Приветствуем появление в нашем журнале нового автора – актрисы из Канады Анны Варпаховской.
Анна Леонидовна родилась в Магадане, месте ссылки своего отца, режиссера Леонида Варпаховского, и матери, музыканта и певицы Иды Зискиной – а потому несет в себе эту зудящую боль, личную свою, и боль всей страны, подкошенной и отравленной годами сталинщины. Ее отец прошел через ад – беззаконный арест по 58, 1 статье (контрреволюционная агитация!), который затем повторялся несколько раз, допросы, пытки, оговоры и доносы, работу на приисках, одиночное заключение...
Поневоле задаешься вопросом: что могло спасти человека в этой ситуации? Как было сохранить в себе стойкость и не сойти с ума? В киноповести Анны Варпаховской прекрасно показано, что спасением для ее отца стало возвращение к театру, самодеятельному, бедному, рассчитанному на лагерный контингент, – и все же Театру.
И конечно же, спасением стала Любовь – к такой же "зэка", как и он, сумевшей в магаданскую стужу воплотиться в Виолетту и блистательно спеть и сыграть ее партию в вердиевской «Травиате».
За эту постановку режиссеру и исполнительнице даже слегка скостили лагерный срок.
Итак, читайте первую часть киноповести. Вторая появится через неделю.
Редакция
Киноповесть основана на реальных событиях и фактах, посвящается памяти выдающегося русского режиссера Леонида Викторовича Варпаховского.
Зимой 1915 года в заснеженной Москве перед подъездом большого дома в Пименовском переулке дворник Тимофей расчищал дорожку. Здесь же терпеливо ожидал экипаж. Погода была мягкая, тихая, шёл небольшой снег. Многие окна в доме были ярко освещены. Где-то, в какой-то квартире играли на рояле, слышны были возбуждённые голоса, смех, где-то сквозь окно было видно, как вокруг ёлки танцуют дети.
Из подъезда торопливо вышла красивая нарядная дама в широкополой шляпе и с ней трое детей. Это Мария Михайловна Варпаховская, Таня – одиннадцати лет, Ира – девяти лет и Лёня – семи лет.
Тимофей. Здравствуйте, Марья Михайловна. На ёлку собрались?
Мария Михайловна. Да, Тимофей! Здравствуйте!
Она торопливо достала из муфты кошелёк и протянула дворнику деньги.
Мария Михайловна. Вот, возьмите, пожалуйста. Купите детям чего-нибудь к Рождеству.
Тимофей. Благодарствую, Марья Михайловна. Как здоровье Виктора Васильевича?
Мария Михайловна. Получше, почти уже совсем не кашляет. Да, пожалуйста, Тимофей, если Виктор Васильевич из клуба раньше меня вернётся, скажите ему, что я с детьми у Садовских на ёлке. Наверное, поздно будем.
Тимофей. Всенепременно, Марья Михайловна.
Мария Михайловна. Ира, ты ноты не забыла?
Ира. Взяла, мамочка.
Мария Михайловна. Ну, вот и отлично! Поехали!
Лёня помог девочкам залезть в экипаж и подал руку матери.
Мария Михайловна. Да, Лёня, кстати! Сегодня у Садовских будет много народу, я тебя очень прошу, пожалуйста, не остри!
Лёня шкодливо улыбнулся и ответил: «Я постараюсь, мамочка».
Мария Михайловна, рассмеялась и села в экипаж, за ней с лёгкостью вскочил Лёня. Экипаж тронулся. Тимофей замахал им вслед.
--------
Вокруг импровизированной сцены большой квартиры Садовских расположилось много зрителей, впереди на полу сидели дети всех возрастов, за ними стояли взрослые. Сидевшая за роялем Мария Михайловна с волнением смотрела на сцену, в центре которой стояла Татьяна в новогоднем костюме.
Татьяна. Кто там стучится у ворот?
На сцену выбежала Ирина в костюме Нового года с
прикреплёнными к спине большими крыльями.
Ирина. Я – гость крылатый, Новый Год!
Мария Михайловна начала играть бравурный вальс. Девочки исполнили танцевальный номер и замерли в поклоне. Мария Михайловна сложила ноты, встала и громко объявила.
Мария Михайловна. Роли исполняли Татьяна и Ирина Варпаховские! Мизансцены – Леонид Варпаховский!
На сцену вышел семилетний Лёня и значительно раскланялся. Раздались бурные аплодисменты, взрослые закричали «Браво». Дети Варпаховские стояли на сцене, улыбались и перемигивались. Какой успех!!!
----------
На следующее утро в Пименовском переулке в просторной столовой Мария Михайловна разливала чай. Она подала чашку Виктору Васильевичу и села на своё место. Виктор Васильевич, просматривая газету, иногда взглядывал на огромную картину, стоящую на буфете. На картине в полный рост и почему-то красного цвета были изображены сидящие друг к другу спиной и вытянувшие под прямым углом ноги двое голых мужчин, два профиля.
Мария Михайловна продолжала рассказывать.
Мария Михайловна. Нет, дети просто молодцы. Это, конечно, замечательно, что они подготовили этот спектакль. А то, знаешь, когда мы приехали, один «вождь краснокожих», лет шести, недовольно пробурчал: «Ну, вот опять эти Варпаховские со своей Полькой – Амур и Полькой - Луной приехали!» Хотя, возможно, он и прав. Сколько можно танцевать одно и то же? А Лёня, боже мой, как он был горд своим режиссёрским дебютом. Видел бы ты, с каким важным видом он раскланивался. Мне кажется, его будущее будет как-то связано с театром. Он определённо одарён! На днях сломал свой паровик. Уж так плакал, чтобы я другой купила. Я ему объясняю, нельзя всё время новые игрушки покупать, так он мне стихи написал.
Мария Михайловна достала из кармана платья стихи сына.
Мария Михайловна. Вот, послушай:
«Война, война, как много ты приносишь горя
И выдавляешь слёзы бедных матерей!
Которые плачут о своих покинутых детей.
Надеюсь, маменька, не будешь плакать обо мне.
Не дорос я, шалунишка Лёня, который плачет
о своем утерянном паровике!
Виктор Васильевич. Надеюсь, ты купила ребёнку новый паровик?
Мария Михайловна. В тот же день!
Они продолжали завтракать. Виктору Васильевичу по-прежнему не давала покоя стоящая на буфете картина. Наконец, он не выдержал и обратился к жене.
Виктор Васильевич. Мариша, это что?
Мария Михайловна. Ах, да, я совсем забыла тебе сказать. Я купила несколько картин у молодых художников. Нет, конечно, мне тоже не всё нравится, но надо их как-то поддержать. Знаешь, Виктор, они все страшно нуждаются! Ты же понимаешь, что предлагать им деньги неделикатно, поэтому я покупаю у них картины.
Виктор Васильевич. Я понимаю, но…. Когда вчера ночью я вернулся из клуба, зажёг свет и увидел этих двоих на буфете, клянусь тебе, я так испугался, что меня чуть удар не хватил. Помнится, на прошлой неделе ты тоже приобрела нечто похожее.
Мария Михайловна. Ты имеешь в виду морской пейзаж, где всё море усыпано маленькими корабликами?
Виктор Васильевич. Так это были кораблики, а я, грешным делом, решил, что картина просто засижена мухами.
Мария Михайловна. Виктор! Сейчас многое меняется в искусстве, новые течения, новые формы. Не всё же одни передвижники на свете.
Виктор Васильевич. Ну, не знаю, но, только я тебя очень прошу, пожалуйста, Маришенька, друг мой, не пускай ты в наш дом господ футуристов!
Мария Михайловна. Ты не прав. Среди них очень много талантливых людей!
Виктор Васильевич пожал плечами и снова углубился в чтение газеты. В соседней комнате кто-то из девочек играл гаммы. Несколько раз через столовую на велосипеде проехал Лёня. Это было его излюбленное занятие ездить на велосипеде по длинному коридору и просторным комнатам квартиры присяжного поверенного Виктора Васильевича Варпаховского. Лёня проехал коридор и завернул на кухню, где его старенькая няня пила кофе с молоком, макая в кружку ручку московского калача.
Няня. Левантяй, ну, что ты, как маленький, по квартире ездишь? Чай, это тебе не улица! Ты бы лучше газету мне почитал, пока я кофий пью.
Лёня. Не хочу, няня.
Няня. Всё бы баловаться. Почитай, Левантяй! Совсем слепая, ничего не вижу.
Лёня взял газету и бойко начал.
Лёня. Вчера Людовик четырнадцатый и три мушкетера приехали в гости в Россию. Вечером Николай Второй повёл их в театр.
Няня. Надо же, в театр! А что ещё пишут?
Лёня. Под Москвой с неба упал огромный метеорит и разломал всё вокруг.
Няня. Страсти-то, какие! И что люди погибли?
Лёня. Нет, он в речку упал. Всё, няня, я поехал. Я тебе потом почитаю.
Он укатил, няня осталась допивать свой кофе.
Няня. Ну, надо же! Метеорит упал! Конец света!
В столовой Виктор Васильевич заканчивал завтракать, пора было на службу.
Виктор Васильевич. Да, Маруся, всё забываю тебя спросить: а где мой любимый кофейный сервиз? Что-то я его давно не вижу,
Мария Михайловна. Так я же его подарила. Приходила соседка, мы пили кофе. Она говорит: «Боже, Маша, какой у вас красивый сервиз!» Я ей и сказала: «Нравится? Берите!» Уж она так отказывалась, но я настояла.
Виктор Васильевич. А-а, понятно...
Он поцеловал жену и вышел.
------------
Поздней осенью 1917 года в Москве всё дышало недавно свершившейся революцией. По Москве ходили какие-то группы, горланили революционные песни, проезжали грузовики с вооруженными людьми. Тогда ещё трудно было понять масштаб происшедшей трагедии. Некоторые интеллигентные люди поначалу даже восторженно отнеслись к переменам.
Перед уже известным нам подъездом дворник Тимофей сметал в кучу опавшие осенние листья.
------------
В классной комнате в квартире Варпаховских шел урок французского языка.
За столом сидели Татьяна, Ирина, Леонид и молодая, смешливая учительница.
Учительница. Итак, «Бонжур, мадам Сансуси». Леонид, переведите!
Леонид. Здравствуйте, мадам «Без забот»!
Учительница. «Комбьен кут сэ соси?» Ирина?
Ирина. Сколько стоят эти сосиски?
Учительница. Сэ соси си су. Татьяна?
Татьяна. Эти сосиски шесть су.
Учительница. Си су сэ соси? Сэ тро шэр, мадам «Сансуси»!
Ирина. Эти сосиски шесть су? Это очень дорого, мадам «Без забот»!
Учительница. Превосходно! Ну, а теперь, кто может всё это произнести без запинки?
Леонид Я, я могу!
Он вскочил и быстро, скороговоркой произнёс
Лёня. Бонжур, мадам Сансуси!
Комбьен кут сэ соси?
Сэ соси си су!
Си су сэ соси?
Сэ тро шэр, мадам Сансуси!
Все рассмеялись.
Учительница. Отлично! У вас хорошая память, месье!
В этот момент в классную комнату вошел взволнованный с красным бантом в петлице Виктор Васильевич.
Виктор Васильевич. Как вам не стыдно, молодые люди! На улице революция! А вы тут в классе сидите. Марш на улицу!
Все с шумом устремились вон из комнаты, Виктор Васильевич пошёл последним, но вдруг, сильно закашлялся. Он достал платок, откашлялся и медленно сел на стул. На платке была кровь.
----------
Прошло полгода. В квартире Варпаховских царила суета. Собирали в дорогу совсем ослабевшего Виктора Васильевича. Его провожали прислуга, няня, тут же был дворник Тимофей. В стороне стояли притихшие дети.
Мария Михайловна. Ах, Виктор, не волнуйся, пожалуйста, не волнуйся! Доктор сказал, ты в Ялте моментально поправишься. А я, как только дети закончат год, сразу же приеду!
Виктор Васильевич. Конечно, Маришенька, конечно!
Мария Михайловна. В Симферополе, тебя родные встретят. Они мне уже написали, что всё в порядке, ждут тебя. Потом до Ялты доберётесь. Я с тобой на вокзал поеду. Дети, попрощайтесь с отцом. Тимофей, пожалуйста, помогите Виктору Васильевичу спуститься вниз.
Тимофей. Не беспокойтесь, Марья Михайловна, да я барина на руках по лестнице отнесу.
Тимофей бережно, как маленького ребенка, взял на руки Виктора Васильевича и пошёл к выходу.
Марья Михайловна. Вещи все снесли? Ничего не забыли? Ну, всё, с Богом. Всё будет хорошо! Поехали, а то опоздаем!
Тимофей с Виктором Васильевичем на руках вышел из квартиры. Все поспешили следом.
---------
На маленькой провинциальной железнодорожной станции по дороге в Симферополь остановился поезд. Проводники открыли двери. Здесь почти никто не выходил и мало, кто садился в поезд. Стоянка была короткой. Проводник одного вагона свесился с подножки и закричал другому.
Первый проводник. Слышь, Петька, у меня тут в пятом купе пассажир ночью помер. Чего делать-то будем?
Второй проводник. Как чего? С поезда снимать! Не везти ж покойника в Симферополь?
--------------
В квартире Варпаховских в Пименовском переулке, не находя себе места, металась одетая в траурное платье Мария Михайловна. За ней неотступно ходили дети, Таня, Ира и Лёня.
Таня. Мама, пойдём, я тебе чаю налью.
