На волне радио "Горизонт"
Хотя мама переписывалась с оставшимися в Москве партнёрами по ГОСЕТу и Еврейскому драматическому ансамблю Москонцерта и звала их в Нью-Йорк, но приезд двоих из них - Сони Биник и Лёвы Трактовенко - оказался для нас неожиданностью. У Лёвы была в Нью-Йорке 90-летняя американская родственница, приходившаяся ему тёткой. Она жила в дальнем районе под названием Фар-Рокавей. Фамилию Трактовенко она для удобства сократила и стала Венко. Лёва надеялся, что тётка его примет, даст временное жильё, но та отказалась. Тогда моя мама предложила супругам пожить у нас. В квартире, которую мы снимали в бруклинском районе Уильямсбург, было две спальни.
Мама уступила им свою, а сама временно устроилась в гостиной.
Как часто бывает с новоприбывшими эмигрантами, Соня и Лёва были полны надежд на новую, интересную, творческую жизнь. Мама тут же повела их в еврейский театр Фольксбине, где режиссёр Ротбаум должен был ставить новый спектакль. Обе актрисы получили эпизодические роли торговок на базаре. Лёва участвовать отказался. Он приезжал вместе с Соней на репетиции и сидел в зрительном зале. На мой вопрос, как это профессиональный актёр не хочет выйти на сцену, Трактовенко честно ответил: "Я устал". Ему было уже под 70. Но дома по вечерам, когда было настроение, Соня и Лёва пели дуэтом на иврите или на идише.
Постепенно они входили во вкус, пели всё громче. Я видел, как на улице люди останавливались, слушали. Только сатмарские хасиды, наоборот, ускоряли шаг: спешили поскорее пройти мимо. Потом мне объяснили, что ортодоксальный еврей не должен слушать пение женщины, не преднозначенной ему, ибо пение чужой женщины равно соблазну, греху. Соня этого не знала и пела во весь голос. Трое бывших актёров ГОСЕТа искали, как здесь, в Америке, в Нью-Йорке, применить свой талант. Я предложил им создать на троих театральное обозрение по спектаклям еврейского театра и написал по-русски связки к отрывкам из "Колдуньи", "Тевье-молочника", "Крупного выигрыша", "Фрейлехса". Актёры сначала загорелись новой идеей, но Лёва вскоре наотрез отказался от возвращения на сцену, а без него всё рассыпалось. Задуманный спектакль стал ещё одной неосуществлённой возможностью.
Когда Биник и Трактовенко нашли для себя (с моей помощью) квартиру в субсидированных домах в районе Астория, Квинс, Соня сумела там создать из русскоязычных эмигранток женский хор еврейской песни. К сожалению, хор просуществовал недолго. Сил и здоровья у Сони становилось всё меньше. И в театре Фольксбине ни для Сони, ни для моей мамы в новом сезоне ролей не нашлось.
Но редкие концертные выступления продолжались. Например, в течение нескольких лет мама выступала с чтением стихов в День памяти расстрелянных поэтов. 12 августа 1952 года в Москве были убиты Перец Маркиш, Лев Квитко, Давид Бергельсон, Давид Гофштейн, Ицик Фефер, а также актёр Вениамин Зускин... Мама всех их хорошо знала, со многими дружила и читала их стихи с таким чувством, что зрители не могли сдержать слёз. В этих концертах, проходивших на городской площади или в одном из парков Манхеттена, участвовал и Эмиль Горовец, который всегда пел песню "Я еврей", написанную им на стихи Ицика Фефера.
...Как-то в газете "Новое русское слово" я заметил объявление о том, что создаётся новое русское радио, для которого требуются журналисты, и отправил по указанному адресу своё резюме. Ответ я не получил и забыл об этом. Прошло несколько месяцев - и вдруг звонок:
- Здравствуйте. Я раввин Берл Хаскелевич. Мне поручено открыть еврейское радио на русском языке. Я прочитал ваше резюме. Надо встретиться.
