15. Н. А. Роскина – Н. Я. Берковскомую 23 февраля 1969
[…] За отсутствием Ваших писем читаю Ваши статьи. Прочитала о Тютчеве[1]: ощутила подземный толчок. Я всегда очень любила работы Б. Я. Бухштаба, и сейчас остаюсь им верна, но между его статьей[2] о Тютчеве и Вашей – разница, как между прекрасным и возвышенным[3]. Вы, как Юпитер, сотрясаете представления о литературе, создаете новые, ворочаете чудесами.
<вклеена вырезка: средневековая гравюра, изображающая человека в священнических одеждах на кафедре, а под ней миряне, и в руках одного из них раскрытая книга. Подпись Н. Р.: «Н. Я. Берковский со студентами»>
Очень интересно написали Вы и о денисьевском цикле. Между Тютчевым и Денисьевой происходило, по-видимому, нечто похожее на историю Н. А. Герцен с Гервегом[4] – то есть их объединяло чувство любви, совершенно несовместимое с жизнью, то, что собственно, и есть единственно истинная любовь.
Читаю Вас, как недавно читала Владимира Соловьева: подряд. (В печатном тексте моих писем Вы это место согласуете с редактором. Может быть, лучше сделать так: «Читаю Вас, как в юности читала Добролюбова»).[5]
Я сейчас делаю безумно скучную работу – сверяю письма Чехова с автографами – это и вообще-то скучно, но как раз сейчас я сверяю его письма к М. П. Чеховой, совсем неинтересные. И вот я держу рядом с собою «Текущую литературу»[6] и после каждого письма читаю несколько страниц. Здорово Вы тогда жили! Как Вы смогли прочесть Фурманова?[7] Это же Чапаевский подвиг. Но насколько злее Вы тогда были! Пожалуй, тогда бы Вы не написали о демократизме Тютчева. Конечно, каждый настоящий аристократ демократичен; тогда можно и Заболоцкого добрым назвать[8]. Не верю я в ихний демо.
«Невыгоды третьего посещения» – это прелесть; а «Ярчук» оказался только в отделе редких книг, туда уж я не пошла, пусть Ярчик-духовидец меня извинит[9]. Вообще я очень люблю читать второстепенных писателей, они как бы продолжение чего-то любимого, и притом – свои люди, можно с ними запросто, на дружеской ноге.
Купила я себе Ходасевича[10] – адски дорого, постаралась сразу забыть, за сколько именно. А может, больше никогда в жизни не попадется.
Да, еще хотела сказать Вам о Вашей статье про Тютчева, что она замечательно хорошо построена –
Та короткая дорога,
Ослепляющая глаз,
Что от Тютчева до бога
Проложили Вы для нас.
Ну, вот Вам письмо со стихами, с картинками, если не ответите на него, Вам же хуже будет. Я Вам отомщу. Как, спросите Вы? А вот как. Я буду писать Вам три-четыре письма в день, и только доплатные. Таким образом, я заодно выманю у Вас все деньги, которые вы надеетесь получить, продавая мне вдохновение.
Обнимаю Вас и Вашу Лилечку. Не разлюбите меня, пожалуйста.
Ваша
НР
16. Н. Я. Берковский – Н. А. Роскиной. 25 февраля 1969[11]
Наташенька,
Ваши письма доставляют мне огромное удовольствие, и не только по их мадригальному содержанию – не стану отрицать это, но по замечательному таланту, с которым они написаны. Просто готов плакать, что Вы на письма так тратитесь, у Вас столько юмора, фантазии, остроумия, что хватило бы на все секции СП. Непременно Вы должны писать нечто, – повести, рассказы. Если не в толстые журналы, то хотя бы в Детиздат, который, говорят, больше других издат’ов ценит даровитое, – не знаю, так ли. Или хотя бы жизнеописания сочинять для ЖиЗеЛ’и[12]. Словом, художественный труд для Вас обязателен, и, если Вы за него не беретесь, то только по лености. И скучаете Вы, конечно, потому, что не занимаетесь своим настоящим делом. Кстати, Вы изобрели почти совсем новый прием: ложных иллюстраций, графических полу-цитат. Ведь это одно может дать импульс на целую книжку, остроумнейшую уже по одному своему устройству. Нечто похожее на Ваши лже-иллюстрации было только в шутках 50-х годов: Иван Грозный подает первую помощь своему сыну и т. д.
Конечно, текстология дает Вам корочку хлеба, и забрасывать ее не следует. Но вы непременно должны наезжать и в более веселые области.
Ярчик, в самом деле, стал собака-духовидец, Вы на него накликали. Когда я с ним вдвоем остаюсь, он засыпает на паркете в большой комнате, и каждые 20 минут вдруг вскакивает и оглушительно, во всю ширь своего могучего баса лает. Это не что иное, как духовиденье, конечно.
Меня несколько устрашают Ваши экскурсы в мое литературное прошлое, многое я предпочел бы оставить забытым. Повремените, скоро (апрель-май) выйдет моя новая книга[13], за которую я скорее готов нести ответ, чем за упражнения аспирантских лет, – Текущая литература. Впрочем, там есть одна статья, за которую мне и сейчас не стыдно, – об Осипе Мандельштаме[14]. В последние годы за рубежом ее всю исцитировали, а кое-где и перевели целиком (кажется, во Франции).
