Публикация и комментарии Ирины Роскиной
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
От Н.А. Роскиной Копелевым
22 августа 1981
Дорогие! Такие кошмарные трудности с отправкой писем, что и сказать нельзя. Пишем впрок, не зная, когда и как удастся отправить. Да, видно, начался прошлый век, очень плохо доходят и обычные письма, стали пропадать даже от моих простых родственников, уехавших в Сан-Франциско. Вчера был у меня мой любимый Юра Дружников. Он был в Пярну, оттуда заехал в Тарту к Суперфину[1], где должен был встретиться с Рогинским, но не застав его, поехал к нему в Ленинград. Машина забарахлила, он задержался и благодаря этому не попал к нему в тот момент, когда у него был обыск. А дальше его машину прокололи, испортив все четыре колеса, это, видимо, сделали уже нарочно, как когда мы ехали провожать вас. С этими сообщениями он и вернулся в Москву. Рогинского[2] в начале лета вызывали, требовали, чтобы он уехал, он вроде бы согласился сделать это через два месяца, но не сделал. Обвинение такое: злоупотребление работой в архиве, незаконное использование архивных материалов и подделка отношений в архив (или пропусков в архив, не знаю точно). Вот, не зря меня так активно упрашивали друзья с Сувориным не шутить. И – я согласна – не такая душка Суворин, чтобы из-за него еврею в тюрьму садиться! Это было бы парадоксально.
Юра тоскует, говорит: а может, лучше и не ехать? Но какой тут разговор, когда явно об отъезде нет речи. Кое-кто получает разрешение сейчас, но люди без высшего образования в основном; ну, на худой конец инженерчик, однако не кандидат наук, не музыкант, вообще не элита. (Я со слов Юры). Я даже сказала ему: а не подать ли заявление обратно в Союз? Вот Тамару Жирмунскую[3] приняли, причем ничего особенного в смысле покаяния не потребовали, и она прошла при двух только против голосах. Но Юра уж слишком много цапался (в переписке) с Кобенко[4], да и вообще уж слишком много напечатал там. Я просто не знаю для него душевного выхода. И жить ему негде, так как с женой они разошлись, и сейчас, например, она даже попросила его, чтобы его почта не шла на старый адрес.
В четверг Мурик мне говорит (она в отпуске): пойдем куда-нибудь в музей, культурно. Поехали в Кремль, но он, оказывается, закрыт по четвергам. Это, конечно, наша вина, мы москвичи, могли бы знать. Она говорит: пойдем в Исторический музей. Прекрасно, я там увижу мое обожаемое старинное серебро. Но очередь оказалась фантастическая (как, кстати, и в мавзолей), на улице до ГУМ’а. Тогда я со своей стороны тоже вношу предложение: пойдем в «Националь». Ну, это, конечно, можно было тоже предположить, что там обслуживают только туристов. Тогда сели на троллейбус, доехали до магазина «Малыш», где Мурик интересуется пеленками[5]. Купили пеленки, но не такие, как нужно: маленькие, годятся только совсем для новорожденного, а хорошего размера не бывает теперь, экономия ткани, но берите, так как эти тоже бывают редко. Мурик же считает, что надо запасаться без суеверий. Затем зашли в овощное самообслуживание, и вот тут нас ждала настоящая удача: был лук! А его нигде нет, неурожай из-за жары. И размер этой удачи мы оценили, когда вышли из метро на Аэропорте: несли в руках сетки с луком и все аэропортовцы[6] спрашивали нас: где вы брали лук?
Знаю, знаю, Рая, что тут сердце у вас заныло, что и вы хотели бы тут быть – клянусь, меня эта мысль мучает больше даже, чем вы можете предположить. И с Инной вот сидели и говорили, что мы потеряли, сколько из нашей жизни как волной смело – неописуемо. И потому, конечно, эта утрата так для нас значительна, что для вас она адекватно значительна, и привыкнуть невозможно.
Я ни хрена умственного не делаю, вернее, не делала, так как сейчас как раз придется доканчивать кое-что по Чехову, считывать (600 страниц!), сдавать и корректуру читать сводного указателя[7]. Как я буду это делать – не понимаю, видимо, только с помощью, ибо горшок не варит. Радуюсь дивной погоде, которая стоит у нас все лето, жаркая (я хорошо переношу) и бездождливая – и паникую по поводу грядущего бабушкинства. Не хочется, вернее, нет сил, нуждаюсь в покое. Купила (уже на последние деньги от предыдущего Чехова) серебряную сахарницу с крышкой, 1853 года, очень хорошенькую, и говорю: «Мурик, ты когда меня кремируешь, то положи прах в эту чудную сахарницу, а чтобы гости не лезли в нее за сахаром, напиши на ней: «Моя мать не сахар».