Во время встречи он рассказал, что хабад-любавичская благотворительная организация "ХАМА" (CHAMAH) открывает радио, которое должно вещать пять раз в неделю по одному часу вечером.
В передачу будут включены новости из Израиля, новости еврейской жизни Нью-Йорка и русскоязычной общины. Хаскелевич предложил мне в партнёры актрису Лию Глаз, с которой мы уже были знакомы. Новое радио получило название "Горизонт". Крошечная студия была устроена в офисе организации "ХАМА" на Кингстон Авеню в бруклинском районе Краун-Хайтс, недалеко от главной любавичской синагоги на Истерн Парквей, дом №770. Организация занимала три комнаты на втором этаже старого, скрипучего, довольно грязного деревянного дома. Здесь-то и родилось второе русскоязычное радио Третьей волны эмиграции, которое просуществовало 10 лет, с 1980-го по 1990-й год.
Сначала переводил новости с английского сам Берл Хаскелевич, а мы с Лией Глаз читали их на два голоса. Потом с нашим радио стал сотрудничать эмигрант из Риги добрейший Семён Фейгинов, который, работая в еженедельной американской еврейской газете на идиш "Альгемайнер журнал", приносил оттуда переведённые им на русский язык еврейские новости. Когда через несколько недель Лия Глаз ушла из радио, на её место пришла смешливая Женя Фейгинова, дочь Семёна и жена кинорежиссёра Бориса Фрумина.
Мы хорошо работали вместе, но тоже не долго. Владельцы радио - Гилель Зальцман, Машиах Худайтов и Биньомин Малаховский - решили, что можно обойтись одним ведущим, который сам должен быть и переводчиком. Так я остался единственным штатным сотрудником радио "Горизонт". Моим основным куратором был Гилель Зальцман. В начале 80-х это радио было очень популярным именно благодаря новостям.
По брайтонской набережной вечером прогуливались старички, приложив к уху радиоприёмник. Тогда говорили, что голос Александра Лахмана звучит даже из утюга. Кстати, для радио (а позднее и для телевидения) я решил использовать фамилию отца, а не матери. А в газетах и журналах по-прежнему подписывался фамилией Сиротин. Передачи записывались за несколько часов до эфира. Затем я отвозил плёнку с готовой передачай на радиостанцию, которая находилась на Стэйтен-Айленде.
Примечательно, что радиостанция и волна, на которой звучал "Горизонт", принадлежали христинанской организации. "ХАМА" арендовала один час времени для еврейской передачи. Остальное время на волне звучали проповеди Евангелия и соответствующая музыка. Почти одновременно с радио "Горизонт" организация "ХАМА" стала издавать журнал "Алеф", где я каждую неделю публиковал тексты интервью, которые брал для радио. Вскоре "ХАМА" нашла более приличное помещение в Нижнем Манхеттене, на Пёрл Стрит, дом №78. Студию мне сделали из уборной: оттуда убрали унитаз, трубы, умывальник, и получилось помещение для небольшого стола и одного стула. В этой крошечной студии я проработал почти 10 лет. Отношения мои с работодателями-хасидами были не простыми. Например, я привлёк к сотрудничеству писателя, правозащитника Марка Поповского, который очень интересно рассказывал об учёных, о научных открытиях.
Но когда "три мушкетёра" (так сами себя называли Зальцман, Худайтов и Малаховский) узнали, что еврей Поповский ещё до эмиграции крестился под влиянием священника Александра Меня, они попросили меня этого автора двух десятков книг больше не приглашать. Как сказать человеку, что его не хотят выпускать в эфир из-за его религиозных убеждений? Марк Александрович был человеком прямым, вспыльчивым. Он сказал, что его переход из атеистов в православие вызван был конфликтом с отцом, правоверным коммунистом, и что вообще это его сугубо личное дело.
