Завтра условный (установленный лишь по сведениям соответствующей инстанции) день смерти Осипа МАНДЕЛЬШТАМА в 1938 году. В юности, не довольствуясь теми стихами, которые удержала отцовская память (а отец мой слышал некоторые и в авторском чтении), я, просидев несколько вечеров в Ленинградской публичной библиотеке, от руки переписал весь сборник 1928 года. Мое личное отношение к поэзии О. М. пережило, начиная с отрочества, несколько эпох; бывали времена, когда я бредил решительно всеми его стихами. Теперь это не так, и все же сознаю,что у него при любой погоде достаточно стихотворений, столь сильных, что это поистине, как воскликнула о них Ахматова, "пропуск в бессмертие твой"! Кроме того имеются его дивные статьи о поэзии (которые он писал, как стихи, и они не в меньшей мере достойны заучивания наизусть; кстати, велика моя благодарность покойному отцу за то, что не устрашился и сохранил книжку "О поэзии"!), есть изумительный "Разговор о Данте" и ни с чем не сравнимая проза. Есть просто божественные вольные переводы из Петрарки и невероятно мощные из Барбье (последние непонятно почему не вошли в так называемое недавнее "полное собрание сочинений"- трехтомное). Всё же на первом месте, разумеется, собственные его стихи. Как с годами ни меняйся, их незнание означает незнание русской поэзии. Начнёшь перечислять любимые и список станет длинным. Об одном из них ("Возможна ли женщине мёртвой хвала...") я написал статью, в свое время опубликованную в журнале "Вопросы литературы".
Находясь не по своей воле в живописном Воронеже, О. М. заметил, что кроме него поэзией в России "занимаются Пастернак, Ахматова и Пашка Васильев". Ну, да, Клюев уже невесть где загинул, Заболоцкого О. М. не воспринимал, Луговского, вероятно, презирал, молоденького Смелякова скорей всего не знал. Так или иначе после всех названных все русские стихи кажутся серыми (не серых еще долго, долго пришлось ждать-поджидать).
Готов смириться, если мои сочтут только сочувственными стихотворными комментариями...
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
* * *
Шумят поэты в Герценовском доме,
С профессорами споря вперебой,
Но, может быть, здесь нет поэтов кроме
Того, кто жил в пристройке угловой.
Висели здесь верёвки бельевые
И продранные сохли простыни;
Он выходил, увидев, как впервые,
Тверской бульвар в ненастливые дни.
Звонок трамвайный проносился мимо,
И прошлый век витал невдалеке,
Где он бродил, нелепый и гонимый,
С волшебной тростью в немощной руке.
Потом истаял где-то на Востоке
Его стихов расплавленный металл,
И шёл прозаик через двор широкий,
И долго, долго листья подметал.
2015
* * *
Как всё же был самолюбив и вздорен,
Как суетился в эти времена
Людской породы, срубленной под корень,
Выбрасывался в ссылке из окна!
Откуда храбрость у клаустрофоба?
Решать пришлось, теперь его куда.
И вот – Воронеж, высота сугроба
И в гиблом поле полая вода.
Но вечерами зыблется бездонно
Горючий холод, затемнённый свет
Созвездьями заполненного Дона,
И веет утро предвоенных лет.
И там, где стал невыносимо плосок
Дежурный слог неистощимых од, -
Его стихов небесный отголосок
И облаков неумолимый ход.
2019