Тютчева я надеюсь написать заново, листов на 6-8. У меня много накопилось значительных улучшений и подробностей. Это поэт, мною обожаемый.
О злости, – уверяю Вас, я и сейчас очень злой, но стал скрывать это, с годами научившись дорожить удобствами, которые приносит незлобливость.
Ваши письма я частично цитирую Е. А., которая ими восхищается. Но снова об этом: двоих читателей для Вас очень мало, Вам нужны тысячи подписчиков.
Объясните Ире, что ее мама, мыслящая образами, это золотая рыбка, и нечего ламентировать, что ее нельзя приспособить в отварном виде.
Напишите повесть хотя бы для того, чтобы ослепить Иру.
В Ленинграде тоже очень скучно, хотя и блеснуло нечто предвесеннее. Но так как я очень много работаю, – вернее, очень занят умственно, это не совсем совпадает с называемым работой, то перемогаюсь.
Приветы самые нежные. И не умеющей ценить Вас Ире тоже.
Н. Б.
17. Н. А. Роскина – Н. Я. Берковскому. 28 февраля 1969
Дорогой Наум Яковлевич,
спасибо за поощрительное письмо. А я уж думала, что наскучила Вам, хотела приостановиться. Десять писем за одно – казалось мне верным паритетом для наших отношений. Теперь я Вам еще штук десять напишу. Но чего Вы, ей-богу, хотите от меня еще? Повесть, рассказы... Вот от Чехова тоже требовали, чтоб он роман писал. Если человек что-то одно может писать, то его непременно надо сманивать на другое. Провокация какая-то!..
Но, если вам интересно, то я могу Вам ответить всерьез: я никогда и ничего не могла и не смогу написать такого, что не предназначалось бы кому-то одному. Это относится даже к моим литературоведческим работам. Недавно мне было поручено написать преамбулу к тому писем Чехова 92-94 гг. (пол-листа)[15]. Я мучилась невероятно, пока не поняла, что, в сущности, оценит это только один человек, мой близкий друг Саша Чудаков[16] (кажется, я Вас уже спрашивала, и Вы сказали, что не знаете его; но я уверена, еще узнаете, это чрезвычайно одаренный человек. Иногда он выступает в соавторстве со своей женой, Мариэттой Чудаковой[17], тоже великолепной молодой женщиной. Им по 30 лет). Тогда я написала все так, чтобы было интересно Саше, и, действительно, он похвалил, и всем в чеховской группе понравилось. Правда. Вы скажете, что можно и роман так написать, для кого-то. Но, увы, все-таки нет. Дело в том, что я абсолютно ничего не могу выдумать. В этой преамбуле ведь тоже все невыдуманное, это мое восприятие реальных писем Чехова этих лет, вот и все. Детгиз, вернее, «Детский мир», умолял меня написать им повесть, обещали кучу денег, но ничего у меня не вышло. Один раз в жизни я написала повесть[18] (вот прочтя ее, меня и упрашивали написать другую). Она тоже написана как письмо человеку, которому я хотела все рассказать – о своих отце и матери, о детстве, о том, как умер мой брат Алеша. Я написала ее в 1956 году, вскоре я познакомилась с Заболоцким, которому она очень понравилась, и он стал возить ее по знаменитостям. Кажется, ее бы напечатали в третьей книжке «Литературной Москвы»[19], если бы оную не прикрыли. Если Вам захочется ее прочесть, то я Вам ее привезу. В ней всего около 80 страниц, часа два всего надо, чтоб ее прочесть. Впрочем, мне она сейчас уже совсем неинтересна. Я очень тщеславна, но совсем не честолюбива, отзыв Ахматовой (ей эта повесть очень понравилась) мне был в сто раз дороже факта напечатания; я никогда не нуждалась ни в чем массовом, а без этого стимула нельзя стать литератором. Двух читателей, один из которых Н. Я. Берковский, второй – лицо, им избранное, для меня совершенно достаточно. Кстати, этому лицу, Е. А. Лопыревой, я написала и отдельное письмо, надеюсь, что она получила его. Правда, лев там красиво нарисован? Вам-то мне всю жизнь хотелось писать. Кроме Вас, мне хотелось переписываться с Т. С. Элиотом[20], но ведь я английского не знаю, а по-французски не получилось бы. То, что я хотела ему сказать, можно только по-русски или по-английски. А он взял и умер, не дожидаясь, пока я английский выучу. Но хватит обо мне, мне и так совестно, что я расхвасталась до неприличия. Вы меня спровоцировали. Ваше письмо (я заметила, что Ваши письма, как сонет, имеют строго определенный размер) по лестности для меня превосходит все, когда-либо мною читанное. Теперь мне даже неловко будет просить Вас, чтобы Вы мне еще написали. Но ничего, я найду способ, как вызвать Ваш ответ. В этом смысле я довольна собой, что я достаточно Вас знаю. Например, я была уверена, что мои слова насчет злости «Текущей литературы» не останутся без ответа. Неужели Вы думаете, что я не поняла, что Вы и сейчас такой же злой и только скрываете это ради своего же покоя? Разумеется, я думаю даже, что Вы и свой литературный стиль приглушаете сознательно. Каким бы дьявольски острым критиком Вы были бы, если бы у нас была естественная литературная жизнь, если бы критические статьи не путали с докладными записками. Читая Ходасевича о Маяковском[21], я еще раз подумала, как – при обилии хамства – не хватает в нашей критике сарказма, яда, соли. По-видимому. Ходасевич все-таки несправедлив к Маяковскому – и ради бога! Разве сам Маяковский хоть к кому-нибудь в жизни был справедливым? Особенно мемуарная литература такая слащавая стала, что просто тошно.