К сожалению, Поповский обиделся именно на меня. Подобный случай произошёл с генералом Петром Григоренко. В конце 70-х - начале 80-х годов русскоязычные эмигранты создавали различные ассоциации. Было несколько конкурирующих ассоциаций ветеранов Второй мировой войны. Две из них - самые крупные. Одну возглавлял Леонид Розенберг, а другую Семён Комиссар. Для укрепления своих позиций Комиссар пригласил знаменитого генерала-диссидента Петра Григорьевича Григоренко, поселившегося в Нью-Йорке, стать почётным президентом Всеамериканской ассоциации ветеранов и инвалидов Второй мировой войны.
Вскоре внутри этой ассоциации возник конфликт между генералом и Комиссаром. Я попросил Петра Григорьевича рассказать радиослушателям о сути конфликта. Передача вышла в эфир. После этого Семён Комиссар пришёл в офис организации ХАМА с жалобой на меня и потребовал взять интервью у него. Мои хасиды, желая соблюдать нейтралитет и избежать конфликта, пошли Комиссару навстречу, и мне пришлось не только взять у него интервью, но выпустить в эфир без всяких сокращений. Комиссар назвал генерала Григоренко выжившим из ума стариком, хотя они были почти одного возраста, и потребовал от Григоренко отказаться от должности почётного президента. Григоренко - человек, не знающий компромиссов, - не хотел участвовать в финансовых махинациях Комиссара и ушёл из Ассоциации. После выступления Семёна Комиссара на радио "Горизонт" жена Григоренко Зинаида Михайловна перестала со мной здороваться. Хасиды из организации "ХАМА" уважали Комиссара, который, во-первых, был земляком Гилеля Зальцмана (оба родом из Минска), а во-вторых, Комиссар часто без всякого приглашения приходил к ним и читал по памяти стихи еврейских поэтов на идише и поэтов-евреев на русском, таких как Семён Фруг и Семён Надсон. Читал он плохо, долго, но страстно и громко, что вызывало у хасидов немалое удивление.
Мне было стыдно перед Зинаидой Михайловной и Петром Григорьевичем за свою слабость, за то, что я не смог противостоять нажиму владельцев радио. С Зинаидой Григоренко у меня до этого случая были очень тёплые отношения. То она оказалась в одной нью-йоркской больнице с моей мамой, то, когда мама опять попала в больницу из-за диабета и эндокринной болезни, я вновь встретился с Зинаидой Михайловной, которая навещала там тяжело болевшего Петра Григорьевича. Шишки каждый раз падали на меня, поскольку многим казалось, что именно я отвечаю за радиопередачи. Журналист, получающий зарплату, только кажется независимым и свободным. На самом деле, он очень даже зависим, особенно в эмиграции, где выбора для штатного русскоязычного журналиста, практически, не существует.
Вспоминается ещё один очень неприятный случай из моей практики. Мы с мамой в первые годы часто ездили в Нижний Манхеттен, где на торговой улице Орчард-стрит, угол Деленси, стояли русские магазины с дешёвыми костюмами, кожаными куртками и шубами из искусственного меха. Мы их покупали, чтобы отправить по почте родственникам в Минск, в Киев и в Москву. В магазине, владельцем которого был рыжий Яша, работал продавцом недавний эмигрант, совсем юный Гриша Винников.
Он производил такое приятное впечатление и так легко входил в контакт, что моя мама пригласила его к нам домой на обед. Гриша пришёл не один, а с приятелем Сергеем Жолобецким. Сергей тоже был продавцом на Орчард-стрит, а по вечерам играл в какой-то группе на бас-гитаре. С Григорием Винниковым наше знакомство оказалось длительным. Я привёл его на радио "Горизонт", для которого Гриша стал собирать рекламу. Он быстро перезнакомился чуть ли не со всей эмигрантской элитой Нью-Йорка. Со всеми был на "ты". Бывал на всех эмигрантских "тусовках". Я в то время был в хороших отношениях с импресарио Виктором Шульманом, который рекламировал на нашем радио гастролёров из Советского Союза и иногда приглашал меня для участия в сборных концертах артистов-эмигрантов, где я выступал с чтением своих юмористических рассказов. После удачных концертов Виктор возил нас в свой загородный дом на Лонг-Айленде, который потом превратил в дом отдыха "Алёнушка". Принимал он артистов щедро, хлебосольно. Выпивали, играли в футбол. Особенно лихо гонял мяч на поле художник Григорий Перкель.