Мария Михайловна. Господи, как это случилось, как? Почему я его одного отпустила? Не думала, не чувствовала, представить себе даже этого не могла! Родные в Симферополе встречать пришли, а его нет!
Ирина. Не надо, мама.
Мария Михайловна. С поезда сняли! Где? На какой станции? Проводники вечно пьяные – ничего не помнят! Где похоронили? Никто не знает! Никто! Кругом такая неразбериха, хаос! Господи! Как такое могло случиться! Как?
Леня. Пожалуйста, не плачь, мамочка, не надо. Ну, хочешь, я тебе сыграю? Знаешь, я вальс Годара выучил. Помнишь, ты сердилась, что у меня не получается? Вот, послушай!
Лёня сел за фортепьяно и начал играть вальс. По клавиатуре проворно забегали детские руки.
-----------------
И вот уже руки молодого человека - мы видим Варпаховского, сидящего за фортепьяно в театре Мейерхольда и исполняющего для Всеволода Эмильевича вальс Годара.
1933-й год. В Государственном театре имени Мейерхольда в репетиционном зале сидел Мейерхольд и слушал музыкальный фрагмент.
Варпаховский. Всеволод Эмильевич! Вы просили принести вальс бойкий, нервный, порывистый. По-моему, этот вальс очень подходит на выход Армана. Это музыка Годара, она называется «Момент вальса».
Мейерхольд. Пожалуй, как репетиционная музыка, как вариант, может быть. Но нужно искать ещё. Выход героя — это очень важно, это ведь как визитная карточка. Лёня, а если я попрошу вас развести маленькую сцену самостоятельно, вместо меня, справитесь?
Варпаховский вскочил из-за рояля.
Варпаховский. Я думаю, что да!
Мейерхольд. Как-то вы очень быстро согласились, а ведь это совсем не просто! И вот что интересно, попробуйте спросить у какого-нибудь человека, неважно у кого, сможет ли он, например, сыграть первый концерт Чайковского с оркестром? Этот человек, скорее всего, возмутится: «Что вы, я же не учился!»
«А спектакль поставить?» И он вам, вполне вероятно, ответит, что «правда, он никогда этим не занимался, но думает, что сможет».
Так вот, Лёня, он напрасно так думает. Режиссура – это профессия, не легче любой другой. Вот я уже столько лет занимаюсь режиссурой, а всё ещё не решаюсь поставить пушкинского «Бориса Годунова». Нет, конечно, не из-за Булгакова. Кстати, вы читали, что он написал обо мне?
Варпаховский. Что-то вроде того, что в энциклопедиях будущего о Мейерхольде будет сказано: «знаменитый московский режиссёр, трагически погибший во время репетиций «Бориса Годунова», когда на него обрушились качели с голыми боярами». Но, это же просто сатирическая выдумка, Всеволод Эмильевич!
Мейерхольд. Выдумка! Голые бояре мне на голову…. Безобразие! Нет, Лёня, не булгаковские фантазии меня останавливают. Я, конечно, человек суеверный, но не до такой степени. Просто, если быть честным до конца, то я не знаю, как поставить пушкинскую ремарку «Народ безмолствует». Режиссёр, который сумеет это сделать, откроет новую страницу в истории театра, уж поверьте мне.
Мейерхольд и Варпаховский вышли из репетиционного помещения и пошли по коридорам театра, известного в наши дни как театр имени Ермоловой.
Мейерхольд. Знаете, пройдут годы, я состарюсь и буду уже не у дел, а вы, Лёня, будете модным, успешным режиссёром, мы встретимся на улице, и я начну расспрашивать вас о ваших планах. Вы скажете, что ставите то-то и то-то, там-то и там-то, и, между прочим, добавите, что начинаете репетировать «Бориса Годунова». «Вот как, - скажу я с сожалением, - а я, знаете ли, так и не решился».
Мейерхольд и Варпаховский вышли из театра на улицу.
Мейерхольд. Леонид, у вас бантик плохо завязан.
Варпаховский. Неаккуратно?
Мейерхольд. Наоборот, слишком аккуратно! Посмотрите, как это делается.
Мейерхольд развязал на себе бантик и продемонстрировал.
Мейерхольд. Сначала, мы тщательно завязываем бабочку на бант, затягиваем узел и расправляем концы, затем сгребаем бабочку в кулак, треплем, треплем, треплем и резко отпускаем. Теперь у вас небрежный, артистический вид! Вот так! До завтра!
Мейерхольд ушел. Варпаховский ещё долго смотрел вслед Мастеру.
----------
Лёня шел по осенней Москве, как вдруг кто-то окликнул его.
Дедюхин. Лёня!
Варпаховский. Ой, Саша! Здравствуй, Дедюхин!
Дедюхин. Ты откуда? Из театра? Что у вас там нового?
Варпаховский. В этом сезоне Мейерхольд «Даму с камелиями» репетирует. Меня зачислил на должность учёного секретаря театра.
На самом деле Мастер создал целый постановочный штаб по подготовке всяких материалов к постановке: исторических, изобразительных, музыкальных….
Дедюхин. «Постановочный штаб»?
Варпаховский. Ну, да. Мейерхольд любит всякие военизированные названия: постановочный штаб, режиссёрский пост, комендант спектакля…
Дедюхин. Так ты целыми днями в театре пропадаешь?
Варпаховский. Практически да: целый день репетиции, а вечером мы, всем штабом, у Всеволода Эмильевича дома в Брюсовском собираемся. Иногда до глубокой ночи засиживаемся.
Дедюхин. А завтра ты тоже занят?
Варпаховский. Завтра? Завтра, кажется, свободен. А что?
Дедюхин. У меня вечеринка. Все ребята будут: Саша Твардовский, ваш артист Алеша Консовский, Лёва Оборин. Знаешь, сейчас в консерватории новая студентка появилась, Ада Миликовская. Она в Нью-Йорке фортепьянную школу закончила. Приехала, в аспирантуру поступила. Кстати, Оборин с ней вместе учится. Говорит, очень талантливая пианистка и девушка очаровательная. Она с подругой ко мне завтра собирается. Наши все хотят с ней познакомиться. Ну, в общем, я что-то вроде смотрин устраиваю. Придёшь?
Варпаховский неопределенно кивнул.
Дедюхин. Ну, если надумаешь, приходи.
Тут подошел трамвай, Саша вскочил на подножку.
Дедюхин. Завтра в шесть. Приходи!
------------
Вечеринка у Саши Дедюхина была в полном разгаре. Здесь были начинающий поэт Александр Твардовский, молодой актер ГОСТИМ (государственный театр имени Мейерхольда) Алексей Консовский, уже очень известный пианист, аспирант консерватории Лев Оборин, две аспирантки Ада Миликовская, которую все почему-то называли Адя, её подруга Мария Гринберг, в будущем знаменитая пианистка, Варпаховский и его приятель, хозяин квартиры, Саша Дедюхин. Все молоды, счастливы, всем примерно по 25 лет.
Лев Оборин закончил играть сложную по технике вещь, встал из-за рояля и раскланялся.
Оборин. Что скажете, девушки?
Мария. Виртуозно! Я, пожалуй, так не смогу. Адя, а ты?
Ада. А я смогу! Через пару лет.
Все рассмеялись.
Дедюхин. У нас Леонид тоже прекрасно играет. Леня сыграй для дам.
Варпаховский. Саша, ты что? После Оборина? Я же не сумасшедший.
Твардовский. Слава Богу, мне никто не предлагает за рояль сесть.
Консовский. Так мы же знаем, что нам ещё предстоит твои стихи слушать.
Твардовский. Между прочим, я уже печатаюсь. У меня поэма вышла, отдельной книгой: Александр Твардовский «Путь к социализму». Девушки, у меня дома несколько экземпляров есть, я вам надпишу и подарю.
Ада. «Путь к социализму»?
Твардовский. Но есть и лирические стихи, про любовь. Саша, подтверди, ведь хорошие стихи? Ну, я же тебе давал читать.
Дедюхин. Давал. Нет, Твардовский, всё, что ты про любовь пишешь, действительно хорошо, а вот, про колхозы под Смоленском мне меньше нравится.
Все рассмеялись.
Дедюхин. Ну, если художественная часть вечера закончилась, прошу к столу. Чай, бутерброды, торт.
Все уселись за стол, стали наливать чай, разрезать торт.
Консовский, оказался рядом с Адой.
Консовский. Приходите ко мне на спектакли. Я, правда, пока маленькие роли играю, но спектакли гениальные.
Ада. Спасибо. Маша, нас Алексей в театр приглашает.
Мария. К Мейерхольду? С удовольствием пойдём. А где вы играете, Алексей?
Консовский. Пока…. Ну, пока…
Он сделал неопределённый жест. Все рассмеялись.
Консовский. Что вы ей-богу, я же первый год в театре.
Варпаховский. Кстати, должен сообщить, что Алёша недавно читал Мастеру Пушкина, и Всеволод Эмильевич сказал, что Алёша Консовский мог бы сыграть Чацкого в «Горе от ума». Правда, он потом добавил «своеобразного Чацкого».
Все снова рассмеялись.
Консовский. Да ну вас.
Твардовский. Алёша! Не слушай ты этих завистников, у нас с тобой большое будущее.
Дедюхин. Кстати, не все любят спектакли Мейерхольда. Я недавно в саду «Эрмитаж», слышал, куплетисты пели, я даже запомнил:
«Не ходи корова по льду,
Ноги разъезжаются,
Не пойду я к Мейерхольду,
Пусть он обижается».
Все рассмеялись.
Варпаховский. Пусть поют и говорят всё, что угодно. Мейерхольд гений!
Маша. А какими талантами вы обладаете, Леонид?
Варпаховский. Профессия у меня невыигрышная – режиссёр. Но я могу вам фокусы показать. Хотите?
Все оживились, стали освобождать место на столе.
Варпаховский. Мне нужны две шляпы и четыре хлебных шарика.
Надо сказать, что во время чаепития Варпаховский незаметно скатывал из хлеба шарики.
Варпаховский. Берём четыре шарика, и накрываем их шляпами. Итак, вы знаете, что под каждой шляпой по два шарика. Поднимаем шляпу. Сколько шариков?
Ада. Один? Было же два.
Варпаховский. А здесь?
Маша. Было два.
Варпаховский. (Поднимает шляпу). Три! Здесь?
Дедюхин. Один?
Варпаховский. (Поднимает шляпу). Четыре.
Некоторое время он продолжает показывать фокус. Фокус имеет большой успех.
Варпаховский. Ловкость рук и ничего более! Это что! Я вам сейчас другой покажу! Для этого мне нужен простой носовой платок.
Варпаховский сел чуть в отдалении от компании на стоящий на тёмном фоне стул и сделал на платке узел.
Варпаховский. Теперь внимательно следите. Платок повиснет у меня между коленей в пространстве.
Он держит платок за узел и медленно разводит руки. Платок действительно повисает в воздухе.
Варпаховский. Всё, больше не могу. Этот фокус требует огромных физических и духовных затрат.
Ада. Боже мой, Леонид, как вы это делаете?
Варпаховский. Никак! Просто я недавно обнаружил, что обладаю магической силой.
---------
На улице после вечеринки вся компания прощалась.
Оборин. Спасибо, Саша! Хороший был вечер.
Консовский поцеловал девушкам руку.
Консовский. Так я вас жду на спектаклях.
Дедюхин. Я Машу провожу.
Ада. А меня Леонид проводит. Да, Лёня?
Варпаховский. Почту за честь!
Твардовский обратился к Консовскому.
Твардовский. Пойдём, артист, нам по пути.
Консовский. Пойдём, поэт!
Все разошлись.
----------
Варпаховский с Адой шли по вечерней Москве. В этот тёплый вечер бабьего лета было ещё довольно светло.
Ада. Лёня, расскажите, как вы этот фокус с платком делаете?
Варпаховский. Я же вам уже сказал. Обладаю магической силой.
Ада. Да будет вам, признайтесь!
Варпаховский. Я ещё дома нитку к брючинам пришил и платок за узел на неё повесил. Кстати, надо эту нитку оторвать.
Варпаховский наклонился и начал отрывать нитку, пришитую к брюкам. В это время к трамвайной остановке подошёл трамвай.
Варпаховский. Стойте здесь и не двигайтесь!
Он подбежал к пожилому прохожему с тростью.
Варпаховский, Будьте любезны, одолжите мне вашу трость на пару минут!
Варпаховский достал из внутреннего кармана кругленькие тёмные очки, надел, поднял голову и, постукивая тростью перед собой, словно слепой, пошёл по рельсам впереди трамвая. Вожатый начал нетерпеливо звонить, но слепой упорно шёл по рельсам. Вожатый звонил, слепой шарил впереди себя тростью, но с рельс не сходил. Отойдя на значительное расстояние, Варпаховский снял очки и, обворожительно улыбаясь, отвесил вожатому мольеровский поклон. Вожатый, погрозив Варпаховскому кулаком, отправил трамвай дальше. Возвратив трость прохожему, Варпаховский вернулся к Аде.
Ада. Лёня, да вы просто хулиган! Ваш же побьют!
Леня. Не побьют. Я очень быстро бегаю.
Они медленно шли по вечерней Москве и, наконец, подошли к дому Ады.
Варпаховский. Кстати, насчёт «побьют». В детстве я с сёстрами любил играть в «казаков – разбойников», мне от них часто доставалось. Я был самый младший и не очень сильный. Но вдруг
я как-то неожиданно для всех вырос и окреп. Короче, однажды я дал им сдачи. С тех пор они стали относиться ко мне с подобающим уважением.