В ответ на это Данин рассказал мне, что Хенкин[8] просил на его могиле написать: «Вот где собака зарыта».
С ужасным огорчением узнала о неожиданной смерти Раечки Тайц[9] – вы, наверное, тоже уже об этом знаете, безумно жаль ее и мальчиков. Прочитали об этом в желчном, терпко-горьком письме Марка П.[10]; Америка, видно, ему здорово поперек горла, и я почувствовала, что во многом он мне, видно, близок, ближе других. Раечка, как я узнала из его письма, была со мной не то что неискренна в письмах, но не вполне откровенна, многого плохого мне не сообщала, возможно, боясь огласки, скрывала обременительность для нее американской филантропии с ее ханжеским денежно-еврейско-богомольным стилем, скрывала, что на нее напали негры и ограбили и т.д. Вот я и стала думать, что мне лично больше нравится: чтобы мне КГБ шины прокололо или чтобы негры ограбили. И вышло – КГБ. Потому что понятнее за что и еще по многим причинам, которые трудно сформулировать.
У нас сильно подорожала подписка на газеты – это начало общего подорожания будущего года, которое, говорят, будет небывалым в истории нашей страны. А газеты и журналы просто, из-за подписки, приходится объявить. Я решила ответить на это тем, что вовсе не подписываться, еще и сэкономлю себе. Но потом прочла в «Литературке» очаровательное интервью Джеральдины Чаплин[11] и передумала. Кстати, только из этой же газеты я узнала о том, что Бегин получил Нобелевскую премию мира[12] – радио-то не слышно.
Саша Осповат, говорят, очень хорошую книжечку выпустил о Тютчеве[13]. На нее уже написана рецензия для «Нового мира», но, к сожалению, похоже, что она не пойдет (по какой-то нелепой причине, якобы, чтобы не дразнить руситов). Я не читала ни книги, ни рецензии.
[…]
Ира лелеет свою беременность и становится уже похожа на кенгуру. Целыми днями (она в отпуске, а дальше надеется тянуть бюллетени и новые отпуска, так как очень быстро устает) разговариваем на разные темы, связанные с будущими родами и заботами. В консультации ей сказали: «Вы смотрите, наслаждайтесь жизнью, больше у вас времени не будет уже никогда!»
Зильберштейн стал со свойственной ему лихорадочностью гнать ахматовский том «Литнаследства»[14]. Говорят, что ему все теперь удается больше и лучше других – такое сумел он занять положение; а вообще-то в Госкомиздате было совещание, на котором говорилось, что и двухтомник Цветаевой не следовало издавать. Вообще излишен, мол, интерес к определенным поэтам двадцатого века, вот и Мандельштама издали, в то время как «некоторые» этого не имеют, а Цветаева вполне достаточно представлена в Большой серии и не надо было расширять количество стихов.
Словом, мы вступили в невеселую пору, и надо уходить в личное – или уж идти по-настоящему, до конца, на что я не располагаю силами... Когда-то Грекова произнесла: «Несчастная та страна, где гражданское мужество проявляют старухи». Нет, я вижу много молодых, но с болью вижу, как всё ими достигнутое, постепенно растворяется, как мы идем и идем назад...
Ну, прощаюсь до следующего письма.
Целую, НР
Сару очень хвалили мне за публикацию дневников Ольги Бергольц, но я не читала, к сожалению. (Пока.)
От Копелевых Н.А. Роскиной
12 окт. [1981]
Дорогая Наташа!
понимаю очень, что нет у вас сил, и болезни и ваши и Мурика, а, все таки, - какое это счастье, - маленькое тельце![15]
Мы сейчас у не близких нам людей, это Лев отдыхает перед шквалом, который обрушится на него в течение трех дней книжной ярмарки, где он и будет главным(ой?) «стар»[16], получать премию[17], а до этого и потом - издатели, прессконференции и др. , что есть и слава и полная труха скоропреходящая, очень нужная (не всем, но многим) в молодости, а теперь и вовсе не нужная... И у этих людей двое маленьких детей, правда, в придачу дивный загородный дом, молодая здоровая мать. Отец уже и дедушка (дети от первого брака), но тоже совсем не старый, короче, не сравниваю условия, а только говорю, с каким наслаждением и мы тетешкаемся с этими детишками (ну, и думаем о своих, как и всегда)...