Вчера состоялся секретариат СП по поводу Б-ки поэта[22] – это Вам, наверно, уже рассказали, Егоров говорит, что много легче, чем даже сейчас они предполагали. Вечером он ко мне заехал и привез пластинку с записью стихов Ахматовой. Как это больно! Как странно, что так много физического теперь может остаться от человека – ведь фотография тоже тень живого, и вот голос жив, и почерк сохранился, и все это только чтобы напомнить, что человека нет.
Я не могу сказать, что Ира меня ценит недостаточно, напротив, она меня чересчур ценит, от этого и трудности в наших отношениях. Например, на днях в Университете на английском обсуждались вопросы русской речи, и преподаватель стал спрашивать, кто что считает эталоном. Одна девочка ответила: «Радио». А Ира сказала: «Для меня эталон – моя мама. Она меня в детстве учила говорить, и потом я всегда у нее училась». Но вот вдруг вечером, мы уже легли и свет потушили, она говорит из своей комнаты: «Если ты Берковскому написала мою остроту насчет отмены почты, то между нами все кончено!». Я как заору: «Иди к черту!». Она осеклась и утром встала шелковая.
Егоров опять звал прокатиться с ним до Ленинграда, но сегодня, получив от Вас письмо, я не жалею, что отказалась – Вы пишете, что много работаете. Напишите или позвоните, если у Вас будет какой-нибудь свободный уик-энд, и Вам захочется похохотать в моем обществе. Я могу собраться в полчаса. Есть и новое платье, не знаю только, угодит ли оно Вам. Темно-синее, воротничок белый круглый, и по подолу пришиты белые ромашки. Без рукавов. Расклешено от проймы, если вы только понимаете, что это значит. Ну, как? Сделано в стране, где кончил свои дни Т. С. Элиот. Другое, тоже английское платье, в нежно-коричневых тонах было куплено Ире и, представьте, не налезло на нее. У меня о ней был разговор с Егоровым. Он меня уговаривал, что я к Ире недостаточно чутка, что, может быть, она втайне завидует моему женскому успеху и прочее. Но в процессе разговора выяснилось, что она никогда не дает мне свой японский магнитофон, который я ей подарила, купив его на валюту. Тут уж он развел руками. Дело в том, что ей он нужен для занятий, а мне – для игры. А это не игрушка. Так ставятся вопросы в нашей семье. Вот бы мне ее упорство! Может, я действительно написала бы повесть или роман. Пока что я повесила ей в комнату плакат:
Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть.
Ведь все равно ты не сумеешь стекла зубами укусить.
Что, если Тасс и Ариосто, обворожающие нас,
Чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз...[23]
Кстати: стихи Мандельштама, абсолютно все (у него нет ничего, к чему я осталась бы равнодушна) я люблю настолько больше его прозы, что я, наверно, не есть лучший ценитель Вашей статьи «Проза Мандельштама». И из прозы его я больше всего люблю «Четвертую прозу» – о которой Вы, естественно, не написали[24].
Напишите мне побольше о себе. Хвалите меня, но не забывайте и себя.
Вот чего бы мне хотелось, так это издавать журнал, иметь свою редакцию. Вот было бы весело! А пока что я все-таки надеюсь, что к выходу своей книги Вы приедете в Москву, и мы с Еленой Александровной напечем пирогов для Ваших редакторов. У меня, кстати, есть и помощница по хозяйству.
Отношение к Вам москвичей поистине единодушно. На днях я встретила Марианну Строеву[25]; достаточно мне было произнести «Берк...», как я уже находилась в ее объятиях. Я Марианну очень люблю.
Будьте здоровы, благополучны, обнимаю всех вас. Где же Андрюша? Он нам нужен, пусть едет.
Ваша
НР.
18. Н. А. Роскина – Н. Я. Берковскому. 1 марта 1969
Дорогой Наум Яковлевич,
вчера, получив Ваше письмо, написала Вам, как Вы выражаетесь, «в припадке вакхизма», шестнадцать страниц (даже ходила на почту взвесить, можно ли за 4 копейки столько послать). Сегодня же думаю, как можно было до такой степени расхвастаться?! Я явно утратила контроль над собой. Не знаю, каким зверем теперь изображать себя, чтоб нейтрализовать это самоупоение! Надеюсь, что Вы посмеетесь и забудете.
У меня к Вам просьба, – хочу, чтоб она не показалась Вам слишком тургеневской, – пришлите мне своих фотографий; так как Елена Александровна фотографирует сама, то, наверное, у Вас их много, и Вам не жалко. Эта мысль явилась у меня еще во время разговора с Харджиевым, когда он мне рассказал, что у него есть Ваше фото с Арапом[26].