Ада. Лёня, а вы приходите к нам! Берите сестёр и приходите.
Варпаховский. Спасибо! Ну, с Татьяной вряд ли получится. Она замуж вышла, давно уже, лет десять назад. Влюбилась в поляка, и он увёз её в Варшаву. А с Ирой придём.
Ада. Вот и хорошо! Я вас с братом Семёном познакомлю.
Она взбежала на крыльцо, обернулась и помахала рукой. Этот момент на всю жизнь запечатлелся у него в памяти.
-----------
Прошло около двух лет. В 1935 году к 75-летию Чехова Мейерхольд начал репетировать спектакль по чеховским водевилям, известный как «33 обморока».
В зале театра вокруг Мейерхольда сидит много народу, артисты, работники театра, студенты студии, здесь же Варпаховский.
Мейерхольд. Так, а теперь я предлагаю всем присутствующим вносить свои предложения. Нам нужно поставить торжественный выход делегации сотрудников Н-ского банка в финале водевиля «Юбилей». Нужно придумать большой, но нелепый подарок юбиляру. Подарок должен быть глупым и пошлым, но в то же время он должен как бы перекинуть мостик ко второму водевилю спектакля, к «Медведю». Обещаю денежное вознаграждение тому, кто угадает!
«Велосипед», «цветок», «фисгармония» – послышались неуверенные голоса. Мейерхольд отрицательно качал головой.
Один из студентов студии. Животное?
Мейерхольд. Точнее?
Молодой артист. Медведь!
Мейерхольд. Молодцы! Туш!
Варпаховский подошёл к роялю и заиграл туш. На сцену вышли актёры в костюмах чеховских персонажей, делегатов Н-ского банка, и вынесли чучело огромного ресторанного медведя.
Мейерхольд. Ничего не поделаешь, придётся расплатиться. Извольте, получить, молодые люди.
Мейерхольд достал бумажник и расплатился со студентом и начинающим актёром.
Мейерхольд. Вам 25 рублей, а вам 100, так как вы точно определили, что это «медведь». Все свободны.
Все стали расходиться. Мейерхольд обратился к Варпаховскому.
Мейерхольд. Обидно, Леонид, мне этот «подарок» стоил долгих размышлений, пока я не придумал, что это медведь, а они через пять минут догадались…. Кстати, как поживают ваша жена, сын?
Варпаховский. Спасибо, Всеволод Эмильевич! Фёдору на днях месяц исполнился.
Мейерхольд. Передавайте семье привет!
-----------
На улице Воровского (ныне улица Поварская), в старом одноэтажном доме, в коммунальной квартире, в двух крошечных комнатах жили две молодые семьи: Ада Миликовская с Леней Варпаховским и месяц тому назад родившимся Федей, и Семен Миликовский со своей беременной женой Ириной Варпаховской. Ада только что уложила маленького Федю спать, когда домой вернулся Варпаховский.
Варпаховский. Как ты, Адюша?
Ада. Всё хорошо. Сейчас обедать будем. Ира у них накроет, чтобы Федьку не разбудить. Семён скоро освободится, у него сейчас гость, и будем обедать.
Варпаховский. А кто у них?
Ада. Дядя наш приехал. Я тебе о нём не рассказывала, мы очень редко видимся. Совсем старенький стал. Скоро восемьдесят, а всё политикой интересуется. Он когда-то с Троцким работал, до сих пор ярый его приверженец. Не знаю, что ему от Сёмы нужно, у них вечный конфликт из-за дядиных взглядов. Ты загляни к ним, познакомься.
----------
В комнате Миликовских заканчивался разговор дяди с Семеном.
Дядя. Спасибо тебе, Сёма! Кто бы мне ещё перевёл с английского статью Троцкого? Ты же знаешь, как всё, что касается Льва Давидовича, для меня важно! Статья старая, 1929 года, но журнал только попал мне в руки.
Семен. Не знаю, дядя, я не разделяю взгляды вашего Троцкого, мне не понятна его позиция, да и ваша тоже. Все его выступления направлены на дезорганизацию завоеваний партии и советской власти.
В комнату вошла Ира с посудой и стала накрывать на стол. Видно было, что она ждёт ребёнка.
Ирина. Пообедаете с нами?
Дядя. Нет, нет! Пойду, я уже и так засиделся. Сёма, а тебе действительно нравится всё, что сейчас творится?
Семён. Есть, конечно, трудности, но в целом всё движется в верном направлении. Вот Ирина, когда родит, пойдёт на завод работать, а то, понимаешь ли, в дворянской семье родилась. Будет перевоспитываться на благо революции.
Ира. Не смеши, Сёма, глупости всё это.
В комнату вошли Варпаховский и Ада.
Ира. Вот познакомьтесь это мой брат… и муж вашей племянницы.
Варпаховский протянул руку дяде, представился.
Варпаховский. Варпаховский Леонид.
Дядя. Очень приятно, Миликовский, самый старший. А вот мы сейчас у молодого человека спросим, кто из нас прав.
Семён. У Лёньки? Бесполезно! Он у нас весь в театре, ничего в политике не понимает.
Дядя. Тогда разрешите откланяться. Приятного всем аппетита!
Дядя ушёл, все стали рассаживаться вокруг стола.
Варпаховский. Адюша, я на днях Юру Кольцова встретил. У него сегодня премьера «Врагов» во МХАТе. Пойдём? Он приглашал.
Ада. Но я же не могу Федю оставить.
Ира. Идите! Я посижу, я всё равно дома.
----------
Варпаховский и Ада торопились во МХАТ на премьеру. Оба раскраснелись от мороза, были в приподнятом настроении. Варпаховский что-то рассказывал жене, Ада смеялась. Мимо них с грохотом проехал трамвай.
Ада. Лёня, Лёня, посмотри Марья Михайловна!
В трамвае ехала Мария Михайловна. Она увидела сына с женой и начала яростно жестикулировать, стучать в окно, делать какие-то знаки. Трамвай проехал мимо.
Варпаховский. Господи, что случилось?
Ада. Пойдём, Лёня, опоздаем. В антракте позвонишь. Она всё равно раньше не приедет.
-----------
Во время антракта в предбаннике театра толпился народ. Здесь в основном собрались покурить. Варпаховский пробрался сквозь толпу к телефонному аппарату и набрал номер.
Варпаховский. Мама, что случилось?
Мария Михайловна. А что случилось, Лёничка?
Варпаховский. Что ты кричала в трамвае, в окно стучала?
Мария Михайловна. Ах, Боже мой, Лёня! Я увидела тебя с Адюшей! Шёл снег! Вы шли такие молодые, красивые, счастливые! Я не удержалась и кричала вам: «Вперёд»! Алло, Лёня! Ты что пропал? Алло, ты меня слышишь?
Варпаховский. Да, мама.
Мария Михайловна. Вы, где?
Варпаховский. Во МХАТе.
Мария Михайловна. Как спектакль?
Варпаховский. Наверное, хороший. Лично я весь первый акт как на иголках сидел.
----------
В комнате у Миликовских обед. За столом сидят Ирина с Семёном и Ада с Леонидом.
Варпаховский. Что только не происходит иногда на сцене! Бывают чудовищные накладки. Недавно во время спектакля «Дама с камелиями» произошёл уморительный случай. Артист Зайчиков должен был на сцене подойти к роялю и что-то там сыграть. А в тот вечер заболела пианистка, которая обычно играла за сценой, в общем, взяли молоденькую студентку и объяснили ей: «Мы вам дадим сигнал. Лампочка зажжётся – вы играете, лампочка погаснет – перестаёте».
Ада. Я бы наверняка запуталась.
Леонид. Уж неизвестно, то ли она всё перепутала с испугу, то ли помощник режиссёра сигнал невовремя дал, но только Зайчиков подошёл к роялю, опустил на клавиатуру руки – рояль молчит. Он сделал вид, что играть передумал и отошёл от рояля примерно на метр. И тут рояль заиграл. Зайчиков растерялся. Он, как тигр, бросился к роялю и вцепился в него. Рояль замолчал.
Ира. А в зрительном зале заметили?
Варпаховский. Конечно, весь зал начал хохотать. Зайчиков опять сделал вид, что он снова передумал музицировать, и ушёл от рояля довольно далеко, когда тот вдруг заиграл.
Семён. Далеко отошёл?
Варпаховский. Далеко, в противоположный конец сцены.
Семён. Да, тут уж не допрыгнешь.
Варпаховский. Зайчиков это тоже понял. В зале умирали от смеха. Он некоторое время смотрел на играющий рояль, потом погрозил роялю пальцем и под бурю аплодисментов ушёл со сцены.
Ада, Ирина и Семён смеются, они с удовольствием слушают театральные истории Варпаховского, как вдруг что-то со свистом влетело в комнату и, опрокинув графин и стаканы, брякнулось на стол. Кто-то с улицы бросил в открытую форточку дохлую крысу. Все остолбенели.
Ада. Какая гадость! Дохлая крыса!
Семён. Я её выкину.
Он взял газету, через бумагу подхватил крысу и вышел из комнаты.
Ира. Ой, как плохо! Это очень плохо….
Варпаховский так и остался сидеть, как будто окаменел.
----------
В подвалах Лубянки шёл допрос измученного, растерзанного и избитого старого Миликовского. Перед следователем лежал уже известный нам журнал со статьёй Троцкого.
Следователь. Так как же ты статью прочитал, сволочь старая, если ты английского не знаешь?
Миликовский. Мне Сёма перевел. Племянник.
Следователь. Племянник… хорошо…. Так, где живёт, племянник?
Миликовский. На Воровского, дом 12. Но он не согласен со статьёй, он просто мне перевел.
Следователь. Кто ещё при этом присутствовал?
Миликовский. Никто не присутствовал…
Старика ударили.
Следователь. Я тебя, контра, последний раз спрашиваю, кто ещё при этом присутствовал?
Миликовский. Варпаховский заходил, муж племянницы, но он ничего не слышал. Он просто заходил познакомиться.
Следователь. Просто заходил! Познакомиться! Расстрелять вас всех к чёртовой матери надо!
-----------
Весной 1938 года Феде исполнилось три, а Андрею сыну Сёмы и Ирины два. Это были два подвижных сорванца, оба с большими глазами, только Андрей был с гладкими волосами, Фёдор же был кудряв, как Пушкин. В тот день Ирина очень торопилась на вокзал встречать с гастролей Аду. Мария Михайловна приехала посидеть с мальчиками.
Мария Михайловна. Во сколько Адюша приезжает?
Ирина. Через два часа. Так, ведите себя хорошо. Бабушка приехала, она будет с вами играть, а я должна на вокзал торопиться.
Мария Михайловна. Ах, Боже, Ира! Ну, чему ты их учишь? Ну, какая я бабушка? Андрей, Фёдор, не слушайте маму! Называйте меня Маруся.
Федор. Малуся, дай конфетку!
Мария Михайловна протянула детям конфеты.
Мария Михайловна. Ирочка, надо бы с ними начать музыкой заниматься, ритмикой. Я сегодня же поговорю с Адюшей.
Ира. Мама, я не пущу Адю домой. Пусть прямо с вокзала куда-нибудь уезжает, всё рано куда, только подальше от Москвы.
Мария Михайловна. Что? Почему?
Ира. Вчера поздно ночью товарищи приходили, у всей квартиры документы проверили и спросили, где Ада Миликовская. Я ответила, что на гастролях.
Мария Михайловна. Ну, и что? У страха глаза велики. Это какая-нибудь проверка.
Ира. Мама, ну какая проверка? Ты забыла, также увели Сёму, потом Лёню. Если о Лёне ещё хоть что-то известно, то о Сёме ничего! Ничего! Мама, ты понимаешь, что это может означать?
Мария Михайловна. Ирочка, всё наладится, вот увидишь. Надо только верить! У Лёни вот-вот ссылка закончится, и он вернётся.
Ира тоскливо посмотрела на Марию Михайловну.
Ира. Да, наверное, мама. Ладно, я поехала на вокзал, а то опоздаю.
-----------
Алма-Ата, весна 1938 год.
Перед следователем уже вторые сутки стоял заключенный Варпаховский. Вторые сутки ему не давали сесть. Ноги отекли и распухли. Но, как только он начинал оседать, собака, сидевшая перед ним, оскаливалась и рычала. Варпаховского обливали водой и снова ставили. При этом следователь завтракал, обедал, ужинал, не уходя из кабинета. Прямо перед заключенным он, методично, орудуя вилкой и ножом, ел кусок мяса, пил чай. Заключённый с тупым равнодушием наблюдал за следователем. Видно было, что всё происходящее превратилось для него в серый однообразный туман, сквозь который он иногда был в состоянии что-то произнести.
Варпаховский. Отец - Виктор Васильевич Варпаховский, юрист, присяжный поверенный, умер в 1918 году, место захоронения неизвестно…. Мать – Мария Михайловна Варпаховская, выпускница института благородных девиц…
Следователь и всё в комнате расплывалось перед глазами Варпаховского, но его обливали водой и снова ставили на ноги.
Варпаховский. Миликовский Семён, честный коммунист, мой шурин, он свято верит в идеи социализма, он истинный патриот… Дядю Миликовского я видел один раз мельком…. Нет, статью Троцкого я не читал…
Он снова отключался.