Замечательная новелла, которая начинается желанием пойти в Кремль, а кончается луком. Нет, Вы ошибаетесь, мне только одна из многочисленных наших корреспонденток пишет о ценах, так что очень даже надо...[18]
Совершенно не согласна про письма писателей, но про это и спорить неохота, - слишком не сходно. И не согласна про Трифонова - об этом я уже написала Инне. Я к Заксу (сегодняшнему) отношусь хорошо, мы виделись и здесь временами, - редко, - и в Москве. Но я знала и на себе испытала именно то, о чем написал автор. Признаю за всеми право меня ту[19] - ненавидеть, презирать, не понимать, описывать и др., - думаю, что тут каждый сам судит и писатель на такое имеет право. И вовсе мне (после письма Инны я специально перечитала рассказы) не показалось, что жена автора и собака так уж хороши. Видно лишь, что их он любит.
Не мне Вам говорить, что вольно тем, кто знает узнавать или нет данного персонажа, а все таки речь идет о художественном произведении.
Ох, Наташа, мы ездили к Апдайку[20], проезжали по дороге штук двадцать магазинов «антик», вот где Вам было бы раздолье!
Про Юру Дружникова у нас тут были какие-то совсем страшные предположения, его американская приятельница к нам обратилась («негде жить»), мне-то сразу пришла мысль о разводе (тоже в их ситуации не ахти какой подарок!). А сделать в сущности ничего нельзя.
Про Рогинского мы всё знаем с первого дня. Нас держал в курсе Сережа Дедюлин. Лев написал в «Цайт»[21]. Я еще по телефону сказала Сереже (именно потому, что отношусь к нему хорошо), что фраза в его статье об Азадовском, - очень дурная и известно кому полезная. Он очень огорчился.
Мы дважды виделись накоротке, он работает в «Русской мысли»[22], французского еще не изучает. Рогинский был его близким другом и он буквально землю роет. Также поступают в США друзья Арсения (вроде Мелешковские[23]?), добрались до всяких знаменитостей, в результате было письмо крупных историков в «Тайме», и приглашение президента Колумбийского ун-та[24].
С матерью Азадовского Лев дважды говорил по телефону. Тут мы с первого дня во все места, конечно, не мы, а Лев о нем говорил. В том числе лично с Крайским[25].
Отсюда все это выглядит гораздо менее важно, чем оттуда. Хотя мы (тут уже полновесное мы), не перестаем утверждать, что надо все продолжать, хотя бы для того, чтобы попавшие в разные виды беды люди не чувствуют себя одинокими. Встретили и в Германии и в США много замечательных людей, преимущественно из «Эмнисти»[26], которые буквально отдают всему этому жизни.
Как часто натыкаешься в здешнем издательском мире на то, насколько у нас с ними разная шкала литературных ценностей. Почти непроходимая пропасть. Но, - только и делаем, что пытаемся преодолеть, убеждать, рассказывать, объяснять...
Пишите, не уставайте. А что нужно для язвы?[27]
Обнимаю Вас обоих и всего, всего Вам хорошего. Еще я Сережу укоряла за (по-моему) неверную оценку блоковского «Литнаследства»[28]. Или мы тут тоже не сойдемся?
Ваша Рая
От Н.А. Роскиной Копелевым
3 ноября 1981
Дорогая Рая! Оборачиваемость писем такая долгая, что не всегда помню элементы полемики, так как, вероятно, не придаю большого значения своим высказываниям на чисто литературные темы, вроде того, как понимать письма классиков. Да и меняются у меня эти мнения в зависимости от того, с каким настроением когда и для чего я читаю. Не придавайте вы этому значения. К сожалению, я плохо себя чувствую, депрессия, все время на антидепрессантах, поэтому, боюсь, мои впечатления от жизни мрачнее, чем следует по какой-то средней норме. А главное - их скудность. Когда читаешь Ваши письма о путешествиях по всему свету, о фантастических встречах и беседах, то, конечно, чувствуешь себя в тюряге, хотя я в результате сама ее выбрала. Однако чтение, пока еще, к счастью, бывает (хотя без вас неизмеримо хуже, естественно). Читала в частности, кое-какие номера «Русской мысли», и там и Ваше (про кружки)[29] и Левино (речь на ярмарке)[30]. Читала еще два-три номера «Время и мы», в частности, тот, где рассказы Ильи Суслова. Удивилась: кончаются они тем, что мы-де начали новую жизнь, а они там – все про нас да про нас, у них жизнь остановилась. А все рассказы как раз именно только про нас, разные незначительные эпизодики – лишь бы вспомнить Горина да Арканова[31], потому что вспомнить их ему явно приятно, а совсем не потому, что эти его милые благоглупости обогатят журнал. Словом, ясно одно: вам интересно про нас, а нам про вас, надо прилагать все усилия, чтобы не оторваться друг от друга. В этом смысле не только наших личных привязанностей, но и смысл нашего отношения к сегодняшнему миру, в который мы хотим внести усилия объединения, противодействуя искусственному расторжению. А насчет того, где жизнь продолжается, то это еще надо посмотреть хорошенько. Очень трогает то, что Вы пишете о людях из Эмнисти и других[32], которые жизнь кладут за тех, кто тут в беде, но, конечно, эффективность вынужденно не особенно высокая. Что даст Рогинскому приглашение от Колумбийского университета? Снизит срок? Шиш. А все же хорошо, что помнят, что не жалеют сил, пусть хотя бы даже просто потешат его честолюбие, и то спасибо.
