Календарь, кормилец мой в пору духовного голода,извещает о том, что сегодня день убийства Г.Е. Распутина в 1916 году. Это убийство, имевшее целью спасение империи, по существу оказалось первым террористическим актом надвинувшейся революции. Между прочим, спустя столетие, обнаружилось, что один из участников дела доктор Лазаверт не был "убийцею в белом халате" и вместо обещанного цианистого калия осыпал предназначенные для "старца" розовые эклеры стрептоцидом. Что привело лишь к несварению желудка и вызвало ужас убийц, не понимавших, почему "беса" и циан не берет. Пришлось стрелять и топить в реке... Конечно, несчастьем России была болезнь наследника, пришедшая в Романовский дом с внучкой королевы Виктории (генетический анализ тоже через век показал, что королева была дочерью любовника матери лорда Дерби, оттуда и пришла гемофилия. Не зря в старой Англии измена королевы считалось государственной изменой, а тут этот британский грех со страшной силой ударил по России). Григорий Ефимович, выдающийся и, говоря современным языком, стихийный "экстрасенс", конечно, не был злодеем и в литературе и предреволюционной, и тем более в послереволюционной всячески оклеветан. Записки его секретаря Арона Симановича (близкого родственника известного живописца Валентина Серова) создают совершенно объективный портрет реального целителя и мудрого советчика. Конечно, он был небезгрешен и, случалось, спьяну распоясывался. М.А. Зенкевич, акмеист первого призыва и мой в поэзии учитель, рассказывал мне о драке в царскосельском поезде Гумилева с Распутиным, слишком пристально взглянувшим на Ахматову (подробней, дай Бог, расскажу в мемуарах). С уничтожением Распутина премного потеряли близкие к его окружению "новокрестьянские" поэты Клюев и Есенин...
Собственно говоря, как известно моим виртуальным читателям, меня куда больше политических обстоятельств интересует их преломление в поэзии. В замечательных (как всегда у него) стихах Клюева есть только намеки на былые распутинские похождения. Зато существует сильное стихотворение Гумилева "Мужик" , вполне доступное для чтения. И - для перечитывания(ибо есть в нем некая даже до наших дней не ушедшая актуальность).
Вероятно, способности к гипнозу всё же наследуются. Вот дочка "старца" Матрена была потом в США укротительницей тигров. Между прочим, Г. Е. , который мог бы иметь бессчетные миллионы, по завещанию оставил ей три тысячи рублей (а на эти деньги, по словам одного чеховского персонажа, актера, созревшего для преступления, "не то что театра, а путного сарая не выстроишь!").
Однако тут у меня появляется оправданная датой возможность показать два собственных стихотворения). Оба имеют подлинную жизненную основу.
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
СТОЛ
Стол, за которым я обедал,
Юсуповский массивный стол,
Давно забвение изведал,
Хотя в историю вошёл.
За ним кутили офицеры,
Распутин, сидючи за ним,
Ирину звал и ел эклеры,
От яда дьяволом храним.
Потом досье и парабеллум
Лежали в ящике стола,
Вновь красного беседа с белым
Там, на Гороховой, текла.
Писался протокол, при этом
Рисунками марался лист,
Ведь был подследственный поэтом
И стихотворцем был чекист.
И, как друзья-однополчане,
На время прекратив допрос,
Спор начинали о Ренане
В дыму дешёвых папирос.
2015
ДНЕЙ НА СКЛОНЕ
Родни церковной путь неблизкий
Был прям и смутен.
Щи из глубокой этой миски
Хлебал Распутин.
Глядел, глотая понемножку,
И, мужичище,
Совал облизанную ложку
За голенище.
И над горой Секирной слева
Спит благочинный,
Умевший самовара чрево
Разжечь лучиной.
Мальчонкой – эти дни далече –
Я был неглупым,
И, жадно вслушиваясь в речи,
Облился супом.
И сероглазая поповна,
Седая тетка,
Смотрела на меня любовно,
Бранила кротко.
Зачем-то дней моих на склоне
Всплывают лица
И тают в колокольном звоне,
И повесть длится.
О сгинувших перед рассветом
Без переписки,
Об ангеле с крестом воздетым
На донце миски.
2016