Варпаховский. Моя ссылка в Алма-Ату должна закончиться через месяц…. За время ссылки я поставил здесь в театре четыре спектакля… «Оптимистическую трагедию» Вишневского, вечер памяти Пушкина….
И снова как будто густой туман заволок всё вокруг.
---------
Среди прочих заключенных в теплушке ехал Варпаховский. Состав направлялся в город с символическим названием «Свободный». Вагоны остановились на небольшой станции. Варпаховский прильнул к щёлочке, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь снаружи. Он увидел ярко освещенный пассажирский поезд, ехавший в обратном направлении. Минуя маленькую станцию, поезд затормозил свой ход, и Леня увидел в окне поезда женщину. Адя? Или показалось?
------------
Ирина быстро шла вдоль поезда и высматривала Аду. Наконец, она увидела её. Ада с чемоданом спускалась с подножки вагона.
Ира. Адя! Здравствуй!
Ада. Ирочка! Ну, зачем ты приехала? Я бы такси взяла. С кем мальчики?
Ира. Мама с ними. Адя, тебе нельзя домой!
Ада. О чём ты, Ира?
Ира. Вчера приходили, документы проверяли, про тебя спрашивали.
Ада. Ну, и что, может просто проверка. Ирочка, ну, за что меня арестовывать?
Ира. А Лёню, Сёму за что?
Ада. Лёня скоро вернётся, у него ссылка заканчивается.
Ира. Да? Ты уверена? А то, что он в письме пишет, что в Алма-Ате многие ссыльные не домой поехали, а на север работать?
Ада. Ну, и что?
Ира. Адюша! Какой север, почему не домой? Просто Лёня даёт нам понять, что всё ужесточилось, не может же он написать, что люди новый срок получили, и их отправили куда подальше. Почту же всю проверяют. Я по его письмам чувствую, что он боится, боится нового ареста! Адя, послушай меня, уезжай, прямо сейчас уезжай! Чем дальше от Москвы, тем лучше!
Ада. Не могу я так, Ира, я хочу Федю увидеть. Я домой заеду, а завтра мы всё решим. Да успокойся ты, ради Бога! За ночь ничего не случится.
---------------
Сидя в теплушке громыхающего по рельсам состава, Варпаховский заканчивал писать письмо матери.
«Сегодня 29 марта 1938 года мне исполнилось 30 лет. Я не знаю, что ждёт меня впереди, но предчувствие беды не оставляет меня ни на минуту. Нас везут в город Свободный, в город, про который ходят унылые, мрачные слухи. Береги себя, мама. Поцелуй Адюшу, Ирочку и моего Феденьку. Прощайте, мои дорогие! Суждено ли мне вас увидеть? Целую тебя бесконечно! Твой обожающий тебя сын Лёня».
Варпаховский сложил письмо треугольником и, когда состав притормозил на очередной станции, Варпаховский просунул письмо в щёлку и выбросил его наружу. Ветер подхватил листок и понёс его по перрону.
-----------
Около дома по улице Воровского 12 дворничиха тётя Шура мела мостовую. Увидев вылезающих из такси Аду и Иру, она приветливо замахала, заулыбалась.
Шура. Адочка, красавица наша, вернулась! Наконец-то! Феденька совсем без матери истосковался, и Ирочке тяжело с двумя сорванцами справляться. Помочь с чемоданом-то, девочки?
Ира. Спасибо, мы сами справимся.
Ада. Здравствуйте, тётя Шура! Я вам небольшой подарок привезла, мне надо только чемодан распаковать.
Шура. Ой, спасибо, милая!
Ада с Ирой вошли в дом, а тётя Шура пошла к себе в дворницкую, нашла на столе записку с телефоном и набрала номер.
Шура. Здравствуйте! Это Шура Сарбаева, дворник по улице Воровского, дом 12. Вы тут телефончик оставили, просили сообщить, когда Миликовская Ада из первой квартиры приедет. Да, приехала. Минут десять назад. Что говорите? А, ну да, до-свидания!
И она аккуратно положила трубку на рычаг.
-----------
В жизни Варпаховского наступила самая тяжелая и самая страшная пора в его лагерной эпопее. Мы видим колонну заключенных, окруженную конвоем с собаками. В колонне идет Варпаховский. Собака бежит рядом и её громко дышащий влажный нос упирается ему в ногу. И слышим строчки из разных его писем, написанных матери и родным.
«Родная моя мамочка! У меня всё идёт по-старому, удивительно однообразно. Один день похож на другой, как тюремные камеры. Всё одинаковое, кроме номеров. Поэтому сутки длинные, а годы короткие. Целые месяцы сливаются в один серый день».
--------
Перед бараками выстроен мужской лагерь, конвой выкликает фамилии: Алексеев, Алексидзе, Антонов, Ардов, Бегунов, Белкин, Борисов, Бронштейн, Вагонов, Важин, Веткин, Вульф, Гордеев, Горячев…. Варпаховский с напряжением вслушивается в фамилии. Вот дошли до буквы «В», вот началась следующая буква…. Нет, его не назвали.
«С улыбкой перебираю посланные вами вещи, особенно две бабочки, которые, так любил я в прошлом и, которые так не к лицу мне в настоящем. Ируся, напиши мне немедля, когда ты видела Адюшу и где она? Мой адрес ДВК, город Свободный, 8-е отделение БАМЛАГА, колонна №60. Варпаховскому».
Вызванных людей посадили в грузовики и увезли. Варпаховский проводил их взглядом.
------------
Варпаховский лежал ночью на нарах. Он не спал.
«Ночью я сплю плохо, закрываю глаза и сознательно грежу: «Товарищи радиослушатели, сейчас пианистка Ада Миликовская исполнит на рояле фантазию Шумана С-moll». Начинается музыка, так, как она играла это произведение, никто его не играл».
-------------
И снова выстроили лагерь перед бараками и снова выкликают фамилии. Всё то же самое, только погода другая – идёт дождь, гроза.
«Абдюханов, Абросимов, Абалкин, Альтман, Ануров, Белкин, Бирюков, Бордов, Бурков, Ванин, Варенников, Ветров, Вилкин, Градов, Гольдберг….
Вся картина повторилась, и снова Варпаховский смотрел вслед уезжающему грузовику, набитому людьми.
«Я стал храбрым. Крысы бегают, чуть ли не по ногам, и хоть бы хны и так во всём. Но вот к грозам по-прежнему отношусь с большим страхом. Часто они настигают меня в лесу и я, завернувшись с головой в бушлат, вспоминаю тёмные уголки моего родного дома».
-------------
Лесоповал. Среди работающих заключенных Варпаховский.
«Мамочка! Книг по театру мне не посылай, читать мне абсолютно некогда. Ведь я по своей специальности не работаю. В настоящее время я состою членом бригады Васьки Свиста и занимаюсь отшкуровкой, подкаткой и погрузкой леса. Чувство юмора, которое меня, к счастью, никогда не покидает, облегчает мой труд».
---------
Колонна с измученными, голодными людьми тащилась на погрузку на пароход «Феликс Дзержинский», отплывающий в Магадан. В колонне Варпаховский. Рядом с ним еле бредёт какой-то заключенный. Видно, что больше он идти не может и сейчас упадёт. Варпаховский подхватил его и буквально потащил на себе.
Варпаховский. Держитесь за меня. Нельзя падать.
Юрий. Знаю, что нельзя, пристрелят. Но я, правда, больше не могу.
Варпаховский. Я вас дотащу, вон уже пароход наш. Там отдохнёте. Как вас зовут?
Юрий. Домбровский Юрий.
Варпаховский. Варпаховский Леонид. Держитесь за меня, уже недалеко.
-----------
Шла погрузка на пароход, и вот уже трюм набит людьми до отказа.
«Мои дорогие, умоляю вас, если есть у вас крупица трезвого сознания, не мучайте меня, не будоражьте тщетных надежд - пишите только правду, пусть жестокую, но только правду. Что с Адей»?
Первый уголовник. Ты чего, мразь, толкаешься? Отвали, моё место.
Второй уголовник. С чего это ты взял, что это твоё место? Убью, скотина!
В трюме завязалась между уголовниками драка.
Конвоиры закричали сквозь закрытый люк: «А, ну, прекратить! Немедленно прекратить драку»!
Люк с лязгом раздраили и дали по заключенным автоматную очередь. В трюме всё смолкло, уголовники тихо расползлись, в середине осталось несколько трупов. Варпаховский отвернулся к стене.
--------
Пароход уперся в причал Нагаевской бухты, кругом было сумрачно, и, казалось, что только один столб с единственной, раскачивающейся на ветру, лампочкой освещал происходящее. Заключенных построили в колонны, и повели по дороге.
«Родная моя, мамочка! Пусть отсутствие от меня известий тебя не волнует. Ведь я очень далеко. У нас даже укоренилась нелепая привычка называть материком всё, что находится вне границ Колымы. А ведь Колыма — это отнюдь не остров. У нас осталось полтора месяца страшных в отношении холодов. Сейчас стоят морозы в сорок градусов. Я работаю ночным сторожем на лесном складе. Посматриваю, греюсь у костра и мечтаю.
Я очень много думаю об Адюше и почти никогда её не вижу во сне,
а если и вижу, то узнаю её с большим трудом. Я очень хорошо помню все ваши голоса, но голос Адюши, как я не силюсь, вспомнить не могу. Это приводит меня в отчаяние».
------------
Ночью у костра сидели Варпаховский и заключенный Павел.
Павел. Холод собачий. Плюнешь, плевок до земли не долетает, в ледышку превращается. Когда вкалываешь вроде теплее, а всё равно, никак не согреюсь. Околеем мы тут. Мрут все вокруг, как мухи. И знаешь, что я заметил, простые парни быстрее загибаются. Вроде бы здоровые мужики, к труду привыкшие, а скорее вашего брата мрут. Как думаешь, почему?
Варпаховский. Работают в полную силу. Они так привыкли, они иначе не умеют, а при этих условиях и еде, долго не выдержишь, вот они и сгорают. Вы поаккуратней, Павел, берегите себя.
Павел. Ишь, поаккуратней! Хороший ты человек, Леонид! Тебя за что посадили? Как на Колыму-то попал?
Варпаховский. Это длинная история. Чтобы объяснить, мне нужны две шапки и четыре хлебных шарика.
Павел. Зачем?
Варпаховский. Фокус показать.
Павел. За фокус посадили? Да, брось, у нас за фокусы не сажают. А, если честно, за что арестовали?
Варпаховский. Если честно, я залез на Мавзолей и кричал: «Долой Советскую власть!»
Павел. Да, ты что! И не расстреляли?
Варпаховский. Пока нет.
Павел. Значит, повезло!
Варпаховскому показалось, что кто-то к ним приближается, подходит к костру. Он начал вглядываться в темноту, пытаясь сквозь снег различить хоть что-нибудь, и увидел… Аду, одетую легко, в туфельках на каблучках. Она медленно приблизилась, прошла мимо, обернулась, улыбнулась, помахала Лёне рукой точно так же, как тогда, когда он провожал её с вечеринки у Дедюхина, и исчезла.
Павел. Ты чего застыл? Замёрз, что ли?
Варпаховский. Погибла Адя.
Павел. Это кто, Адя? Жена что ли? Откуда знаешь? Тебе родные написали?
Варпаховский. Нет больше Ади.
---------
Прошло несколько лет, наступило лето 1943 года. В бараке на нарах сидел Варпаховский. Он сильно сдал, постарел. Вид у него был опустившегося, ко всему равнодушного человека. Только что раздали дневную пайку. Заключенный с соседних нар Василий аккуратно разложил на столе газетку и, несколько раз примерившись, разделил пайку на три части, две завернул, а одну неторопливо, смакуя каждый кусочек, съел. Варпаховский, схватил свою пайку и с жадностью, давясь, целиком проглотил.
Вася. Ты чего сразу всё сожрал, мил человек, что потом делать будешь?
Варпаховский промолчал.
Вася. Э, брат, так не пойдёт. Помрёшь так скоро. Здесь, кто утром умываться перестаёт, да пайку за раз съедает, через неделю, две помирает. Точно тебе говорю. Опять же бриться перестал! Нельзя так! Чего молчишь? Ты хоть до концерта доживи. Скоро концерт будет. Культбригаду привезли, там один, говорят, байки травит, заслушаешься.
Варпаховский. Где они?
Вася. Кто?
Варпаховский. Культбригада.
Вася. В соседнем лагере. Два километра от нашего лагеря будет.
Варпаховский. Я пойду к ним.
Вася. Ты что! Ну, ты, и фраер! Совсем спятил? Куда, за ворота? Так ведь стреляют без предупреждения.
Варпаховский. Пусть стреляют, мне уже всё равно. Сам же говоришь, недолго мне осталось.
-------------
Варпаховский уверенно, высоко подняв голову, подошёл к воротам, миновал вышку, охрану и вышел из лагеря.
1охранник. Куда этот доходяга попёр?
2 охранник. Видать разрешили.
-----------
В густо накуренном бараке топилась печурка, на столе лежали буханки черного хлеба, дымился в оловянных кружках чай. Вокруг сидели артисты, шумно разговаривали, хохотали. Здесь были все, и артисты разговорного жанра, и певцы, и чечеточники из блатных. Дверь в барак открылась, и, еле держась на ногах, вошёл Варпаховский. Все замерли, уставившись на худого, изможденного человека, у которого на одной ноге был ботинок, а на второй - подобие лаптя, привязанного тряпками.
Блатной чечёточник. Ой, глядите, артист пришёл наниматься!