Тут распространился слух, что Закс помер, и помер именно от рассказа Трифонова[33]. К чести Нюни Руниной[34] надо сказать, что она сразу в этом усомнилась – не такой человек, мол, Закс, чтобы умереть от этого, к тому же он себя видит совершенно иначе и даже просто не поймет, что речь идет о нем. Потом пришло от него письмо, в котором он мне пишет, что слыхал о рассказе Трифонова, но не читал его; итак, не умер. Да, я с вами согласна, что человек он был противный, грубый, трусливый, да и неумный (каковым и остался). Но ведь не он же обсуждается, а Трифонов, который тут выглядит мелким, злопамятным, вполне в масштабе Закса, и вот это вызвало протест и отталкивание. Вы пишете, что признаете за всеми право Вас судить – ту. Верно, эта Ваша позиция неуязвима, она безукоризненна, как этически, так и чисто практически. Но мы с Инной не раз обсуждали, что это стремление Вас – ту – судить присуще гораздо чаще тем, которые сами далеко не безупречны. Они были-то такие же, как Вы – «та»; а вот стать, как «эта», не сумели, и им обидно, и зло берет.
Трифонов – художник. Все, что им написано в жанре публицистики, интервью или вот такого полу-мемуарного – ужасно плоско, неумело, прямолинейно, а иногда даже и совсем ни в какие ворота не лезет. Вы пишете, вольно же узнавать в художественных произведениях... и т.д. Но где тут границы, если он описывает реальное свое путешествие в Италию, реальную жену и проч.? Ведь и Максимов в «Носорогах»[35] никого не назвал по имени. В этом и есть главная пакость: не назвал, поэтому нельзя прямо ответить, вольно же узнавать и т.д.[36]
Но бог с ним, я чувствую, что слишком долго про одно и то же пишу. Не имеет это такого уж большого значения. Как говорится, проехали.
Я не знаю, какого Вы мнения о Блоковском литнаследстве, а какого Сережа; я получила тома его[37] в подарок от Лили Розенблюм[38], знаю, что многие мечтают его купить за бешеные деньги, но скажу Вам честно, хотя мне неловко перед Лилей: по-моему, это ужасно скучно. Письма к жене – это форменная херня, на фоне которой ее письма кажутся разумной человеческой речью. А другие блоковские тома – обилие, горы материала, по большей части нужного только специалистам, литературного лишь в узком смысле слова. Впрочем, прошу Вас, все мои литературные оценки перекидывать на депрессию. Увы, мне все малоинтересно, как Осповату[39] все крайне интересно. Глаз не принимает и слух отвергает – ощущение, что я исчерпана. К сожалению, помочь этому очень трудно, я принимаю лекарства, но их действия хватает только, чтобы выползти из кровати, а уже выползти на улицу каждый раз проблема. Спасибо за предложение лекарств; когда я спросила врача, не нужно ли чего-нибудь заграничного, он сказал: «Ох! И вы туда же!» Он не надеется, что дело тут зависит от заграничных антидепрессантов, считает, что важно умело скоординировать то, что есть, но при этом откровенно сказал, что вряд ли можно существенно изменить мое состояние.
Предложили нам тут обмен – через правление – на две однокомнатные квартиры. Одну над Инной[40], квартиру Ленки Брук[41] (она получила государственную, в 60 метров), а вторую – бывшую Светлова[42], на первом этаже, но зато с большой кухней, в том подъезде, где Раечка Облонская[43]. Мы взбудоражены, с одной стороны, ясно, что надо это сделать, хотя бы для того, чтобы потом съехаться в трехкомнатной, а с другой стороны, мы вообще не имели в виду отделяться, нам будет тяжело; а с третьей стороны – еще никто не родился, а уже надо что-то решать и делать, потому что квартиры освободились, а господину Курганову[44] нужна двухкомнатная для дочери Маркова[45]. Любопытная сценка наших нравов: Курганов предложил мне через Катю Старикову[46] этот вариант, но потом, на правлении, разыграл более для себя выгодный вариант, при котором начальники получали еще больше и еще лучше. Узнав об этом от возмущенной Кати, я ее успокоила: мне еще лучше, если меня лишают выбора, я к этому привыкла, я не должна решать – и слава богу. Но через две недели тот вариант у Курганова по каким-то причинам погорел. Как же он вышел из положения? Он звонил Кате, что у него была Роскина, плакала, говорила, что не может жить с ребенком, что у нее отец погиб за Москву, а сейчас как раз сорокалетие этой битвы, поэтому необходимо квартиры эти предоставить ей. А я вообще и не думала к нему идти. Катя пришла ко мне удивленная и спросила, чего же я хочу? На самом деле я хочу только, чтобы со мной не происходило ничего... Квартира бывшая Светлова освободилась по печальному поводу – умер сын Озерской[47], пасынок Тарковского. Как-то ужасно умер, кричал, а ему не пришли на помощь, думая, что нет ключа от двери, в она была не заперта. Видимо, разрыв сердца.