Когда я пишу Вам, что в Москве скучно, и что я тоскую, то я не имею в виду что-то сиюминутное. Слава богу, мое увлечение Вами и мое желание следовать Вашим советам еще не простирается до того, чтобы выбросить с балкона очки. А раз у меня есть глаза и очки, то скучно мне в моей квартире, с моими книгами никогда не может быть. Но есть что-то общее, отчего трудно представить себе интеллигентного человека, который был бы в хорошем настроении в эпоху самосожжения. Я очень умею радоваться просто хорошей погоде, кроме того, мне каждые полтора часа хочется есть, и ничто не мешает мне исполнять это желание, но...
Думаю, что, сочиняя Вам веселые письма с картинками, я поддерживаю себя в значительно лучшем состоянии, чем если бы писала повесть. Когда я писала повесть или воспоминания, то плакала с утра до вечера. Мне это непосильно.[...]
В поликлинике увидела Аникста, подсела к нему. Проходивший врач спросил меня: «Вы к окулисту?» – я ответила: «Нет, я к Аниксту». «Александр Абрамович, поговорите со мной о Берковском!» Не о Шекспире же ему со мной говорить: Ретленд-Бэкон[27], неизвестно кто, а тут вопрос поставлен ясно. И, представьте, как он меня своеобразно понял. Он наклонился к моему уху и таинственно зашептал: «В Наума безумно влюбляются... Года не проходит, чтоб две-три на нем не повисли... В Ленинграде нет ни одной филологини, которая не увлекалась бы Наумом...». Уж не знаю, хотел ли он меня отвратить от Вас, или же, наоборот, дьявольски раззадорить. Но его мордочка и заговорщицкий тон были так уморительны, что я не могла удержаться от хохота. Может быть, он счел это за смех сирены. Он был похож на маленькую обезьянку! Только Вы меня не выдавайте ему, ради бога, он ведь очень славный человек, добрый.
Вчера у нас был гость из Америки, не говорящий ни слова по-русски. Мой французский и Ирин английский проходили страшное испытание. Он профессор физики, дядин товарищ по работе во время войны в знаменитом Массачусетском Технологическом ин-те. Вот тебе и Мандельштам с его «Не искушай чужих наречий!». Плакат был срочно снят. Американцы обычно удручают своим оптимизмом и радостной демонстрацией своего благополучия. Даже мои кузены воображают, что я должна неистово радоваться, если они в третий и пятый раз продают дом и покупают новый, еще лучший. Но этот дядя совсем не такой – у него грустные еврейские глаза и, похоже, он уже смекнул, куда он завел мир со своей физикой.
Я рада, что Вам нравятся мои картинки. Это было интересно ad hoc (или еx tempore?)[28], в переписке с Вами.
НР
19. Н. А. Роскина – Н. Я. Берковскому. 4 марта 1969
Дорогой Наум Яковлевич,
я Вам пишу, что в Москве скучно, и Вы вежливо отвечаете, что в Ленинграде тоже очень скучно. Но в Ленинграде есть Берковские, а в Москве этого нет. Ну, что, профессор, нечем крыть, а?
И вообще столичную скуку ни с какой сравнить нельзя. Эта скука особая, центральная, от которой Вам одни остатки достаются.
Испытали ли Вы все, что можно, со своим тиражом?[29] Писали ли Вы Севастянову[30] и выше? Ваши редакторы вряд ли тут что-то могут, и в этом смысле, может быть, Вы зря лишили их выпивки и законного ужина.
Вообще чудо, что Ваша книга выходит. Странно Вы говорите, что, мол, они такую дрянь издают большими тиражами – говорите так, как будто это не есть именно издательская политика. Если в этом потоке вдруг Ваша книга сверкнет хоть маленьким тиражом, это для всех будет редкий праздник, и все воспримут это как исключение. Впрочем, я Вас, кажется, не утешаю, а пуще расстраиваю.
Приезжайте и все-таки угостите эту братию, под сурдинку и сами покушаете, мне очень хочется, чтобы Вы побывали у нас. Кстати все забываю Вам напомнить, что, если вы год не были в кино, то в Малеевке Вы бы это удовольствие имели ежевечернее. Там прекрасный кинозал, и показывают всегда лучшие фильмы последних лет. И вообще там очень хорошо, Вы не пожалеете. А ведь отношения Ваши с издателями еще продолжаются.
Ждем молодого князя Андрея Берковского[31]. Как я мечтаю, чтоб Ирка влюбилась в него, а тут бы как раз и почту отменили, вот бы я хохотала! И назывался бы такой proverbe[32] – «Не рой другому яму». Но нет, у нее совсем другие мысли.
Не успела я пожаловаться Вам про магнитофон, как она мне ласковенько говорит: «Мамочка, мне уж теперь магнитофон не так нужен, ты можешь его иногда брать!». Я была сконфужена.
Остаюсь в ожидании белых ночей, когда мне назначено. Зубной врач назначил бы придти не так поэтично, но гораздо скорее.
Ваша
НР
Н. Я Берковскому
Что такое есть Берковский? Над землей парящий дух,
Ум чертовский, дух бесовский,
Ощущенье, зренье, слух!
Что такое есть величье?
Комаровский белый лес,
И тепло родное, птичье,
К нам слетевшее с небес.
Что такое есть Наташа?
Ну, Наташа – это я.
Всем известно, что Наташа
Есть опасная змея.
Что такое есть награда
За ее стишки и mots?
Похвала из Ленинграда,
От Берковского письмо!
