наступление, такие мысли и вовсе ни к месту.
Дорога, по которой следует отряд, вся покрыта толстым слоем какой-то особо легкой пыли, без единой песчинки. Пыль взмывает вверх даже при легком прикосновении сапог. Отряд обгоняет колонна автомашин. На водительских кабинках маленькие красные флажки - везут боеприпасы. Все погружается в желтовато-серую пелену. Пыль покрывает ресницы и брови, ложится полукружьем на верхней губе. Подмышками появляются соляные пятна. Жарко.
«Что бы оставить скатки в землянке», - негодует "новенькая”. "Разговорчики!" - следует голос старшего сержанта.
Обычно минеров подвозят на машине, но на этот раз их машина на ремонте, остальные машины в разгоне. Собственно, разговоры в строю запрещены, но девушки считают, что им, минерам, этот закон "не писан" и обычно они обмениваются или острыми словечками или не очень обидными шутками. "Что-то частит старший сержант с командами", - отмечает про себя ефрейтор Орлова. "Слово не скажи, и так словно на похороны идем". И неожиданно для себя говорит: "А вчера новое обмундирование привезли, так начвещь ужом при разгрузке вертелся". Но вместо отклика подруг вновь слышится команда: "Прекратить разговоры!", и полушутка "зависает" безответной. "Командир взвода не стал бы пресекать", - с недовольством снова отмечает Орлова. А комвзвода и вправду не стал бы пресекать", а на вопрос "почему", ответил бы, что обмен репликами создает общность, а вместе с этим чувство относительной безопасности - "не я одна". Главная же причина в том, что это помогает ему держать под контролем уровень внутренней напряженности или душевного равновесия своих бойцов. Снижение напряженности, а то и полное ее устранение - первоочередная задача командира перед работой на минном поле, считает старший лейтенант Горовой, и добивается он этого мастерски своей неторопливостью, неизменным спокойствием, внешне малозаметной личной помощью минерам в опасных случаях.
Старший сержант идет по другой обочине дороги; он несет увесистый, набитый до отказа, вещевой мешок, так называемый "сидор". По правде говоря, приходилось таскать и не такой груз, когда был в пехоте. Дорога здесь ровная, и путь не так уж далек, но дает о себе знать немецкая "отметина", после которой провалялся пять месяцев в госпитале. "Ничего, справимся! - думает старший сержант. - А что девчата разворчались, так без этого они не могут: "порода такая". Он вскидывает "сидор". "Ишь бредут, каждая сама по себе, будто не в строю идут. «А ну, выше голову!" - командует он.
Дойдя до указателя, отряд сворачивает на лесную дорогу. Собственно, дороги здесь нет, просто хитроумные "фрицы" пометили деревья яркой краской, так что не заблудишься и ночью. Лесная прохлада освежает. Идти становится легче. Проходят мимо штабеля с немецкими авиабомбами; по другую сторону дороги разбросаны канистры. "Должно, дюже драпали фрицы, не меньше полсотни, - подсчитывает он на ходу авиабомбы. - Надо будет доложить в штабе, да не забыть бы на обратном пути захватить пару канистр, хороши канистры! Где-то сейчас его Краснознаменная дивизия, не будь "отметины" стал бы он заниматься бабьим воинством", - и он возвращается к прерванной теме. Начинает перебирать все услышанные им с момента выхода на задание "выплески": "мыло кончилось", "забыли, когда вату давали". Это правильно, только что он, старший сержант, может сделать? "Пятый день бурду дают”. По этому поводу у него есть свой план: за аэродромом есть озеро, туда наши самолеты будут сбрасывать бомбы, если не успеют сбросить их на цель. А пока самолетов нет - словом: толу не занимать, наглушить рыбы - всем хватит.
"Скатки в землянке оставить... а, может, и винтовки? - с возмущением думает он. - Отсюда до передовой не более пяти километров, танковый прорыв и через десяток минут немцы тут будут. А коли ты солдат, будь всегда наготове. Нет, распустил их командир взвода. Конечно, минное дело знает он до тонкости и мужик, можно сказать, неплохой, да только "интеллэгэнт". Он нарочно искажает это слово и вместо буквы "г" делает выдох, поэтому звучит оно то ли презрительно, то ли как показатель некоторого его превосходства над командиром взвода. Не слышал он, чтобы за все это время командир дал кому-либо взыскание. Тут он вспоминает: "Толстоброва не в форме". По его "арифметике" не подошло еще время быть ей "не в форме" (о полученном письме старший сержант не знает).
"А ну, не растягиваться!"
Послышался завывающий гул немецких самолетов. Гул нарастал. Старший сержант остановился, прислушался. Нет, идут стороной. Со стороны склада ГСМ послышались один за другим несколько негромких взрывов. Потом все стихло.