Куплетист. Позвольте, полюбопытствовать, вы Гамлет или Моцарт?
Варпаховский молчал, с жадностью рассматривая хлеб на столе. Куплетист. Ну, так как? Вы кто, драматический артист или музыкант?
Варпаховский. Я? Наверное, всё-таки Гамлет.
Куплетист. Ну, так это не по моей части. Юра! Проснись, слышишь, тут артист драматический пришёл, поговори с ним.
К Варпаховскому подошёл заросший, одутловатый человек.
Кольцов. Честь имею. Откуда вы?
Варпаховский. Из Москвы.
Кольцов. Понятно…. Ну, и что вы скажете об актрисе Малого театра Гельцер? Она вам нравится?
Варпаховский. Гельцер? Екатерина Васильевна, по-моему, балерина в Большом театре. И как балерина мне она очень нравится.
Кольцов. А в Камергерском переулке часто бывали?
Варпаховский. Вы имеете в виду, часто ли я посещал МХАТ? Конечно, часто.
Кольцов. И что же произвело самое сильное впечатление?
Варпаховский. Станиславский в роли Астрова, в «Дяде Ване». Но, это было давно. Кажется, в году 27-м.
Кольцов. А сами–то, чем занимались на воле? Где служили?
Варпаховский. Последние годы я был учёным секретарём у Всеволода Эмильевича Мейерхольда.
Кольцов. Э-э-э, батенька, до сих пор вы мне всё правильно говорили, а вот тут вы меня обманули. Потому как «Учёным секретарем» у Всеволода Эмильевича, был мой хороший знакомый Лёня Варпаховский.
Варпаховский. Так я и есть Лёня Варпаховский! А вы кто?
Кольцов. Я – Юра Кольцов.
Оба замолчали и, внимательно вглядываясь друг в друга, тихо спросили:
Варпаховский. Юра?
Кольцов. Лёня?
Варпаховский. Боже мой, Юра! Когда же мы виделись в последний раз?
Кольцов. За кулисами МХАТа, после премьеры «Врагов»
Варпаховский. Да-да, я помню тот вечер, ты играл прекрасно. Что же произошло, Юра?
Кольцов. Так моя же настоящая фамилия Розенштраух, а посему, прошу любить и жаловать – французский шпион.
Варпаховский. Почему французский? Фамилия же немецкая.
Кольцов. Били меня очень, Лёня! Ну, в общем, когда меня били и спрашивали, на кого я работал, я ничего лучше не придумал, как сказать, что работал на кардинала Ришелье. Этот умник-следователь так и написал в деле – шпион кардинала Ришелье. Представь, он знал, что Ришелье - француз, а то, что он жил в семнадцатом веке, это уже не так важно. Господи, ты же, наверное, голодный! Я тебе сейчас хлеба принесу и… чаю.
Кольцов обратился к актёрской братии.
Кольцов. Заварите же, Гамлету, чаю!
--------------
В своём бараке на койке валялся Варпаховский, сознание медленно возвращалось к нему.
Вася. Ну, вот и хорошо, мил человек, очухался. Ты, говорят, с голодухи почти буханку сожрал и чуть не помер. Разве ж можно? А тут начальник наш, Гакаев, разорялся: «Кто из лагеря выпустил?» Если бы ты на ногах стоял, точно бы тебя пристрелил. Лютый он, страсть!
-------------
В своём кабинете за письменным столом сидел Бакаев, перед ним стоял Кольцов.
Гакаев. Ну, и зачем это Варпаховский к вам ходил? Чего молчишь? Я тебя, Розенштраух, спрашиваю!
Кольцов. С артистами хотел встретиться.
Гакаев. С артистами…. А ты артист? Говорят, байки хорошо травишь? А ну, расскажи чего-нибудь. Только не понравится – пристрелю!
Хохотнув, он достал наган, положил перед собой, откинулся на стуле и положил ноги на стол.
Гакаев. Давай, валяй, артист!
Кольцов внимательно посмотрел на Гакаева и через паузу начал читать из «Медного всадника».
Кольцов. «Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье,
Об ней, друзья мои, для вас.
Начну свое повествованье
Печален будет мой рассказ…
-----------
Чуть-чуть розовели сопки. Было пять часов утра. Пора было отправляться на работы. Как обычно раздался звук удара по рельсе: блям - блям…. И тут же фальшиво заиграл лагерный оркестрик:
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
Заключенные выбегали из бараков, выстраивались в шеренгу. Перед строем, молча, прохаживался Гакаев. Неожиданно остановился перед Варпаховским.
Гакаев. Слушай, Варпаховский! Тебе и так послабление сделали, на ягоды послали. А ты чо принёс? Чо принёс, контра недорезанная? Война идёт, солдаты кровь за Родину проливают, а
он, видите ли, норму выполнить не может, скотина! Два ведра морошки за смену собрать не может!
Варпаховский. Не вижу я, гражданин начальник. Дальтоник, цвета не различаю. Ягоды от листьев не могу отличить.
Гакаев. Твою мать, ну, надо же, чего только не придумают! Чего морщишься, морщишься чего, гнида?
Варпаховский. Оркестр фальшиво звучит, гражданин начальник. Если хотите, я могу ноты переписать.
Гакаев. Фальшиво ему, видали? Понятно! Работать не хочешь? Отлыниваешь? А чего, правда, переписать можешь? Ну, и сколько времени тебе надо?
Варпаховский. Два дня.
Гакаев. Значит так: завтра чтоб оркестр заиграл! А если наврал, то ты меня знаешь, у меня разговор короткий.
----------
Варпаховский сидел в бараке, переписывал ноты, стараясь хотя бы свести все партии в одну тональность. И ему вспомнилось. Он, маленький, сидит за роялем и играет этюд Шопена, а рядом Мария Михайловна улыбается и переворачивает ноты.
-----------
Гакаев сидел за своим столом, как всегда, положив наган перед собой. Ему нравилось запугивать заключенных. Хотя это не были только угрозы, время от времени он убивал кого-нибудь. Перед ним стоял Варпаховский.
Гакаев. Слушай, Варпаховский, тут этот Розен… тьфу, надо же фамилию такую придумать, не выговоришь.
Варпаховский. Розенштраух.
Гакаев. Во-во. Хорошо стихи читает, зараза. Я его теперь часто велю сюда доставить, чтобы читал мне. Просил он за тебя, мечтает, чтобы ты у них в культбригаде был. Тут у нас концерт 7-го ноября намечается. Праздничный. Всё лагерное начальство будет. Сам Никишов с Александрой Романовной приедут. Сначала торжественная часть, потом художественная. Художественную сделаешь? Розенштраух обещал, что сделаешь. Всё равно от тебя здесь толку, что от козла молока. Ладно, уж, вали к своим артистам. Пошёл!
Варпаховский направился к выходу
Гакаев. А ну, стой! Оркестр-то наш, вроде ничего теперь играет?
Варпаховский. Да, чисто.
И он вышел из кабинета.
-------------
В бараке культбригады куплетист наигрывал на гитаре и напевал печально известную песню «Колыма, Колыма, чудная планета, двенадцать месяцев зима, остальное лето!», чечёточники отрабатывали свой номер. Один умелец заканчивал мастерить куклу Гитлера и, надев её на руку, пытался изобразить одну из лающих речей Фюрера. Все в бараке засмеялись, зааплодировали. Варпаховский, Кольцов и молодой парень Аркадий сидели в углу и сочиняли сценарий предстоящего концерта. Варпаховский записывал в тетрадку план будущего концерта.
Варпаховский. Так! Какие номера у нас уже есть? Юра, ты, что будешь читать?
Кольцов. Может быть, Пушкина из «Графа Нулина»?
Варпаховский. Я тоже очень люблю эту поэму, но лучше что-нибудь патриотическое. Седьмое ноября, всё-таки…
Кольцов. Тогда Маяковского? «Стихи о советском паспорте»?
Аркадий. У меня замечательная идея! А давайте придумаем концерт, посвященный освобождению Киева от немцев? Я тут композицию в стихах сочинил, «Днепр бушует» называется.
Варпаховский. Но, позвольте, по-моему, Киев ещё не освободили?
Аркадий. Нет, не освободили! Но к седьмому ноября освободят.
Кольцов. А если нет?
Варпаховский. Тогда нас всех просто расстреляют.
Аркадий. А я вам как бывший журналист говорю – освободят! Они всю армию положат, но к годовщине революции обязательно освободят! Чтобы Сталину подарок сделать, а сколько при этом погибнет наплевать. Ну, что? «Днепр бушует»?
-----------
Седьмого ноября 1943 года в доме культуры состоялся концерт, посвященный очередной годовщине октябрьской революции.
На сцене дома культуры стоял длинный стол, покрытый красной скатертью, на стене красовался большой портрет Сталина. За столом расположились члены отчётной комиссии. За отдельной трибуной докладчик читал доклад об успехах и достижениях в колымских лагерях. В зале набилось битком зрителей. Это были вольнонаемные и лагерное начальство. Здесь же присутствовал начальник главного управления строительства Дальнего Севера, уполномоченный НКВД СССР по Дальстрою, сосредоточивший в своих руках огромную власть, генерал Никишов Иван Федорович пятидесяти лет со своей молодой женой Александрой Романовной Гридасовой, тридцативосьмилетней красавицей, некоронованной королевой Колымы, летом 1943 года ставшей начальницей магаданских лагерей, Маглага.
Докладчик. Да, дорогие товарищи, в это тяжелое время борьбы с немецко-фашистскими захватчиками по-прежнему остаются важной задачей практическое проведение в жизнь советской исправительно-трудовой политики и выполнение основной задачи исправительно-трудовых лагерей – перевоспитание заключенных и приобщение их к общественно полезному труду.
Зал зааплодировал.
----------
В это время за кулисами царила крайне нервная обстановка. Все участники культбригады столпились вокруг Варпаховского, Аркадия и Кольцова. Те пытались на ходу сочинить новую версию предстоящего концерта.
Варпаховский. Зря я вас послушал, Аркаша. О Киеве никаких известий.
Кольцов тщетно листал текст композиции и не находил выхода из создавшегося положения.
Кольцов. Этот «Днепр бушует» они расценят как издевательство и кокнут нас всех за милую душу. Чёрт, всё же зарифмовано, как тут изменишь?
Аркадий. Но я был уверен…. Как бывший журналист…я… думал…. Я и представить себе не мог, что так получится!
Варпаховский. Ладно, Аркаша, успокойтесь. Сейчас не время выяснять. Надо спасаться. «Днепр бушует» мы сейчас забыли. Значит так, будут отдельные номера. Ничего уже лучше не придумать! Юра, читай «О советском паспорте», я сыграю этюд Шопена, дальше …
Артист оригинального жанра. Я выйду с «Куклой Гитлера».
Варпаховский. Правильно, вы с куклой Гитлера…. Потом чечёточники. Потом… Что у нас ещё? Аркаша, что вы знаете наизусть?
Аркадий. Господи, у меня всё из головы вылетело.
Куплетист. Я же куплеты могу спеть.
Варпаховский. Точно, куплеты. Потом… я снова за рояль. Что ещё? Юра, придётся тебе пушкинского «Графа Нулина» читать. Большая поэма – время займёт. Что ещё?
Аркадий. Как я мог так просчитаться! Я же всех под монастырь подвёл, идиот!
Варпаховский. Аркаша, прекрати истерику! Что ещё? Времени у нас мало. Ну, думайте, думайте!
В это время на сцене докладчик заканчивал читать свой доклад.
-----------
Докладчик. В результате позвольте поблагодарить весь коллектив Дальстроя за совместную работу и пожелать больших успехов по выполнению возложенных задач! Поздравляю вас с 26-ой годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции! С праздником, дорогие товарищи!
В зале бурно зааплодировали, докладчик спрыгнул со сцены и прошёл в зал. Тут же начали готовить сцену к концерту. Убрали стол, стулья, выкатили на сцену рояль. В зале шумно переговаривались.
Докладчик подошёл к Никишову, поздоровался с ним, приложился к ручке Гридасовой.
Докладчик. Не мог доклад читать. Ей богу, Александра Романовна, вы ослепляете, королева, вы наша!
Гридасова. Да, бросьте Пётр Константинович! Не боитесь, Иван Федорович ревновать начнёт?
Никишов. Ничего, ничего. Надо привыкать, если жена красавица.
Докладчик. Да! Я же давно вас не видел Александра Романовна! Поздравляю с назначением начальником Магаданских Лагерей!
Гридасова. Спасибо, Пётр Константинович!
Никишов. Сашенька у меня умница! Очень хорошо справляется.
Докладчик. Рад, очень рад. От всей души поздравляю!
Докладчик отошёл и подсел к Гакаеву. Он кивнул в сторону Никишова и тихо заговорил с соседом.
Докладчик. Совсем старик сбрендил. Жену, с которой всю жизнь прожил, и дочку в Москву отправил и на этой красотке необразованной женился. Она теперь творит, что ей заблагорассудиться. Говорят, у него из-за этой Гридасовой неприятности в Москве были?
Гакаев. Были, но потом как-то всё замяли.
В это время сцену уже подготовили к началу концерта. Все стали рассаживаться, как вдруг какой-то начальник вбежал в зал, пробежал по проходу и вспрыгнул на сцену. Видно было, что он очень взволнован. Он поднял руку, зал смолк.
Начальник. Дорогие товарищи! Друзья! Только что получено сообщение, что вчера шестого ноября на рассвете доблестные войска Первого Украинского фронта освободили город Киев! Художественная часть!