Н. Роскина
Москва
5 марта 69
20. Н. А. Роскина – Н. Я. Берковскому. 8 марта 1969
Дорогой Наум Яковлевич!
Надеюсь, что Вы получили мое стихотворение, интересное, прежде всего, тем, что оно одобрено Ирой. Обычно, если я искательным тоном пересказываю что-то из моего письма к Вам, она говорит: «Не смешно, мама! Убийственно не смешно!» А тут сказала: «Ну, это ничего. Щи, но от чистого сердца»[33].
В общем, я Ваш Джамбул[34].
Новостей нет. Регулярно встречаю то Эйдлина, мужчину с государственным уклоном, то Аникста, с личным уклоном. У меня такое чувство, словно им получено чередоваться. Ах, как скучен наш Аэропорт!
Кланяется Вам Ю. Г. Оксман[35]. И он, и Антонина Петровна, очень тяжко переболели гриппом, но по-прежнему Ю. Г. легко оживляется, всем интересуется, стремится влиять на ход событий.
Я же по-прежнему интересуюсь исключительно Вами. Нахожусь на станции «Отелло»[36].
Ваша
НР.
21. Н. А. Роскина – Н. Я. Берковскому. 11 марта 1969
Дорогой Наум Яковлевич!
Пишу Вам по такому поводу: если когда-нибудь, на склоне Ваших лет, кто-нибудь заявит, что мои стихи посвящены не Вам, а Адриану Македонову[37], так чтоб Вы ни в коем случае не верили. Это будет вранье. Я теперь во избежание этого всегда буду вставлять Ваше имя или фамилию. Например:
В мире хаоса и шума,
Где победу правит тьма,
Нам сияет свет Наума,
Феномен его ума!
Вот, ясно сказано, что Наум, а не Адриан. Найдя такой прием, можно и умереть спокойно.
На днях я провела очень интересно время с Эммой Герштейн (правда, она стала такая злая – всегда была отчасти злая, но теперь еще хуже, что я ей сказала: «Вы стали настоящая мегера, Ваша фамилия теперь будет Мегерштейн!»). Она мне читала свои воспоминания. Напишет она, конечно, целую книгу, мне читала одну из первых глав – 1928 год, ее знакомство с Мандельштамом и Ахматовой.[38] Замечательно. Потом долго еще говорили с ней на всякие темы, о книге А. А. <Анны Андреевны Ахматовой> о Пушкине, которую она готовит; выяснилось, что она не читала Вашей статьи о повестях Белкина[39] и вообще даже не видела Вашей книги. Ей так приспичило, что она погнала меня тут же встать и ей принести (она живет в одном из наших корпусов). Жажда пропагандировать Ваше творчество вступила в острый конфликт с нелюбовью давать свои книги, но делать нечего, пошла. Наутро она мне звонила, что не спала полночи, читая, – правда, не о Белкине, а о Чехове[40], и в полном восторге. Долго держала меня у телефона среди утренних дел, расспрашивая о других вариантах этой статьи и вообще о Вас. Вы представляете себе, что мой телефон может быть включен в список тех номеров, где дают о Вас неплохую информацию.
Еще была в гостях у своих друзей Чудаковых и позволила себе прочесть им стишки «Что такое есть Берковский?» Это произвело уморительное действие на их маленькую дочку[41]: она прыгала по комнате, вопя: «Наташа есть змея, ядовитая и опасная» и т. д.; потом она вдруг подошла ко мне и тихонько спросила: «Скажите, пожалуйста, а правда есть такая змея – наташа? Я только змею кобра знаю».
Вы мне писали, что к статье о Тютчеве у Вас масса поправок. А не попортите ли Вы ее пропорции? Ведь она замечательно красиво построена. Когда Вы дополняли статью о Чехове, то к ней легче добавлялись и нанизывались новые абзацы, потому что всего Чехова Вы прочли как-то целиком, как один большой рассказ.
<Три вырезки: телефонный аппарат (фото), женщина, моющая посуду (рисунок), фрагмент вязанья (фото)>
Так протекает моя домашняя жизнь, когда я не сижу в библиотеке и не пишу мадригалы Вам.
[...]
Вообще я собираю коллекцию подобных вырезок, так что, посылая Вам, я урываю у себя; цените, Наум Яковлевич. Адриан Владимирович[42] ничего от меня не получит.
Напишите мне, подарил ли он <Адриан Владимирович> Вам свою книгу, и каково Ваше мнение, мне интересно. Вообще напишите, что вы читаете, если у Вас остается время от моих писем, и стоит ли мне читать то же самое. [...]
НР
22. Н. А. Роскина – Н. Я. Берковскому. 17 марта 1969
Обожаемый Наум Яковлевич!
Я провела несколько изумительных часов в поезде, у западного окна, глядя на закат и вспоминая разговоры с Вами. Какое счастье любить Вас!
Моя подруга Лиля[43] была в восторге, узнав, что Вы пьете чай из алма-атинского подстаканника. Ведь она участница этого подстаканника. Когда я рассказала ей, что Вы уверяете, будто никогда в жизни не читали лекций о Гельдерлине, то она сказала: «Интересно бы узнать, как же Наум Яковлевич объясняет, откуда я вообще знаю о существовании Гельдерлина?»