Скоро аэродром, и старший сержант смотрит на лица девушек: как готовность? Смотрит он и на сержанта Гладкову - вроде, спокойнее всех. Сержант же Гладкова вспоминает, как при таком же налете немцы начали поливать свинцом колонну бойцов, как обожгло плечо. Вспоминает она и второе ранение при ликвидации воздушного десанта; давно это было, в начале войны. Это все, что о ней - Гладковой - знают подруги по взводу.
Говорили еще, что потеряна связь с любимым человеком, разбросала их война. Если это так, то держит эту утрату крепко в себе, не разбавляет в пустых разговорах.
Скоро аэродром. Старший сержант снова смотрит на Гладкову, По лицу вроде спокойна. Но ошибается старший сержант, нет, не спокойна Гладкова. С самого начала, с выхода на задание беспокойство не покидает ее. В последнее время немцы все изощреннее и опаснее расставляют свои мины. Рядом с плохо замаскированной большой миной ставят одну-две "шпрингмины”, усики взрывателя которых практически невозможно заметить в траве. При расстановке противотанковых обычных мин вкрапливают среди них такие же мины, но с не извлекаемым, донным взрывателем; соединяют несколько мин в кольцо... А тут еще новенькая.
Внушает тревогу и необычный "настрой" девушек. Конечно, сказалось письмо, но смерть незнакомого солдата не могла так сказаться - не такого насмотрелись. Сказывается навязываемая старшим сержантом спешка, и перед Гладковой встает картина подготовки к заданию старшего лейтенанта Горового: вот он собирает у землянок взвод, словно бы для того, чтобы часок-другой помогать наладить кухню, а пока можно и погреться на солнышке. Да и сам он вроде бы не прочь передохнуть. Вот он, не торопясь, вынимает кисет и начинает готовить самокрутку. Из пачки нарезанных газетных листков вынимает один, отгибает край и засыпает туда махорку. Не торопясь, тщательно выравнивает ее в бумаге, вращая, делает самокрутку, оставляя второй край листа для склейки. Теперь самокрутка идет ко рту и движется наподобие губной гармошки. Операция заканчивается любовным проглаживанием самокрутки с боков. Дальше на свет появляется огниво. Огниво у старшего лейтенанта отличное, но и тут он умудряется потянуть время с высечением огня. Посмотреть на него со стороны, кажется, человек никуда не спешит и, испытывая удовольствие, не собирается вскорости прервать его. "Над ним не каплет". Обманчивое впечатление! Готовя самокрутку и покуривая ее, он ненавязчиво, но внимательно поглядывает на отдыхающих солдат. Именно эта обстановка непринужденности помогает командиру "ощутить пульс" взвода, а главное - определить состояние бойцов, намеченных им на выполнение очередной операции. Так он делал в начале войны, когда только слово "мины" бросало в дрожь неискушенных, так он поступает и теперь - перед трудным заданием. Если бы вас заинтересовало потерянное на перекур время, то к удивлению своему, вы бы отметили - всего пять минут.
Закончив перекур, старший лейтенант собирает в кружок отобранных бойцов и, словно педагог, собравший школьников на экскурсию, спокойным, тихим голосом разъясняет задание. Такой "цивильный" метод обращения с бойцами бесит начальника строевого отдела и не по душе на-чальнику штаба отдельного батальона. Но на стороне комвзвода один, но железный аргумент - на протяжении уже нескольких лет он ведет опасную войну с минами практически без потерь. Знают об этом и бойцы взвода, и поэтому одно его присутствие несет уверенность и спокойствие.
"Но сегодня его нет с нами, - думает сержант Гладкова. - Нехорошо сказывается спешка со стороны старшего сержанта".
Но вот и аэродром. Видны расставленные у мин вешки. Старший сержант с облегчением скидывает сидор. Запустив большие пальцы рук за ремень, он проводит ими с внутренней стороны ремня, расправ-ляя гимнастерку.
Ефрейтор Орлова осторожно, глядя под ноги, направляется к очередной вешке (вешки вешками, но могут быть и сюрпризы). Осторожно покалывая землю железным прутом, уточняет место расположения мины. Комок за комком, тонкий слой за слоем постепенно удаляется с мины. Вот появляется взрыватель. Быстрые руки очищают его от земли и продолжают очистку. Сбоку мины появляется еще один взрыватель, а вот и скобы для переноски. Орлова заканчивает очистку, стараясь не шелохнуть мину. Конечно, взрыватель на таких минах - "чудо-кастрюлях" - взрывается не вдруг. Они рассчитаны на наезд танков или тяжелых машин, но сдвинуть мину с места или наклонять, а тем более поднимать с земли нельзя. Может быть, они с донным взрывателем. Вот она лежит перед ней, грязно-серая, все еще опасная. "Буть ты проклята!”
