Если бы Илья ЭРЕНБУРГ (1891 - 1966), с проклятьями упомянутый в завещании Гитлера, умер бы, скажем, зимой 1944-го на 1945 год, и не появилась бы продиктованная свыше циничная статья в "Правде", называвшаяся "Товарищ Эренбург упрощает" (в потоке писем фронтовики писали: "Продолжайте упрощать!"), то хоронили бы в его в Кремлевской стене, да и на почетнейшем месте. А если бы почил чуть позже, всё было бы сделано для скорейшего погружения его в забвение. Но, по счастью, пройдя дорогой жесточайших испытания, находясь не раз на волосок от гибели, он многих и многое отстоял, защитил, поднял, он остановил некоторые планируемые злодеяния и дожил уже как автор воспоминаний до последней большой волны своей славы и даже до последней любви... Однако, всё бренно, и вот сейчас окончательно ушло последнее поколение читателей его военных статей, звавших в бой, поднимавших из окопов. Давно забыты увенчанные Сталинскими премиями средние и даже совсем слабые романы, но даже и блестящий "Хулио Хуренито" и "Двенадцать трубок", и "Заговор равных" сейчас способны прочесть немногие. И за чтение его мемуаров мало кто-сейчас возьмется. Да, тогда была жизненно необходима хотя бы та полуправда с глотками кислорода, а ныне Истина стала множественна... И что же от всего осталось? Эренбург-поэт! "Во всем и всегда прежде всего поэт", по словам Ахматовой. Не зря ему, юному,покровительствовал Брюсов, не зря первой его книгой восхищался Северянин, не зря высоко ценили его не только Волошин и А.Н. Толстой (это понятно), но и Блок! О высочайшем отзыве Блока Э. узнал от от С.М. Алянского лишь четыре десятилетия спустя...
Обладавший исключительным чутьем Гумилев рано предрек неизбежные перемены в его поэтике. И они, хоть и, ох, как не быстро, совершились. И вот Эренбург, несмотря на множество неровных, попутных, неряшливых, сочиненных на полях прозы стихов, в лучших своих стихотворениях - всё же крупный русский поэт двадцатого века. И вот одно из них, небольшое, написанное, кажется, на другой день после Дня Победы.
***
О них когда–то горевал поэт:
Они друг друга долго ожидали,
А встретившись, друг друга не узнали
На небесах, где горя больше нет.
Но не в раю, на том земном просторе,
Где шаг ступи — и горе, горе, горе,
Я ждал ее, как можно ждать любя,
Я знал ее, как можно знать себя,
Я звал ее в крови, в грязи, в печали.
И час настал — закончилась война.
Я шел домой. Навстречу шла она.
И мы друг друга не узнали.