Вчера Аэропорт волновался: придет ли Фрадкин голосовать на наш участок, или же открепился[44]. Нет, не открепился, пришел, и все глазели на него, как на женщину с бородой. Таковы местные деревенские новости, рассказанные мне по приезде.
Мне кажется, что меня не было здесь долго-долго; в поезде было чудесно, но тут я с первой же минуты стала очень скучать и жаждать снова увидеть Вас и утонуть в Ваших глазах.
Только, ради бога, не заставляйте меня писать книги или что-то в этом духе. Вы сами пишете, и хватит, не мучайте других.
Дома я оценила, какой замечательный подарок Вы мне сделали. Еще Выготского[45], может быть, я бы и достала, но Эйхенбаума[46] – почти безнадежно. Ира прямо запрыгала, увидев его. Она сказала: «Мамочка, ведь тебе так хорошо быть у Берковских, а мне так плохо, так можно, эти книги будут стоять у меня в комнате?» Я сказала, что лучше я ее чем другим повеселю, но с Вашим подарком не расстанусь.
Ваша Лилечка необыкновенная женщина. Я оценила не только то, как она печатает, вяжет и стряпает. Что она необыкновенная, я почувствовала при первом же знакомстве, и потом это ощущение все подтверждалось. За то короткое время, что я успела с ней побыть, она мне сказала несколько замечательных вещей, которые я продолжаю обдумывать. Пожалуй, я не знаю ни одного человека, который бы мог понимать некоторые моральные предметы.
Между прочим, она посоветовала мне попросить Вас, чтоб Вы мне рассказали, какой сон снился Вам вскоре после того, как Вы с ней поженились. Но в это время Вы спали и смотрели новый сон, а потом уже не было времени, и теперь мне очень жаль, что я этого не узнала.
Обнимаю Вас. Не забывайте меня, пишите. У Вас такой удобный стол, чернильница, так приятно в нее макать и писать: «Милая Наташенька».
Ваша
Н.
Публикация Ирины Роскиной и Леонида Дубшана
[1] Статья Берковского о Тютчеве, опубликованная в издании: Тютчев Ф.И. Стихотворения. М.-Л., 1962 (Б-ка поэта, Малая серия), уже упоминалась в письме Роскиной от 27 января 1969.
[2] Cтатья: Бухштаб Б. Я. Тютчев // История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941—1956. Т. VII. Литература 1840-х годов. — 1955. — С. 695—719.
[3] Эстетические категории «прекрасное» и «возвышенное», соотношение которых («возвышенное» лучше) обыгрывается здесь Роскиной, трактованы, в частности, И. Кантом в работе «Критика способности суждения».
[4] Неизвестно, насколько далеко зашли отношения между Натальей Александровной Герцен и немецким революционно-демократическим поэтом и публицистом Георгом Гервегом (эту тему много обсуждали в редакции «Литнаследства» и мнения расходились), тогда как с Е.А. Денисьевой (1826-1864) все ясно: она родила Тютчеву троих детей. Однако противопоставление накала любви принятой морали общества было общим.
[5] Имя литературного критика Николая Александровича Добролюбова (1836-1861), приверженца социального подхода к литературным произведениям, настолько канонизировано советской идеологией, что Роскина пользуется им в виде шутки – общего места.
[6] Книга – Н. Берковский. Текущая литература. Статьи критические и теоретические. Москва, Федерация, 1930.
[7] В книге Н.Я. Берковского «Текущая литература» помещена его статья «Дмитрий Фурманов» о писателе, известном в первую очередь своим романом «Чапаев», посвященном жизни и гибели героя Гражданской войны комдива Василия Ивановича Чапаева. Мне кажется, мама – далекая от пролетарской литературы во всех ее проявлениях - и не прочла этой статьи, так как иначе она бы восторженно остановилась на ней. Берковский того времени, которого любители ярлыков продолжают считать рапповцем, то есть критиком, для которого главное, чтобы писатель был «пролетарский», не видит свою задачу в том, чтобы хвалить или ругать автора. Отмечая, что сюжетная линия пленения Чапаева коммунистической идеологией «менее удалась Фурманову», Берковский не клеймит писателя, как можно было бы ждать от критика того времени, а переходит к литературному успеху книги, объясняемому «сюжетностью его материала». Он показывает как вводится герой в произведение, как строится композиция. То есть Берковского можно бы отнести и к формалистам, потому что он изучает именно литературные приемы, и делает это пленительно.
[8] Эта фраза вовсе не значит, что мама считала Заболоцкого недобрым и хотела сказать про него гадость – совсем нет. В своих воспоминаниях о Заболоцком мама показывает сложность его личности и трагизм его судьбы, прямо поясняя свое раздражение поверхностными формулировками, к нему, по ее мнению, крайне неподходящими. «У Слуцкого есть еще такой рассказ о Заболоцком: Италия, светит солнце, Заболоцкий сидит в гондоле и улыбается своей доброй улыбкой. Мое восприятие Заболоцкого таково, что я не могу тут верить ни одному слову, хотя Италия, действительно, существует, там почти всегда светит солнце, Заболоцкий там, действительно, был и может быть даже в гондоле и улыбался. ’’Добрая улыбка” — эти слова могут быть сочтены слащавыми, но они же могут быть и великими словами. Однако ни в том, ни в другом смысле они не относятся к Заболоцкому». «Четыре главы» (Paris. Ymca-Press. 1980).