В зале поднялся невообразимый радостный шум, а в это время за кулисами все в культбригаде поздравляли друг друга. Все обнимались, целовались. Кто-то от радости плакал. Аркадий всё время повторял: «Я же говорил, я же говорил» … Кольцов и Варпаховский пожали друг другу руки.
Варпаховский. Всё, всё! Внимание! Начинаем, товарищи! Начинаем!
Он вышел на сцену. В зале воцарилась тишина.
Варпаховский. Литературно – музыкальная композиция «Днепр бушует»!
Варпаховский сел за рояль и начал играть марш «Прощание, Славянки». И вот уже эта мелодия переросла в исполнение её оркестром. Мы видим довольные лица в зале. Гридасова улыбается и посматривает на Никишова. Тот благосклонно кивает головой. Зал смеётся. Бакаев хохочет, чуть не падает со стула. Потом выражение лиц стало серьёзным. Докладчик прослезился, достал платок, протёр глаза. И, наконец, финал. Широко звучит мелодия марша. Все артисты культбригады выстроились на поклон. В центре, взявшись за руки, стояли со счастливыми лицами Варпаховский, Кольцов и Аркадий. Зал неистовствовал. Бурная овация, вверх летели головные уборы, раздавались крики: «Ура!!!» «Браво!!! «С победой!!!» Гридасова и Никишов встали, аплодируя.
Гридасова. Ванечка! Отдай мне этого режиссёра и вон того артиста, что рядом с ним для Магаданского театра, а то там совсем всё захирело. А, Ванечка?
А на сцене улыбающийся Варпаховский тихо говорил Кольцову: «Юра, наверное, большего успеха не бывает?»
Кольцов. Наверное, нет.
-------------
Зима, январь Нового 1944 года. Магаданский Театр. В то время Магаданский театр уже именовался музыкально-драматическим театром, то есть в нём были как бы две труппы: музыкальная и драматическая, хотя, впрочем, этот порядок сохранился и сейчас. Прекрасное здание, крышу которого и по наши дни венчают четыре трёхметровые скульптуры красноармейца, партизанки, бурильщика и забойщика, про которых один из начальников когда-то сказал, что трезвые в Магадане, пожалуй, только эти четверо.
-------------
В театре, в кабинете начальницы по культурно-воспитательной работе Варвары Петровны Карякиной на стульчике сидела певица культбригады Дуся Зискина и, хотя она была в телогрейке и неуклюжих валенках, выглядела она крайне привлекательно. Это была очень яркая блондинка, причесанная в стиле звёзд кино военного времени, с синими живыми глазами, в которых затаились смешливые искорки. В тот год ей исполнилось всего тридцать три. Варвара Петровна Карякина занимала маленькую руководящую должность по культурно-воспитательной работе. В её обязанности входило следить за нравственной атмосферой в культбригаде. Это была солидная женщина средних лет и несмотря на то, что она хоть и была начальницей, вид у неё был перепуганный и, даже можно сказать, затравленный.
Карякина. Ну, и что мне с тобой делать прикажешь, Зискина? Ведь это уже я не в первый раз с тобой беседую. Искокетничалась вся, глазки мужчинам строишь. Я всё вижу, Зискина. Поёшь ты очень хорошо, голос у тебя красивый, а ведёшь себя…. Тебе, можно сказать, доверие оказали, вольное хождение из лагеря до театра и по театру разрешили, а ты? Не могу же я за тобой повсюду ходить? Со всеми заигрываешь, всем улыбаешься, и они, тоже хороши, липнут к тебе, как мухи. Вот почему ко мне никто не липнет?
Дуся. Варвара Петровна! Вот и я удивляюсь, а что это к вам не липнут?
Карякина. Ох! Ну, и языкатая ты, Зискина! И откуда, только ты взялась такая?
Дуся. Так я же родом из Одессы, Варвара Петровна. У нас весь город такой!
Дуся рассмеялась и вдруг запела очень красивым оперным
голосом.
Дуся. Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Я вам не скажу за всю Одессу,
Вся Одесса очень велика,
Но и Молдаванка и Пересыпь
Обожают Костю моряка!
Карякина. Вот я и говорю, голос у тебя замечательный! Так, ладно, в последний раз тебя предупреждаю, Зискина! Не забывай, что ты замужем! Сына, кажется, в Москве сестра растит?
Дуся. Сестра Зина. А мужа у меня нет. Давид в лагерях пропал и, как я догадываюсь, навсегда. А Гриша мой меня, наверное, не помнит. Ему сейчас 8, а когда меня посадили, и двух не было.
Карякина. Ну, ничего, ничего, тебе всего четыре года до освобождения осталось, да к тому же ты всё-таки в театре, а не на общих работах. И опять же, Зискина, ты чего такой яркой помадой
накрасилась? Советская заключенная не должна так ярко краситься!
Дуся. А на сцену можно, Варвара Петровна?
Карякина. На сцену можно. Кстати, чего это вы там репетируете втроём с Титовым и Грызловым?
Дуся. Оперу Верди «Травиата».
Карякина. Пустая затея. Ну, какая здесь опера? Разучивали бы лучше романсы, советские песни. А героя, Альфред, кажется, его зовут, Титов, что ли разучивает?
Дуся. Конечно же, Титов. Партия тенора.
Карякина. Зискина! У Альфреда манеры должны быть, умение держаться! А у Титова? Он же совсем деревенский, неотёсанный. Всё на что он способен так это «Вот мчится тройка удалая»! Грызлов - тот вообще бандит из уголовников. Зря время теряете. И потом, почему именно эта опера? Это ведь история французской содержанки, насколько я помню? Ну, зачем здесь это? Скажи, пожалуйста, Зискина, ну, зачем мне, простой советской женщине, скромному работнику культурно-воспитательного отдела, история какой-то французской проститутки?
Дуся. Это про любовь, Варвара Петровна. Про большую и чистую любовь.
Карякина. Ну, вот, снова за здорово живёшь. Про любовь! Опять ты про любовь, беда с тобой. Ладно, к нам руководителем культбригады новый главный режиссёр назначен, пускай он сам с вашей «Травиатой» разбирается. А вот и он, лёгок на помине.
В кабинет вошёл Варпаховский, одетый во всё стёганное: стёганый полушубок, стёганые брюки, матерчатые бурки, на голове невообразимая шапка из собачьего меха, зато в расстегнутый ворот полушубка видна на шее бабочка.
Варпаховский. Здравствуйте, Варвара Петровна!
Он с интересом посмотрел на Дусю
Варпаховский. Здравствуйте!
Карякина. Здравствуйте, Варпаховский. Познакомьтесь, это наш новый главный режиссёр Варпаховский, а это наша певица Зискина.
Дуся протянула Варпаховскому руку и, кокетливо улыбнувшись, представилась: «Дуся».
Карякина. Так всё, всё Зискина, иди! Иди и подумай, о чём я тебе говорила.
Зискина ушла, Варпаховский проводил её взглядом.
Карякина. Беда мне с ней, Варпаховский. Очень она флирт с мужчинами любит. Здесь флиртовать строжайше запрещено! Вы теперь как руководитель культбригады должны не только творчеством заниматься, но и смотреть за морально-нравственным обликом коллектива. Вы уж обратите на неё пристальное внимание. Сейчас она ещё с двумя певцами оперу «Травиата» вздумала разучивать.
Варпаховский. «Травиату»? Здесь? Ну, нет, это невозможно!
---------
Дуся Зискина, выйдя из кабинета Карякиной, быстро пошла по театру. Прошла нижнее фойе, поднялась по парадной лестнице. На втором этаже в фойе около сцены случайно наткнулась на примадонну театра из вольнонаемного состава Дольскую и актёра Горячева.
Дуся сказала: «Здрасте» и быстро миновала фойе.
---------
Дольская. Горячев, ты слышал алябьевского «Соловья» в исполнении этой девицы? По-моему, врёт безбожно, детонирует.
Горячев. Так ведь недоучка, Евгения Александровна! В Одессе брала уроки вокала частным образом, потом в Харбине, думаю, не до того было, а когда вернулись, сразу посадили. Сначала мужа, потом её.
Дольская. Чёрт знает что! Наводнили театр дилетантами из зэков. Она даже ходить по сцене не умеет.
Горячев. Тише, тише, Евгения Александровна. Тут повсюду глаза и уши.
Дольская. А я не боюсь! Меня сам начальник Дальстроя Никишов обожает. Ни одного моего концерта не пропустил. Мне аплодирует, а зэчкам нет.
--------
Дуся между тем поднималась по лестнице в закулисной части театра. Добравшись до площадки почти под самой крышей, уселась на подоконник, достала из кармана телогрейки свою пайку хлеба, и, уставившись в окно, стала обедать. За окном была видна часть улицы Сталина и маленький палисадник с боковой стороны театра. Какая-то молодая мамаша бегала за своим ребёнком, а он со смехом от неё удирал. Оба были счастливы. И Дуся вспомнила.
------------
Москва, Ноябрь 1937 года
«Догоню, догоню!» кричала Дуся двухлетнему сыну Грише. Тот с хохотом отбегал от неё и с разбегу бросался к ней в объятия. Дуся подхватывала его и кружилась вместе с ним. Потом всё повторялось снова. Она играла с сыном около небольшого деревянного домика с маленьким садом в подмосковном Останкино, где она жила с матерью, отцом, сестрой и сыном. Мужа арестовали месяц назад. В очередной раз, подхватив Гришу, она заметила у ворот молодого военного, пристально за ней наблюдавшего.
Военный. А я за вами. Вы должны поехать со мной. Это касается вашего мужа. Надо кое-что прояснить в его деле.
Дуся. Да, но мне надо накормить и уложить ребенка. А что, нельзя сейчас меня обо всём спросить?
Военный. Нельзя. Не положено. Но вы покормите вашего мальчика, я подожду.
Дуся с Гришей на руках вошла в дом, военный за ней. Он остановился на пороге комнаты и стал терпеливо ждать.
----------
В соседней комнате тяжелобольная, женщина, мать Дуси, с трудом встала с постели.
Анна Наумовна. Боже мой, боже мой, Самуил! Куда он её забирает?
Самуил Григорьевич. Ложись, Анюта. Это какие-то формальности. Это не то, что ты думаешь. Он даже без машины. Они на автобусе поедут. Ложись!
Анна Наумовна. Нет, нет! Я провожу. Где Зина? Боже мой, что же это её никогда дома нет!
В соседней комнате Дуся заканчивала кормить сына.
Дуся. Папа, уложи Гришу, пожалуйста. Ну, зачем ты встала, мама?
Анна Наумовна начала всовывать деньги в руки дочери.
Анна Наумовна. На, Дуся, на! Когда всё закончится, сразу же возьми такси и приезжай скорее. Я ложиться не буду, мы с отцом тебя ждать будем.
Дуся. Конечно, мама. Я скоро вернусь. А Зине скажите, чтобы Грише на ужин гречневую кашу сварила. Хотя не надо, я приеду, и сама сварю.
Дуся вышла, за ней военный.
-------
Они вышли из автобуса на Сретенке и вошли в ворота старинного особняка, выкрашенного в голубой цвет. Дуся обратила внимание, что к особняку со всех сторон подходили женщины в сопровождении таких же военных, что и её спутник.
----------
Лубянка. Они вошли в комнату, где стояло несколько столов, за которыми сидели мужчины в военных формах, а перед ними женщины разной социальной принадлежности и разного возраста. Все тихо переговаривались. Недалеко от письменного стола, за который сели Дуся и её провожатый, молодая машинистка с неприступным, непроницаемым видом строчила текст на пишущей машинке.
Дуся. Товарищ, миленький, ну, честное слово, что вы меня про одно и то же: «Где родилась, где крестилась»? Вы же ни слова о муже. Ну, ей богу, нельзя было об этом дома спросить?
Военный посмотрел на Дусю долгим взглядом, достал из ящика какой-то сложенный вдвое листок и положил перед ней.
«Я покурю», - сказал он и вышел. Дуся быстро схватила листок, прочитала и громко зарыдала. Это был ордер на её арест. Военный вернулся.
Дуся. Но я не хочу в тюрьму, я не могу в тюрьму, товарищ военный, у меня ребёнок маленький, мужа месяц тому назад арестовали! Мать больная…. Вы же сами видели….
Военный. Ну, ладно, ладно, успокойтесь, выпейте воды!
Машинистка резко бросила печатать и, поморщившись, сказала: «Что ты с ней возишься? Что ты их всех жалеешь? Тебе с твоим характером не в органах работать, а в детском саду»! Военный заторопился. Он достал из ящика стола лист бумаги и протянул его Дусе.
Военный. Вот вам бумага, ручка, чернила. Напишите родителям записку: «Папа, мама, оставьте ребенка у себя». А то ведь… могут в детский дом забрать.
Дуся, вытирая слёзы, стала судорожно писать письмо родителям.
---------
В Магаданском театре шла репетиция пьесы «Похищение Елены» Луи Вернейля.
На сцене стояли трое артистов в репетиционных костюмах с текстами в руках. В середине - актриса, играющая роль Елены, справа, поодаль - муж Густав Ларсонье, слева – любовник, доктор Жермон. Роль доктора Жермона репетировал Кольцов. У самой сцены стоял Варпаховский и разводил последний эпизод спектакля. В зале сидели какие-то актёры, работники театра, как это обычно бывает на репетициях. Среди прочих здесь была и Дуся Зискина.
------------
Елена (мужу): прощай, Густав. Мне всё-таки немножко грустно покидать тебя.