К Але Яковлевне приехал ее брат[48] из Вашингтона, ставший давно уже американцем до мозга костей. Говорил, что в Америке все хотят, чтобы было как у нас, чтобы не носились с преступниками и столько не думали об их правах; что наше государство в начале XXI века будет, в отличие от падающей Америки, самым демократическим государством в мире; потрясен дешевизной цен в магазине (естественно «Березка»); на мой вопрос о Наташе Белинковой[49], сказал, что с такими людьми он не знакомится, он живет в среде американцев; и на вопрос о том, почему все-таки никто, ни один человек, хоть один бы на смех, не бежит из Америки к нам, ответил: «А кто от вас бежит? Одни евреи...» Вспомнил, что я занималась Сувориным, любезно выразил сожаление, что не удалось напечатать дневник, предположил, что вероятно, это потому, что Ленин совершенно справедливо назвал его черносотенцем, а когда я намекнула, что черносотенство бывает и сейчас, категорически отрицал это. (Правда, не сошлись концы с концами, почему же тогда евреи бегут). Вот Ира и говорит: ты с такими пожила бы в этой самой Америке. А в остальном очень милый и добрый старикашка – если его не раздражать политикой, которую он прекрасно знает, ибо он член сословия юристов округа Вирджиния и специалист по выборному праву. Или вот он меня спрашивает, кто такой Костаки[50]. Я говорю: какая-то странная фигура, договорился с властями... Он: а что же тут странного? Вот семья Пикассо тоже договорилась с властями... И я все время вспоминала Вас и Леву, как-то вы там, сколько же нужно сил и нервов для этих приятных, любезных, светских бесед. Аля Як. его любит, счастлива, что он приехал, и делает вид, что она не с нами (но ненадолго! Скоро он уедет!)
А кстати о черносотенце Суворине: вдруг вышла книга «Яснополянский сборник» и там моя публикация и дневника – отрывок о Толстом[51]. Левин тезка говорит, например, что если поставить сетку на Киевской улице в Туле или на Невском проспекте и в сетку эту взять семьсот человек, а из острога выпустить семьсот человек и этих посадить, то решительно ничего в мире не изменится. Мне жаль, что я не могла в комментарии указать, что у нас как раз теперь семьсот есть таких заключенных. Один экземпляр мне всего дали. А если бы и не один, то как послать вам? А уж сколько вы внимания уделили мне с этим Сувориным... Впрочем, вообще-то сборник неинтересный, преобладает Мотылева[52], старая, как тот мир, мировым значением которого она все занимается и занимается. В ее неутомимости давно уже преобладает механическое начало. Я часто думала, что никто так не противоречит всему существующему, как Толстой. Вернее, не так: никому не противопоказано все в такой острой и сильной степени, как Толстому, я буквально не могла продыхнуть в его юбилей.
Пришлите, пожалуйста, новый адрес и телефон Ефима Григорьевича.
Обнимаем, я и Мурик.
НР
Дорогой Лева, все очень хвалили твою речь при получении премии[53]. Мне кажется, что в ближайшие годы ты будешь выдвинут на Нобелевскую премию мира. Кстати, о премиях: сегодня Инну пригласили в СП, чтобы вручить ей медаль «ветеран труда». Она пыталась трепыхаться, что ей бы надо отказаться, но я вопила, что нужно как раз другое: получить законную работу, перевод с французского лучше всего, чтобы иметь справку для Литфонда и оплаченный бюллетень на пять лет. Правда же?
НР
Ох, Лева, до чего мы горды и счастливы, что ты стал так любим во всем мире! Но вполне представляем себе, до чего это утомительно.