Ср. также с письмом от 12 февраля 1969 г., где упоминания о доброте Заболоцкого приводятся как пример «плоских», банальных высказываний. Добавим кстати, что про Ахматову маме хотелось сказать, что «...ведь по натуре она была добра, деликатна, участлива» «Четыре главы» (Paris. Ymca-Press. 1980). Может быть, зря, что и про Заболоцкого мама ничего подобного не упомянула, может быть, поэтому (а якобы не из хвастовства) я так настойчиво тычу всем в нос, что он водил меня в театр. (https://www.chayka.org/node/7699).
Мы выбрали для этой публикации письма из начала переписки Роскиной с Берковским – они казались наиболее интересными, но раз уж тут много вспоминается Заболоцкий, хочется включить и отрывок из маминого письма от 11 июля 1969 года: «Плохая сторона жизни в Малеевке и вообще в таких домах та, что Вас все время возвращают к чему-то такому, от чего хочется уйти. Например, сюда приехал Рувим Фраерман. Здоровается и сразу: «Ты папу-то помнишь?». Я ему отвечаю «помню» – и в сторону, Ире: «Помню также “Анну Каренину”» (как Облонский спросил Сережу: «Ты мать помнишь?» – «Помню, не помню, какое ему дело!»). Здесь одна женщина, которая была здесь и в 1956 году, когда мы жили тут с Заболоцким. Долго я избегала ее, но на все-таки меня настигла и сказала: «Боже мой, как любил Вас Николай Алексеевич!» – «Уж мне ль этого не знать», – ответила я. «Как?! Вы в этом сомневаетесь?!» <Сенсация. Сейчас же будет пересказано, об этом будет гудеть вся столовая – (угловые скобки Н. Р.)> «Весьма сомневаюсь». – «Ну уж извините! Все это было на моих глазах! Это же было видно!». Вот до чего люди неделикатны. И ведь это интеллигенция! Тонкие, артистичные души! (Если б это был монолог героини в рассказе Чехова, то герой легко коснулся бы ее руки и сказал «Вы сегодня нервны!..»).»
[9] См. письмо от 17 февраля 1969.
[10] Имеется в виду книга Владислав Ходасевич. Некрополь: воспоминания. Bruxelles: Les éd. Petropolis, 1939.
[11] Это письмо хранится в РГАЛИ, ф.3120.
[12] ЖиЗеЛь – так иногда в шутку сокращали название серии художественно-биографических книг «Жизнь замечательных людей» (официальное сокращение ЖЗЛ).
[13] Сборник «Литература и театр. Статьи разных лет». М.: Искусство, 1969.
[14] Имеется в виду включенная в сборник статья «О прозе Мандельштама», первый вариант которой был опубликован в журнале «Звезда». 1929. № 5.
[15] Эта преамбула напечатана в издании Антон Павлович Чехов. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Том 23. Серия Письма Том 5. Письма 1892-1894.
[16] Александр Павлович Чудаков (1938-2005), филолог и писатель.
[17] Мариэтта Омаровна Чудакова (род. 1937), литературовед, историк литературы. В молодости мне было очень важно мнение Чудаковых по разным литературным вопросам, я приставала, такой ли уж Берковский крупный ученый, - они отвечали, что да. В частности, важно, что М.О. Чудакова попросила Берковского быть ответственным редактором ее книги «Мастерство Юрия Олеши» ( М.: Наука, 1972), то есть и она ценила его как критика современной ему тогдашней «текущей литературы», и он ценил ее анализ литературы тех лет.
[18] Написанная в начале 1950-х гг. повесть «Детство и любовь» опубликована в журнале «Звезда», №: 6, 2015.
[19] «Литературная Москва» - альманах, вышедший в 1956 году (то есть после XX съезда) двумя выпусками, над которыми с огромным энтузиазмом работали уже известные тогда писатели, мечтавшие о создании новой периодики для новой литературы. Несмотря на осторожность редколлегии, соблюдающей в содержании выпусков баланс между идеологически выдержанным и более смелым, альманах был партийным руководством запрещен. В ряду причин запрета можно назвать недовольство начальства осуществленными альманахом публикациями стихов Н. Заболоцкого, М. Цветаевой, и главным образом рассказа А. Яшина «Рычаги», содержавшего критику колхозной жизни. А непосредственным инициатором запрета считается В.А. Кочетов, в то время главный редактор «Литературной газеты», где 22 мая 1957 г. была опубликована разгромная передовица.
[20] Томас С. Элиот (1888-1965) американо-британский поэт.
[21] Статья В. Ходасевича «О Маяковском» (1930), основанная на его более ранней статье «Декольтированная лошадь» (1927). Текст можно прочесть на http://dugward.ru/library/mayakovskiy/hodasevich_o_mayakovskom.html
[22] 27 февраля 1969 г. на заседании секретариата СП (Союз писателей), проиходило расширенное (то есть с участием многих литераторов) заседание по обсуждению издательского плана «Библиотеки поэта». Профессор русской литературы Герценовского института Б.Ф. Егоров (он упоминался в письме Роскиной Берковскому от 27 января 1969 г. - см.) был заместителем главного редактора этого издания.
[23] Из стихотворения О. Мандельштама.