Варпаховский обратился к актрисе.
Варпаховский. Ольга Сергеевна, пожалуйста, после слов «Прощай, Густав» подойдите к мужу и потом уже текст «Мне всё-таки грустно покидать тебя.
Актриса выполнила.
Варпаховский. Хорошо. Виктор Иванович, успокойте Елену фразой: «Цыплёночек, уверяю тебя, так будет лучше», возьмите обе её руки и начните их целовать.
Актёры выполнили.
Ларсонье. Цыплёночек, уверяю тебя, так будет лучше!
Елена. Может быть.
Варпаховский. Ольга Сергеевна, после «может быть» поворот к доктору Жермону. Улыбнитесь ему заговорщицки и снова текст мужу.
Елена. Может быть.
Актриса повернула голову, посмотрела с озорной улыбкой на Кольцова и снова вернулась к мужу.
Елена. Ложись вовремя спать. Не кури слишком много.
Ларсонье. Ну, в добрый путь!
Варпаховский. Виктор Иванович, резкий бросок к чемодану, подхватите его.
Елена. Идём, доктор….
Варпаховский. Здесь семь раз бьют часы. Все трое замерли и слушают. Дайте, пожалуйста, бой часов.
Часы начали бить семь раз.
Елена. Ровно семь. И доктор Жермон меня похищает.
Кольцов подошёл к актрисе, она взяла его под руку.
Жермон. Ровно семь. И я вас похищаю.
Ларсонье. Ровно семь. И он её похищает.
Варпаховский. Виктор Иванович! Здесь обязательно нужно рассмеяться. Ларсонье в восторге, что так лихо обманул похитителя. Ведь ему и в голову не приходит, что он прямиком передал жену ему в руки. Он может даже подпрыгнуть от счастья на уходе. Хорошо, пять минут перерыв, передохните и снова финал.
Варпаховский во время репетиции несколько раз посматривал на Дусю, а сейчас он подошёл и подсел к ней.
Варпаховский. Вам нравится? Я часто вижу, вы сидите в зале.
Дуся. Очень. Такой изящный спектакль получается.
Варпаховский. Правда?
Дуся. Правда.
Варпаховский. Знаете, я сейчас очень занят, у меня выпуск спектакля, но, как только я освобожусь, я вами серьёзно займусь. Так попрошу всех на сцену!
И он отошёл. Дуся с удивлением посмотрела ему вслед и ей вспомнилось.
--------
Поезд с заключенными женщинами направлялся в Томск, где располагалась женская пересыльная тюрьма, в теплушке все были вперемежку. Здесь жёны и родственницы опальных военных, монашка, цыганка, аристократка из бывших, деревенская баба, уголовницы. В углу сидела Дуся в том же платье и пальто, что и в день ареста.
Первая уголовница. Раиска, ты часом не слыхала, когда в баню поведут? Мочи уже нет, вши заели. От монашки переползли, точно тебе говорю. Вон сидит, целыми днями молитвы бубнит.
Вторая уголовница. Конвой говорил на следующей станции. Эти кобели тоже мыться хотят.
Аристократка из бывших. Безобразие! Жуткая антисанитария кругом. Что это за вагон, позвольте полюбопытствовать. Стены вымазаны говном, mon Dieux! (Мой Бог!)
Уголовницы заржали.
Первая уголовница. Это что ещё за мондьё такое?
Вторая уголовница. Раиска, это они по-французски выражаются.
Молоденькая женщина. Какая же эта баня? Если как в прошлый раз, то это просто ужас, а не баня! Вонь, грязь, воды всего шайка, и конвой стоит и на нас голых женщин глазеет.
Первая уголовница. А мне нравится. Пусть смотрят! Я перед одним молоденьким такое изобразила, что даже в пару увидела, как он покраснел.
Уголовницы заржали.
Первая коммунистка. Нет, нет! Товарищ Сталин ничего этого не знает. Это всё его окружение творит. Я уверена!
Вторая коммунистка. Господи, да замолчи ты! Ну, как он может не знать? Если бы только ты, да я, а тут, посмотри, вся страна на колёсах.
Молоденькая женщина. Не надо, не надо об этом! Пожалуйста, ничего не говорите. Услышат, хуже будет.
Аристократка из бывших. Ну во-первых, хуже не бывает, а во-вторых, кто здесь услышит, разве, что мы сами друг на друга стучать начнём. И вообще, что вы так всего боитесь, все прямо трясётесь от страха? Я вот ничего не боюсь! Вот вы все врали, что любите советскую власть, а я прямо следователю в глаза сказала: «Не-на-ви-жу!» И что в результате? Вам всем дали по десять лет, а мне восемь!
И она закурила папиросу.
Деревенская баба. Не-е-ет, я боюсь. Ох, у меня следователь злющий попался. Уж так орал на меня, так орал: «Твой муж в подполье работал, твой муж в подполье работал!» А как же ему в подполье не работать, коли у нас там картошка?
Вагон дёрнулся и резко затормозил.
Вторая уголовница. Ой, бабоньки, кажись станция. А ну, собирай, кто, сколько может, пусть разводящий нам жратвы из магазина принесет.
Женщины стали собирать, кто сколько может и складывать деньги в кучку.
Дуся подошла и положила какие-то копейки.
Дуся. Это все, что осталось. Мне мама на такси дала.
Первая уголовница. Ой, держите меня, сейчас умру от смеха. Это тебе мама, на какое такси дала? До Томска или сразу до Колымы?
Уголовницы заржали.
Аристократка из бывших. Дуся, теперь ваша очередь просить товарища, разводящего об одолжении. Он вам не откажет, по-моему, он на вас глаз положил.
Дуся высунулась из оконца и стала спускать верёвку с привязанным на конце мешочком с деньгами. Она увидела конвоира и закричала.
Дуся. Разводященький, миленький, сбегай на станцию, купи чего-нибудь поесть. Хлеба, пожалуйста!
Разводящий. Не, не могу! Короткая стоянка.
Дуся. А ты по-быстрому. Сбегай, ну, мы тебя все просим.
Разводящий. Ишь, шустрая какая. По-быстрому…. Надо же, совсем молоденькая…. Слушай, блондиночка, за что посадили?
Дуся. За мужа.
Разводящий. Это что же выходит, ты из-за любви пострадала?
Дуся. Выходит, что так. Сбегай, а? Ну, пожалуйста!
Разводящий. Ладно. Значит так, будешь старостой вагона. Сейчас чего-нибудь куплю. Я скоро.
И он, отвязав мешочек с деньгами, побежал к станции. Радостная Дуся повернулась к женщинам.
Первая уголовница. Слышь, Раиска, и с каких это пор жидовка у нас в старостах будет?
Вторая уголовница. Не будет. Я староста! Все слышали?
Дуся отошла и молча села рядом с цыганкой.
Цыганка. Чего расстроилась? Да, ну их! Не обращай внимания! Хочешь, погадаю? Дай руку.
Дуся протянула руку.
Цыганка. Да, красавица, тяжело тебе будет…. Дорога тебе выпала длинная. Много будет злого, плохого…. Но, знаешь, большую любовь встретишь. Необыкновенную!
К составу вернулся разводящий.
Разводящий. Староста! Староста! Давай спускай корзинку!
Вторая уголовница появилась в окошке с корзинкой.
Разводящий. Я сказал, чтобы староста подошла.
Вторая уголовница. Ну, я староста.
Разводящий. Это что ещё за дела? А ну, давай старосту, а то уйду.
Уголовница скрылась, в окошке появилась Дуся. Она спустила на верёвке корзинку, разводящий положил в неё кульки. Дуся медленно потащила корзинку. Раздался свисток. Разводящий побежал вдоль теплушек. Состав тронулся.
-----------
В фойе магаданского театра за роялем сидела концертмейстер из заключенных Софья Теодоровна Гербст, а рядом с текстом в руках в скромном чёрном платье стояла Дуся.
Софья Теодоровна. Дуся, вы не знаете, почему это нас из всех репетиционных помещений выкинули?
Дуся. Знаю, Софья Теодоровна, распоряжение главного. Он Карякиной сказал, что «Травиата» здесь невозможна, и он этим заниматься не будет. Ничего, плевать нам него. Будем в фойе репетировать.
И Софья Теодоровна заиграла арию Виолетты из последнего акта.
«Травиаты», andante mosso. Дуся облокотилась спиной о колонну и запела:
«Простите вы навеки о счастье мечтанья,
Я гибну, как роза, от бури дыханья,
А сердце когда-то любило так нежно,
И счастье казалось мне так безмятежно.
Всё скрылось! Прошло! Ах, боже великий,
Услыши моленье и жизни минувшей
прости заблужденье.
Ах, гаснет уж жизнь моя.
Да, гаснет жизнь…
Прости земля!»
В самом начале арии из двери в закулисную часть вышел Варпаховский и, увидя, что идёт репетиция, тихонечко на цыпочках пошёл через фойе, показывая знаками: «продолжайте, продолжайте, я вам не мешаю». Дуся посмотрела на него с ненавистью, но петь не перестала. И вдруг Варпаховский остановился. Он сел на банкетку и дослушал арию. Дуся допела. Варпаховский бросился к Дусе и поцеловал ей руку.
Варпаховский. Спасибо! Спасибо вам огромное! Спасибо, Софья Теодоровна! Спасибо, Дуся! Вы мне сейчас напомнили всё самое лучшее, что было у меня в жизни. Молодость, Москву, театр, мейерхольдовский спектакль «Дама с камелиями». Нет, это надо делать! Это надо ставить! Я напишу график репетиций. Будем работать. Начнём!
----------
Зима 1944 года. На магаданском театре афиши - Луи Вернейль «Похищение Елены».
Дуся стояла в дверях зала и, придерживая драпировку, смотрела спектакль. В зале не было ни одного свободного места. На сцене Елена, Ларсонье и Жермон. Но мы уже видим их в театральных костюмах, в обстановке спектакля: декораций, света, музыки. Они играют последнюю сцену.
-----------
Елена. Прощай, Густав. Мне всё-таки немножко грустно покидать тебя.
Ларсонье. Цыплёночек, уверяю тебя, так будет лучше.
Елена. Может быть….
-----------
За спиной Дуси возник Варпаховский и зашептал ей на ухо.
Варпаховский. Здесь же ничего не видно.
Дуся. Так мест свободных нет.
Варпаховский. Я знаю, откуда можно посмотреть. Сверху, из кинобудки. Мои спектакли вообще лучше смотреть с верхней точки. Идёмте!
Он схватил её за руку и быстро потащил по фойе, по лестнице и вбежал в неосвещённую кинобудку. Дуся прильнула к окошку кинобудки и стала смотреть финал спектакля.
-----------
Елена. Идём, доктор…. Постойте…
(Часы бьют семь).
Ровно семь. И доктор Жермон меня похищает.
Жермон. Ровно семь. И я вас похищаю.
Ларсонье (смеясь). Ровно семь. И он её похищает! Актёры направились в центр сцены к двери, вступила музыка, зал начал аплодировать.
------------
Всё это время Варпаховский оставался в дверях и неотрывно следил за Дусей. Когда она, счастливая, повернулась к нему, он запер дверь кинобудки на ключ, решительно подошёл к ней и поцеловал.
---------
По фойе магаданского театра, под звуки настраивающегося оркестра, доносящиеся из зала, шла Александра Романовна Гридасова со свитой, рядом семенила Варвара Петровна Карякина. Вдруг взгляд Александры Романовны остановился на знаменитом портрете Мусоргского.
Гридасова. Кто повесил сюда этого пьяницу?
Карякина. Александра Романовна! Это известный портрет композитора Мусоргского кисти Ильи Репина.
Гридасова. Ну, не знаю. Вид у него законченного пропойцы. Растрёпанный, глаза безумные, нос красный! Нет, нет! Убрать!
Карякина. Хорошо, уберём, Александра Романовна.
Гридасова двинулась дальше и остановилась у входа в зал.
Гридасова. Что репетируют?
Карякина. Оперу Верди «Травиата».
Карякина на всякий случай пояснила.
Карякина. Джузеппе Верди - великий итальянский композитор, жил в 19 веке.
Гридасова. Опера – это хорошо! Куплеты Доредора будут?
Карякина. Куплеты Тореадора? Но, Александра Романовна, это из другой оперы, оперы Бизе «Кармен».
Гридасова. Ну, и что! Скажите Варпаховскому, чтобы вставил. Иван Федорович очень эти куплеты любит. Ну, что, в зал войдём?
Делегация вошла в зал. Всё моментально остановилось.
Гридасова. Продолжайте!
Карякина. Да-да, продолжайте, продолжайте!
Варпаховский обратился к Зискиной. Дуся стояла на сцене, держа в руках листок бумаги.
Варпаховский. Дуся! Вы сначала прочтите две строчки письма, потом медленно опустите его и остальное произнесите, глядя перед собой. Виолетта столько раз читала это письмо, что выучила его наизусть.
Дуся читает: «Сдержали слово вы. Дуэль их состоялась, барон был ранен, но легко».
Она опустила письмо и продолжила: «Альфред в чужие края уехал, знает правду он, ему сам рассказал я. Он скоро вымолит себе прощенье, и к вам приедет, я тоже. Ваш Жорж Жермон». Вступил оркестр.
Гридасова, очень довольная, вышла из зала.
Гридасова. Смету составили?
Карякина. Составили. Вот, пожалуйста, посмотрите, Александра Романовна.
Карякина протянула смету Гридасовой.