Перечитала письмо и почувствовала потребность добавить опять про Трифонова и Закса: ведь противно у Трифонова не только то, как он описал лично Закса, а то, что он изображен противным эмигрантом, который жадно съедает две порции макарон, в то время, как сам Трифонов ест, как красная девица, только дыню. Он изображен именно не лично, а эмигрантски противным, противным в силу своей общественной сущности. Возможно, что так оно и есть, то есть, что человек мог остаться собою даже и сменив на 180 градусов свою политическую ориентацию. Об этом можно было бы писать, если бы можно было писать о других эмигрантах, а раз нельзя, то и не следует касаться этой темы. Того требует и такт, и честность. И жаль, что Трифонову этого не хватило, но это не удивляет после его прошлой статьи в «Иностранной литературе»[54], после его выступления в «Вопросах литературы», где он, вернувшись из ФРГ, рассказывал, что Войнович валяется всюду на книжных прилавках и его никто не желает читать. Озеров[55] сидел с довольным видом. Он же не сказал о том, что Михаила Алексеева[56] никто не желает читать ни тут, ни там. Ну, словом, Вы меня поняли...
Сейчас забегала ко мне Катя Старикова и рассказала про суд над Ириной Гривниной[57] и вообще про эту семью, где папа[58] ездил в Японию, «имел страну», где мама усыпана изумрудами и бриллиантами, и дочь, просидев год за помощь семьям насильственно «опсихушенных» (мое слово), уехала в ссылку и оставила им восьмилетнюю дочь. Потрясающие контрасты в одной семье, впрочем, хорошо знакомые нам по русской истории. Моя острота: ну, теперь ясно, почему нет колбасы, она вся уходит на помощь политзаключенных. (Недавно была изумительная передача по телевидению. Выступал министр пищевой промышленности, толстый дядя, говорил так: «Наш народ питается нормально» и улыбался довольно. А корреспондент телевидения говорил с ним строго: «А вот почему сыра нет?» Он говорит: «Мы не ожидали, что с сыром будут трудности, но теперь уж все внимание на сыр, будет сыр». А корреспондент еще строже: «А почему то-то и то-то?» А он опять довольный: «Потребление мяса возросло у нас с 58 кг до 62», «достижения очень большие». Но трудности у нас оттого, что за последние года 32 миллиона сельских жителей ушло из деревни в город. Достижения же, конечно, куда выше трудностей, в общем очень интересно было с ним как бы поговорить.)
Раинька, сейчас у Инны прочла Ваше письмо про Пастернака и Ольгу[59]: «Он не мог преодолеть одной ночи в поезде Москва-Ленинград». И я не могу, хотя у меня там Бухштаб[60]! Не могу!!! Переписываться к счастью могу... Инна мне дает почитать эту книгу[61] – напишу и я Вам о ней...
Вот, прочитала; поражена насколько интереснее становятся писания Ольги, когда она обращена непосредственно к читателю, а не к Борису, который увлекал еe в небесные страны!
НРоскина
[1] Габриэль Гаврилович Суперфин (род. 1943), филолог, архивист, активный участник правозащитного движения в СССР, эмигрировал в 1983 г.
[2] Арсений Борисович Рогинский (р. 1946), историк, правозащитник, был в 1981 г. арестован. См. подробно на сайте http://www.hro.org/node/5665
[3] Тамара Александровна Жирмунская (род. 1936), поэт, переводчик, литературный критик. В 1979 г. была исключена из Союза писателей СССР в связи с подачей документов на выезд в Израиль, а в 1981 г. восстановлена.
[4] Виктор Кобенко – с 1977 г. функционер Союза писателей СССР, сменивший на этой должности В.Н. Ильина.
[5] Рожать мне предстояло только в январе.
[6] То есть жители района, расположенного около станции метро Аэропорт, застроенного в основном кооперативными домами творческой интеллигенции.
[7] Указатель имен и названий к произведениям А. П. Чехова / / Чехов А. П. Соч. М., 1982. Т 18.
[8] Предполагаю, что актер Владимир Яковлевич Хенкин (1883-1953), но не уверена.
[9] Редактор Раиса Коган, вдова писателя Я.М. Тайца, со своими сыновьями-близнецами Павлом и Егором Коганами (снимавшимися в 1971 г. в фильме Р.Быкова «Телеграмма»), уехала в 1975 г. в США.
[10] Марк Александрович Поповский (1922-2004), писатель, автор биографических книг об учёных, диссидент, в 1977 г. эмигрировал в США. Когда-то в Москве он приходил к Н.А. Роскиной, так как писал об академике Николае Ивановиче Вавилове, о котором в свое время писал А.И. Роскин (Караваны, дороги, колосья. - М.: ОГИЗ - Молодая гвардия, 1932).
[11] Джеральдина Чаплин (род. 1944), актриса, дочь Чарли Чаплина.
[12] Седьмой премьер-министр Израиля Менахем Бегин (1933-1992) был лауреатом Нобелевской премии мира за 1978 год. В 1981 г. Нобелевскую премию мира получило Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев.