Орлова делает передышку. Теперь ей предстоит вывернуть взрыватели. Верхний взрыватель вывинчивается пс пол-оборота”. Хуже с боковым - не поддается. Минер Орлова пробует еще и еще раз - бесполезно, нужен первоначальный резкий толчок. Она вынимает из сумки разводной гаечный ключ и подгоняет его под нужный размер. Теперь надо принять устойчивое положение: придерживать мину с одной стороны левым коленом, а с противоположной - левой рукой; сделав это, она резко ударяет правой по рукоятке гаечного ключа. Ключ срывается со взрывателя... на мгновение она теряет равновесие, но взрыва не последовало.
Первые минуты она никак не может сообразить, что произошло: то ли в мине нет донного взрывателя, то ли она удержала мину недвижимой. Через несколько минут все еще бледная, она снова берется за гаечный ключ, но он оказывается ненужным: взрыватель легко вывинчивается. Из-за спины слышится голос старшего сержанта: "Помочь надо?" Наблюдая за минером, он заметил что-то неладное. Не оборачиваясь, ефрейтор Орлова отвечает: "С чего бы? Ничего не надо”. Ей не хочется, чтобы старший сержант видел ее бледное лицо.
Старший сержант может быть доволен. Работы по разминированию идут быстро. За три часа пребывания на аэродроме сделано много. Он смотрит на поле битвы. Быстрее всех работает Ольга Вольнова. Это о ней кто-то сказал, "что расправляется она с минами словно с овощами на кухне".
Свою полосу она закончила, зашла с обратной стороны на полосу "новенькой" и двигается ей навстречу. Да и другие недалеки от завершения работ. Только Толстоброва, обычно аккуратно справляющаяся с заданием, сегодня поотстала. Но это ничего - помогут.
Старший сержант смотрит на скапливающиеся тяжелые, дождевые облака, потом на часы. По его прикидке до конца работы остается с полчасика. Пожалуй, не стоит делать очередной перерыв. Старший сержант смотрит на взлетную полосу. Нет, что ни говори, молодцы девчата, зря я на них... Такие и перед немцем не дрогнут. При таком темпе работ он и в самом деле сможет наглушить рыбы. Страшный взрыв громом проносится над всей округой. Оглушенный взрывом старший сержант стоит некоторое время неподвижно, ничего не предпринимая. Наконец, оправившись от шока, он пытается выяснить потери. По другую сторону от места взрыва, в конце взлетной полосы, у дороги он видит четыре фигуры девушек. Потом он замечает поднимающуюся с земли Орлову. Он продолжает всматриваться, но, как ни старается, не может обнаружить шестую...
Вечером в землянку минеров приходит старшина роты. Он долго держит треугольник письма, перекладывая его из руки в руку, наконец, забрав постель с топчана погибшей Ирины Толстобровой, медленно уходит.
Похорон не было...
Рваный кусок гимнастерки повис на случайно уцелевшем кусте. Выглянувший косой луч солнца засветил золотом медную пуговицу. Это было все, что осталось на месте взрыва.
Через трое суток с полевого аэродрома начались боевые вылеты.
Много лет прошло с тех пор. Разбросало по стране оставшихся в живых. Не так уж много их - контуженных, покалеченных, раненых.
Вот идет, тяжело ступая, пожилая женщина, должно быть, из тех... Она подходит к очереди, смотрит: нет, не выстоять ей эту очередь, уж очень болят ноги, и она направляется к прилавку. Несколько пар глаз неотступно следят за ней. И вдруг резануло, как хлыстом по лицу: "Куда лезешь? Или права свои качать собираешься?" и еще хлеще: "А ну, топай отсюда!"
На момент женщина застывает на месте, не глядя на обидчиков. Не стала она показывать красную инвалидную книжку. Ей всегда тяжело и как-то неловко делать это, словно разменивать что-то большое на мелочи жизни: "Уйти отсюда, да поскорее”, - и она спешит к выходу, услышав вдогонку чей-то довольный голос: ”А, резво потопала”. Наслышалась она на старости немало обид, но почему-то именно сегодня, сейчас ей горько за свою поруганную, несостоявшуюся жизнь. За что... Невольная слеза скатилась по ее щеке. Она шла, а мне показалась очень знакомой ее походка. Но, может, я ошибся.
Серая мгла осеннего вечера все сильнее смыкалась за фигурой женщины.
Из мемуаров Григория Столова (1910-1997), участника Великой Отечественной войны
Публикация Лианы Алавердовой
Добавить комментарий