Восьмидесятилетие "Дороги Жизни", то есть пути по льду Ладожского озера из блокадного Ленинграда до находящейся на противоположном берегу Кобоны. Часто под бомбами и нередко с провалами грузовиков в полыньи. Не помянуть не могу, поскольку для меня это и часть семейной истории, совершившейся до моего рождения, которого ведь могло бы и не произойти... Вообще-то поздно хватились, когда главная катастрофа с сотнями тысяч погибших от голода уже произошла. Но тут у командования впервые явилась некоторая надежда, что город сдан не будет. Отец, как военнослужащий, оставался до конца, а мать была назначена директором детдома сирот блокады (конечно, одного из многих) и выехала. Встретились после войны.
Тут три стихотворения из многих.
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
* * *
Я брата уводил из дистрофии,
Спасал отца, я матери велел
Пойти с детдомом в глубину России,
Есть лебеду, пережидать обстрел.
Лет через пять, припухлый, грустноглазый,
Я к ним пришел... Как холод колотья,
Порой доходят до меня приказы
Из будущего, из небытия.
КОБОНА
Сам ведь в этой я не был Кобоне,
До которой, уж так нелегки,
Возникавшие на небосклоне
Шли по Ладоге грузовики.
Но, на мужа взглянув виновато,
Ты стянула бечевки узла,
Моего дистрофийного брата
И безумную мать увезла.
И, как прежде, листвою и дерном,
Рыхлой пайкой в безмолвье седом,
Так судьба предрешалась и чёрным
От весеннего таянья льдом.
* * *
О, город грозно-одичалый,
Чуть оттеняющий орду,
Волк забегал в твои кварталы
И в восемнадцатом году!
Давно в твоей полярной лире
Смешались отзвуки земли,
Слова Европы и Сибири
В разноголосицу вошли.
Но, издыхая в дни блокады,
Ты вышел в путь по корке льда,
И ленинградцам были рады
Неведомые города.
Твоих детей усыновили
Кочевья или кишлаки,
Под вихрем азиатской пыли
Твои взросли ученики.
И самый дальний полустанок
Твоим преданием живет…
Но вечен погребальных санок
По Невскому неспешный ход.
И эти жесткие полозья
И крепостного шпиля ось,
Всё на сыром твоём морозе
Сроднилось, слиплось и сплелось.