[13] Речь идет о книжке историка и филолога Александра Львовича Осповата (род. 1948) «Как слово наше отзовется»… : О первом сборнике Ф. И. Тютчева. М.: Книга, 1980.
[14] Ахматовский том «Литературного наследства» не был издан. См. интервью с А.Галушкиным http://os.colta.ru/literature/projects/76/details/21308/?print=yes
[15] Это по поводу того, что я собралась обзаводиться ребенком.
[16] То есть он (Копелев) будет главной «звездой».
[17] В 1981 г. Л.З. Копелев получил международную награду, ежегодно вручаемую во время Франкфуртской книжной ярмарки деятелям литературы, науки и искусства за вклад в развитие мира и взаимопонимания между народами.
[18] См. письмо Роскиной от 22 августа 1981.
[19] Имеется в виду, что будучи студенткой ИФЛИ Р.Д. Орлова (тогда Либерзон) всерьез воспринимала идеалы коммунистической партии. Р.Д. Орлова без прикрас описывает себя тогдашнюю в книге «Воспоминания о непрошедшем времени» (М., 1993). Но и до публикации этой книги история, в ней, в частности, изложенная, многим в писательских кругах была известна. И большей частью от самой же Орловой, которая очень в своем тогдашнем поведении раскаивалась. Суть в том, что в 1940 г. Р.Д. Орлова по собственной воле процитировала крамольные суждения своего товарища Г.С. Кнабе, которого из-за этого не приняли в партию и уволили с работы - к счастью, не посадили. (По другим данным, не уволили, а не взяли на желаемую работу, - но к поступку Орловой это не имеет отношения).
Мало кто нашел в себе широту души забыть про грех Р.Д. Орловой. Ее распинали и такой черносотенец как В. Кожинов (в книге «Правда сталинских репрессий» http://www.x-libri.ru:8005/elib/kozhn001/), и такая моралистка как Л. Лунгина, поведавшая в 2009 г. эту историю с экрана в фильме «Подстрочник».
[20] Р.Д. Орлова еще в 1960-х гг. писала об известном американском писателе Джоне Апдайке (1932-2009) (Орлова Р. Знакомство с Апдайком // Новый мир. – 1965. – №5. – С. 260–264. ). Тогда же Апдайк был в гостях у Копелевых и трогательно писал потом, что «пройдет много лет, прежде чем он забудет вечер у них дома в центре Москвы» ( http://feb-web.ru/feb/izvest/1998/01/981-0651.htm).
[21] “Die Zeit”, немецкий еженедельник.
[22] Еженедельная газета «Русская мысль» издавалась на русском языке в Париже в 1947-2007 годах, с 2008 г. - в Лондоне.
[23] Не установлено.
[24] Случайно нашла на Интернете следующий рассказ неизвестной мне Нэнси Адлер: «Когда я впервые услышала об Арсении Рогинском, шел 1981 год, и я была студенткой Колумбийского университета. Несколько моих преподавателей организовали для него приглашение в качестве лектора-профессора в надежде, что это убережет его от ареста. К сожалению, не уберегло». (www.memo.ru/uploads/files/1839.pdf)
[25] В уже упоминавшейся книге П.А. Дружинина «Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского» ходатайство Л.З. Копелева за К.М. Азадовского через Бруно Крайского датируется 1984 годом: «...в дело вмешался Лев Копелев, пользовавшийся в то время в немецкоязычном мире немалой популярностью: о нем писали газеты, он часто появлялся на телеэкране, давал интервью. Летом 1984 года Копелев посетил (вместе с Генрихом Беллем) бывшего австрийского канцлера Бруно Крайского, продолжавшего играть заметную роль в европейской политической жизни, и сообщил ему о «деле Азадовского». Последствия этого ходатайства не замедлили сказаться: с ним связались сотрудники австрийского посольства в Москве и предложили свое содействие. Впрочем, все это ничуть не способствовало успеху». Из письма Р.Д. Орловой видно, что это происходило не в 1984, а в 1981 г.
[26] «Эмнести» (Amnesty International), основанная в 1961 г. в Великобритании международная неправительственная организация, цель которой продвигать права челвека.
[27] В книге «Мы жили в Москве» Р.Д. Орлова несколько раз упоминает, как много Г. Бёлль и другие писатели – немецкие, австрийские, швейцарские – помогали лекарствами жителям СССР. Сами Копелевы всегда были готовы всем помочь, и их вопрос о лекарстве не случаен.
[28] Сережу – Дедюлина. Видимо, имеется в виду заметка: Дедюлин С.В. «Мы живем в век юбилеев»: [К 100-летию со дня рождения А.А. Блока] // Рус. мысль. - Париж, 1981. - 4 июня (№ 3363). - С. 6.