Бывало, в подпитии кто-то затевал драку, но Виктор быстро успокаивал задир. Шульман всё чаще и успешнее привозил в Америку артистов из СССР. Накануне летних Олимпийских игр в Москве Шульман задумал привести в Штаты группу популярных советских артистов во главе с Иосифом Кобзоном и назвал концерт "Олимпийской сборной". А в это время США объявили московской Олимпиаде бойкот из-за ввода советских войск в Афганистан.
Выглядело так, что концерт, организованный Шульманом, был просоветским, а эмигранты - политические беженцы, "выдворенные" из СССР диссиденты, антисоветски настроенные журналисты, - поддерживали бойкот. Гастроли артистов по городам США начинались в Нью-Йорке. Вечером перед концертным залом собралась большая толпа протестующих. На фотографии, которая у меня сохранилась с тех пор, видны, кроме меня, писатели Эдуард Тополь и Аркадий Львов, журналист Евгений Рубин. Тем, кто купил билет и шёл на концерт, приходось продвигаться, как сквозь строй. Их осыпали свистом, стыдили, называли "совками".
Гриша Винников стал кричать, что его знакомые афганцы грозили подложить бомбу в зрительный зал. Он выступил в роли того мальчика, который, из озорства, кричал в переполненном кинотеатре: "Пожар!" На следующий день я выпустил новостной радиорепортаж, в котором рассказал о случившемся и сообщил о распространяемых Григорием Винниковым слухах, будто некая группа афганцев пригрозила подложить бомбу. Через день в организацию "ХАМА" приехал разъярённый Виктор Шульман и обвинил радио в подрыве его бизнеса.
Он грозил многомиллионным судебным иском за то, что русскоязычные зрители, услышав о бомбе, могут испугаться и сдать купленные билеты. Мои хасиды меньше всего хотели скандалов, судов, адвокатов, расследований и кое-как замяли дело. С тех пор Виктор Шульман перестал со мной разговаривать. Когда я спросил Гришу Винникова, откуда он взял историю с бомбой, тот с гордостью ответил: "Это я просто придумал для смеха. Я же знал, что быстро проверить это невзможно". Так Гриша, эмигрировавший из Лениграда, начинал свою жизнь в Америке.
Как-то Винников пригласил меня к себе. Он снимал тогда на Манхеттене крошечную студию в одну комнату с кухней и спаленкой на антресолях. Я зашёл и с удивлением увидел сидевшую на кровати бывшую жену певца Миши Гулько Машу. Гришка раздражённо покрикивал на неё. Через несколько лет он открыл бюро путешествий Eastern Tours, оформлял визы в Россию, продавал билеты на самолёты Аэрофлота, оказывал кое-какие услуги российским дипломатам, вроде бы разбогател.
Чтобы похвастать своими успехами, он пригласил меня на ланч в итальянском ресторане Гринвич-Виллиджа. Я приехал на сабвее. Он встретил меня у выхода и предложил доехать до ресторана, что был в пяти минутах ходьбы, на роскошном чёрном лимузине. Я сел на заднее сиденье рядом с Гришкой, и он сказал водителю по-русски, куда ехать. Когда мы подъехали к ресторану, Гриша сказал:
- Коля (или Вася), ты покрутись тут, пока мы поланчуем. Я тебя кликну.
- Ты что, нанял лимузин? - удивился я.
- Нет, это мой служебный, с шофёром - небрежно ответил он.
Ему удалось произвести на меня впечатление. А ещё через несколько лет Гриша Винников, набрав денег у клиентов своего бюро путешествий, среди которых были даже его близкие друзья, бежал в Россию и там стал "политологом Грэгом Вайнером", участником телевизионных шоу, на которых выступал в качестве платного эксперта по американским вопросам. Так и хочется воскликнуть: "Ай да Гришка!, Ай да сукин сын!"
Добавить комментарий