[24] «Четвертая проза» Мандельштама была написана в 1930 г. – через год после написания Берковским и опубликования в журнале «Звезда» (1929, №5) статьи «Проза Мандельштама» (вошла в книгу «Текущая литература», М., Федерация, 1930), где Берковский, вслед за самим поэтом, трактовал метод его прозы как импрессионистический. Но под «естественно, не написали» имеется в виду не только хронологический момент и не только резкое стилевое отличие от предыдущих произведений. Максимально экспрессивная, обвинительная «Четвертая проза» Мандельштама была совершено невозможна для появления в советской печати. Ее вообще мало кто знал до ее публикации во втором томе американского собрания сочинений поэта (Вашингтон, Нью-Йорк, 1964) (у мамы он был, благодаря американским родственникам), а в СССР первая публикация состоялась только в 1988 году, в № 3 таллинского журнала «Радуга».
[25] Марианна Николаевна Строева (1917-2006), театровед, доктор искусствоведения, сотрудник журнала «Театр». Строева неоднократно подчеркивала, что своих работах, посвященных Чехову и Художественному театру, она во многом опиралась на труды Н.Я. Берковского и А.И. Роскина.
[26] Кот Арап жил в комаровском Доме Творчества. Фотография Н.Я. Берковского с Арапом помещена в публикации Л. Дубшана «...Tomorrow в Комароу...». ( https://www.colta.ru/articles/literature/25539-leonid-dubshan-tomorrow-v...)
[27] Ретленд (правильно: Роджер Меннерс, 5-й граф Ратленд) и философ Фрэнсис Бэкон – по некоторым историко-литературным версиям, подлинные авторы пьес, известных как произведения В. Шекспира..
[28] Ad hoc (лат.) - для данной цели; ex tempore (лат.) - по мере надобности.
[29] Книга Н.Я. Берковского «Литература и театр: Статьи разных лет». М.: Искусство, 1969 была издана тиражом 10.000. В то время такой тираж считался маленьким.
[30] Евгений Иванович Севастьянов — в те годы директор издательства «Искусство»..
[31] Намек на Андрея Болконского из «Войны и мира» Л. Толстого.
[32] Proverbe (фр.) – пословица, то есть нечто, содержащее «истину опыта».
[33] У меня подозрение, что в этой маминой игре в безумное увлечение Берковским некоторые реплики мне только приписывались.
[34] Джамбул Джабаев (1846-1945), казахский советский поэт-акын. Шутка понятная тем, кто помнит, что Джамбул воспевал Сталина: Роскина, мол, так же воспевает Берковского.
[35] Оксман Юлиан Григорьевич (1894 -1970), выдающийся филолог, который считал своей гражданской задачей разоблачение пособников сталинских палачей среди работников науки и литературы. Оксман (урожд. Семенова, 1894-1984) Антонина Петровна, жена Юлиана Григорьевича. Про Юлиана Григорьевича можно сказать, что он был диссидентом, когда диссидентства еще не было, то есть с конца 1940-х гг. Незадолго до написания этого письма Оксман, уже исключенный из Союза писателей и выведенный из редколлегий многих изданий, был по требованию КГБ уволен со своего последнего места работы – кафедры русской литературы Горьковского университета. Не знаю, что именно скрывается за маминой фразой «стремится влиять на ход событий», но это вполне может быть что-то конкретное: Оксман и будил молодые умы, и – через иностранных славистов - передавал рукописи за границу..
[36] Имеется в виду статья Н.Я. Берковского "Отелло", впервые напечатанная в 1946 г. и вошедшая в его книгу "Статьи о литературе" (Гослитиздат, М.-Л. 1962).
[37] Намек на то, что А.В. Македонов в своей книге о Заболоцком утверждает, что стихи из цикла «Последняя любовь» посвящены не моей маме – вернее он Н.А. Роскину вообще не упоминает, получается, что все свои стихи Заболоцкий обращал только к законной жене.
[38] См. Герштейн Э. Г. Мемуары. — СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. Об Э.Г. Герштейн и ее работе над книгой А.А. Ахматовой о Пушкине см. также в письме от 27 января 1969 г. и прим. к нему.
[39] Берковский Н.Я. «О Повестях Белкина » ( Пушкин 30- х годов и вопросы народности и реализма ) / / Берковский Н. Я. Статьи о литературе . М . - Л . , 1962 , с . 242 – 356 .
[40] Статья Н.Я. Берковского «Чехов, повествователь и драматург» в той же книге.
[41] Мария Александровна Чудакова, позже тоже ставшая филологом.
[42] Македонов.
[43] Лия Михайловна Розенблюм.
[44] Имеются в виду выборы в местные советы депутатов трудящихся РСФСР, состоявшиеся 16 марта 1969 г. Илья Моисеевич Фрадкин (1914-1993), литературовед, специалист по немецкой литературе, незадолго до этого оставил жену ради литературоведа Инны Артуровны Тертерян и выехал из нашего кооператива.
[45] Имеется в виду книга основателя культурно-исторической психологии и новой эстетической теории Льва Семеновича Выготского (1896-1934) «Психология искусства, изданная в 1968 г. вторым изданием (Москва: Искусство).
[46] Это была книга «О поэзии» (Л.: Сов. писатель, 1969 ) литературоведа Бориса Михайловича Эйхенбаума (1886-1959), одного из главных представителей «формальной школы».
Комментарии Ирины Роскиной
Добавить комментарий