Гридасова. Вы это что? С ума здесь все посходили, что ли? Кто ж такие деньги отпустит?
Карякина. Ну, так ведь опера, Александра Романовна. Певцы, оркестр, гости на балу, декорации, костюмы, Шухаев такие чудные эскизы сделал. Ну, сами понимаете, фраки, цилиндры, платья с турнюрами….
Гридасова. С чем платья?
Карякина руками попыталась изобразить на себе пышную юбку эпохи Ренуара.
Карякина. С турнюрами. Ну, в общем, материи много уходит, Александра Романовна.
Гридасова. Кто, вы сказали, костюмы рисовал?
Карякина. Заключенный Шухаев…
Гридасова. Понятно! А вы знаете, где сейчас этот ваш Шухаев? В карцере, Варвара Петровна, в карцере. Портрет товарища Сталина для Ивана Фёдоровича рисовал, так он воротничок на рубашке вождя грязным изобразил. Иван Фёдорович возмутился, а он говорит, тень от лица падает. Будет он мне про тень рассказывать! Надо же, товарища Сталина в грязную рубаху одел, сволочь! Так, не будет этого!
И Гридасова со злостью разорвала смету на мелкие кусочки, холуи бросились подбирать клочки.
Карякина. Но Александра Романовна! Опера на Колыме, в театре под вашим руководством! Здесь ведь такого никогда не было! До Москвы дойдёт.
Гридасова задумалась.
Гридасова. Ладно, Иван Федорович сейчас в командировку на материк уехал. Когда вернётся, пусть они нам споют всё, что выучат. Пошли дальше!
Она пошла по театру, свита и Карякина за ней.
----------
На сцене, в перерыве к Дусе подошла Ольга Сергеевна, актриса из вольнонаемного состава, которая исполняла роль Елены в пьесе Вернейля. Здесь в «Травиате» она горничная Виолетты Анина. Она протянула пакет Дусе.
Ольга. Дуся, возьми. Я пирожки испекла, поешь и Варпаховского угости. Я знаю, вы на подоконнике под крышей встречаетесь.
Дуся. Спасибо, Оля! Как хорошо, что ты дома живёшь. Что я могу в бараке приготовить? Знаешь, а я ведь очень хорошо готовлю. Меня мама научила ещё в Одессе.
-------
Варпаховский и Дуся сидели на подоконнике, под крышей театра, ели Ольгины пирожки и рассказывали друг другу о себе, о близких, обо всём.
Варпаховский. Когда родился Федя, я первым делом помчался к матери. Видно, у меня было такое выражение лица, что она сразу спросила: «Лёня, что случилось?» А я ответил: «Мама, я папа!» Как часто в жизни мы говорим о чём-то важном совсем просто. Как это не похоже на трескучие монологи, которые в подобных случаях произносят герои в плохих пьесах.
Дуся. Нам в лагере, когда я работала на фабрике, давали баланду из селёдочных хвостов. Гадость страшная, но хвост казался очень вкусным. Я всегда оставляла его на закуску. И вот однажды, я ещё не успела его съесть, как конвойный потащил от меня миску. Я вцепилась в неё со страшной силой и говорю ему: «Пардон»! Ну, почему «пардон»? С какой стати, у меня этот «пардон» выскочил?
Все кругом так смеялись.
Варпаховский. Дуняша, ты ешь Ольгины пирожки, ешь. Я сейчас почему-то вспомнил, как меня арестовали. Это случилось в ночь на воскресенье. Меня везли по совершенно пустынной Москве, и я не мог отделаться от мысли, как бездарно пропало воскресенье. Это что же? Только в понедельник они во всём разберутся, извинятся передо мной и отпустят? Всё воскресенье ждать? Тогда я и представить не мог, что это воскресение растянется на годы.
Дуся. Я вот слушаю тебя и не могу понять, как ты выдержал первые годы на Колыме?
Варпаховский. Я и сам не понимаю. Один раз я даже бежать с тремя солагерниками решил.
Дуся. Господи, куда же здесь бежать можно?
Варпаховский. И, тем не менее, мы всё подготовили, но я опоздал, мою бригаду на лесоповале задержали. Я вернулся, а они уже ушли. А утром, когда выводили на работу, три трупа лежали у вахты.
---------
В зале Магаданского театра настраивался оркестр. На сцене полукругом стояли девять стульев. В пустом зале в ложе сидели Никишов со свитой и Гридасова. В этот вечер была сдача «Травиаты». В зале в разных местах расположились несколько человек. Здесь же сидела и нервничала Варвара Петровна Карякина. Шумно вошла примадонна театра Евгения Дольская. Она с вызовом кивнула Никишову и уселась рядом с Карякиной. Никишов благосклонно ей улыбнулся.
Дольская. Ах, Варвара Петровна, я слышала репетиции, Зискина всё время детонирует. Очень обидно, такая партия!
Карякина не отреагировала.
Дольская. А ходить по сцене так вообще не умеет. От кулис до рояля не дойдёт.
Карякина не шелохнулась.
Дольская. А Титов, с его манерами? Это не Альфред, а скорее Альфруд!
Дольская расхохоталась, Корякина промолчала.
За сценой царило волнение. Здесь были все исполнители «Травиаты» за исключением хора. Виолетта Валери, Альфред Жермон, Жорж Жермон, Флора Бервуа, Анина, Гастон, барон Дюфаль, маркиз д’Обиньи, доктор Гренвиль. Все девять исполнителей в вечерних костюмах. Женщины в длинных платьях, мужчины во фраках. Среди певцов нервно ходил Варпаховский. К нему подошла Дуся.
Дуся. У тебя бабочка небрежно завязана.
Она поправила ему бабочку.
Варпаховский. Спасибо, Дуняша. Ну, я пошёл! Ни пуха, ни пера!
Он пошёл на сцену, но в самый последний момент задержался, сгреб бабочку в кулак, потрепал её, потом резко отпустил и вышел на сцену.
Варпаховский. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию оперу Верди «Травиата» в концертном исполнении. Но, так как, нам кажется, что это наше первое и последнее представление, назовём сегодняшний вечер «Похороны Травиаты»
Он ушёл со сцены, уступив место девяти исполнителям, которые заняли свои места на стульях. Зазвучала застольная и вместе с завываниями ветра и пургой окутала театр и весь ночной город.
--------
На сцене в полной тишине, как перед вынесением приговора, выстроились артисты. С ними Варпаховский. Все на сцене и в зале смотрели на начальство в ложе. После продолжительной паузы Никишов поднялся.
Никишов. Отпустить денег сколько потребуется.
И он вышел из зала, за ним устремилась свита. Варпаховский на сцене счастливо улыбнулся, но вдруг, не удержавшись, крикнул Гридасовой.
Варпаховский. Александра Романовна, а хор? У меня же нет мужского хора!
Гридасова. Не волнуйся, Варпаховский, скоро на Колыму эстонская капелла прибывает, почти в полном составе.
И она покинула ложу.
--------
На подоконнике сидели Дуся и Варпаховский.
Дуся развернула пакет с едой.
Дуся. Вот! Отец посылку прислал, правда, почти всё в бараке съели, но кое-что осталось.
Варпаховский. А я что же остальное съем?
Дуся. Не думай об этом, ешь. Отец ещё пришлёт. Послушай, у нас вчера в лагере такой смешной случай произошёл. Начальство приезжало, так наши старые коммунистки пожаловались на плохие условия. А когда те уехали, комендант выгнал всех женщин из бараков, велел на корточки сесть, чтобы всех видеть, и такую речь произнёс, что мы от смеха чуть не умерли. «Жалиться к начальству ходите? Жалиться? Конечно, я всех не удовлетворю, но и к начальству бегать нечего. Одна ко мне с жалобой придёт – удовлетворишь. Другая придёт – удовлетворишь. На третью у меня уже никакой терпимости не хватает». Как стали все женщины хохотать! Весь лагерь на корточках ходуном ходит и смеётся. Не поверишь, он с перепугу убежал и у себя заперся.
Варпаховский. Нет у нас в лагере, пожалуй, тихо. Все спят без задних ног, а я мучаюсь, скорее бы ночь прошла, скорее бы меня на репетицию повели. Не могу понять, что я люблю больше: тебя или театр?
Дуся рассмеялась.
--------
Была обычная магаданская погода - метель. На магаданском театре расклеены афиши «Травиаты». Премьера! За кулисами невероятное оживление, шли последние приготовления к спектаклю. Здесь толпились исполнители в замечательных костюмах эпохи Ренуара. Балерина, танцующая в спектакле канкан, разминалась. Кто-то нервно курил. Метались реквизиторы с веерами, тростями, подсвечниками. К Варпаховскому подошла Дуся в бальном платье Виолетты Валери.
Варпаховский. Дуняша, ты решила меня окончательно сразить? Прекрасно выглядишь! Волнуешься?
Дуся. Ужасно!
В закулисную часть влетела Карякина.
Карякина. Александра Романовна распорядилась начало задержать минут на десять. Кто-то из начальства ещё не приехал, заносы. Варпаховский, отойдите от Зискиной!
Варпаховский. Мы репетируем, Варвара Петровна.
Карякина. Ну-ну…
Карякина направилась к выходу, и уже в дверях обернулась.
Карякина. В зале яблоку упасть негде, столько народу. Что-то невероятное творится!
Карякина убежала, а Варпаховский подошёл к Альфреду – Титову.
Варпаховский. Тит Епифанович, вы замечательно всё делаете, но только не садитесь на стул полностью. Это не элегантно. Садитесь на краешек.
Титов. Не элегантно! Устал я, сил нет. Я вообще такую партию без сала петь не могу.
Варпаховский. Ну, где же я вам сало достану? Я могу только свою пайку хлеба предложить. Да, и когда руку Виолетте целуете, не тяните её вверх, а сами к руке наклоняйтесь. Хорошо?
--------
В зале начал гаснуть свет и зазвучала увертюра, которая в этот раз исполнялась не при закрытом занавесе, а можно было увидеть всех гостей в масках с зажжёнными свечами в руках, расположившихся на лестнице и слушающих вступление к опере. На сцене был выстроен длинный балкон, который с двух сторон заканчивался спускающимися полукругом лестницами. Всюду стояли гости. Трепет живого пламени свечей создавал фантастическую атмосферу. Вдруг в самый бурный момент увертюры на сцену выбежала балерина и, вскочив на рояль Виолетты, начала танцевать канкан. Так начинался спектакль «Травиата» в магаданском театре на Колыме в 1945 году.
---------
Зал с огромной теплотой воспринимал спектакль. Карякина, Гридасова утирали слёзы, когда смотрели последнюю сцену оперы.
--------
Виолетта. Как странно!
Все. Что?
Виолетта. Мне так легко, болезнь прошла, всем страданьям конец. Вдруг силой какой-то чудною
я к жизни призвана!
Виолетта бросилась к огромному окну в центре сцены, двумя руками раздвинула портьеры. Сноп солнечного света ворвался в комнату.
Виолетта. Ах! И снова… жизнь… да жизнь возвращена мне! О, радость!
Виолетта отступила и упала в стоящее спиной к зрителям вольтеровское кресло, которое полностью её скрыло, и только можно было увидеть медленно упавшую руку.
Анина, Жермон, доктор. О небо! Ах!
Альфред. Виолетта!
Анина, Жермон. Ужель уж смерть пришла?
Доктор. Скончалась!
Анина. Альфред, Жермон. О, боже мой!
Закрылся занавес. В театре на секунду воцарилась тишина, и… зал взорвался овацией.
Комментарии
Киносценарий Анны Варпаховской
С тех пор, как испытала счастье увидеть актрису Анну Варпаховскую на сцене, во время первых гастролей по Северной Америке драматического театра имени Л. Варпаховского из Монреаля, всегда ждала возможности новых встреч и новых впечатлений. Диапазон актрисы восхищает её комедийным даром и драматическим.Ей дано заставить зрителя смеяться вместе над и вместе с её героинями, и остро им сопереживать при при тяжелых поворотах их судеб.Потом долго театральные зрители Америки не могли видеть Анну Варпаховскую на сцене. Зато её увидели и полюбили зрители Киева, где она играла в театре имени Леси Украинки до начала нынешних трагических событий.И вот Анна Варпаховская пишет киносценарий из жизни её отца и матери, из жизни людей эпохи сталинского режима, она пишет о трагедии народа, проживавшего на территории Советского Союза. Написать киносценарий - это ведь другая професстия! Этому учатся! Очевидно, талантливый человек талантлив во всем. Сценарий написан мастерски, все эпизоды выстроены так, что смысл каждого краток и красноречив, и по соответствию они контрастны. Мирное время, начало сталинского террора, абсурдность обвинений, жестокость обращения с попадающими под арест- все вошло в описания событий, как и портретные характеристики персонажей.Материал этот документален. В нем представлены известные люди, наделенные большим талантом, и оказавшиеся в жерновах Гулага. Этот текст готов к съемкам! Но как трудно людям искусства в эмиграции... Где режиссер, оператор, средства... Или кто смог бы перевести на английский, и предложить Голливуду! Анну Варпаховскую вновь можно поздравлять с талантливой работой, открывающей в ней новые грани её творческих возможностей. Жду 2-ую часть. Желаю, чтобы сценарий воплотился на экране.
В Магаданском театре
Анна, быть может Вам будет интересно прочитать статью о коллеге вашего отца, с которым они вместе работали в Магаданском театре в качестве крепостных: https://www.chayka.org/node/8059
Яков Фрейдин
Добавить комментарий