[29] Заметки про кружки (не нашла, в каком номере «Русской мысли» печатались) вошли потом в книгу «Двери открываются медленно»: «Попытаюсь описать, что это за кружки. Московский вечер. Собрались друзья, знакомые. Но садятся не за накрытый стол, а на тахту, в кресла. Они пришли, чтобы слушать лекцию. Домашний семинар. Первая пятница каждого месяца, день постоянный. Участники привыкли этот день не занимать ничем иным. Множество тем: сегодняшний Китай и древняя Россия, национальные движения в США и чередование стилей в архитектуре - своеобразная "синусоида"; новые данные археологических раскопок и обработка неизвестных прежде литературно-исторических архивов...».
[30] Речь, произнесенная Л.З. Копелевым 18 октября 1981 г. на церемонии вручения Премии мира Немецкого общества книготорговли во Франкфурте была опубликована в газете «Русская мысль» от 5 ноября 1981 г. № 3385. На примерах немецкой и русской культуры Копелев показывал, что духовная жизнь развивается независимо от государственной власти, которая часто враждебна духовным и нравственным традициям национальной культуры. Он говорил о необходимости мира и соблюдения прав человека. О том, что всюду, где царит террор, больше всего боятся свободного слова. Естественно, Копелев использовал эту трибуну как возможность привлечь внимание к советским правозащитникам, к писателям и ученым, находящимся под гнетом советского государства.
[31] Юмористы А. Арканов и Г. Горин упоминаются в рассказе И. Суслова «Мои автографы», опубликованном в журнале «Время и мы» №59 (1981).
[32] В письме от 12 октября 1981 г.
[33] См. прим. xii ко второй части публикации.
[34] Так называли Анну Дмитриевну Мельман (см. выше).
[35] В памфлете «Сага о носорогах» В. Максимова (1979) сатирически изображались европейские интеллектуалы, которые, по мнению Максимова, предпочитали порицать нарушения прав человека не в СССР, а в других странах, и этим потакали политике СССР. Герои памфлета не назывались по именам, но некоторых узнать было легко - например, Генриха Бёлля.
[36] нельзя прямо ответить – это заключение Н.А. Роскиной не совсем справедливо. Конкретно по поводу затронутых лиц действительно не отвечали, фамилий не называли, но полемика в печати, вызванная памфлетом Максимова, развернулась долгая. Е.Г. Эткинд и Л.З. Копелев (находившийся еще в Москве), опубликовали резкие отклики (Эткинд:«Наука ненависти» и Копелев: «Советский литератор на Диком Западе») в журнале «Синтаксис» 1979, №5, считая, что вместо плюрализма Максимов проповедует «сталинскую идеологию нетерпимости» и тоталитаризм. Солженицын в ответ на это обвинил русских плюралистов в русофобии («Наши плюралисты» - Вестник РХД. 1983. № 139. С. 158), на заметку Солженицына откликнулся Синявский «Солженицын как устроитель нового единомыслия» («Синтаксис» 1985, №14) и т.д.
[37] Имеются в виду две первые книги 92 тома Литературного наследства «Александр Блок: Новые материалы и исследования».
[38] См. выше.
[39] Л.С. Осповат – см. выше.
[40] Инна Варламова – см. выше.
[41] Лена Брук – бывшая жена Михаила Ильича Брука (1929-2002), сотрудника Агентства Печати "Новости", журналиста, переводчика с английского языка. Н.А. Роскина знала М.И. Брука не только из-за соседства. С 1958 г. он много писал об ученых, принимавших участие в пагуошском движении, членом которого был и родственник Роскиной Е.И. Рабинович. Функции Брука на конгрессах Пагуошского движния были неоднозначны. Он и сам намекает на это – см. http://vesti.lv/news/chelovek-pridumavshii-prazdnik-kotoryi-vsegda-s-tob...).
[42] Поэт Михаил Аркадьевич Светлов (1903-1964) последние годы перед смертью жил с нами в одном доме №27 по Красноармейской ул. (кооператив «Советский писатель»).
[43] Раиса Ефимовна Облонская (1924-2010), переводчик с английского
[44] Оскар Иеремеевич Курганов (наст. фамилия - Эстеркин; 1907-1997), журналист, автор ряда сценариев и книжек для детей. В течение многих лет Курганов был председателем правления жилищно-строительного кооператива «Советский писатель». Считалось, что это должность неоплачиваемая, являющаяся общественной работой, но она давала большие возможности: перед председателем заискивали, его продвигали в печати и т.д.
[45] Георгий Мокеевич Марков (1911-1991), писатель и общественной деятель. В то время (1977-1986) председатель правления Союза писателей СССР (то есть очень «нужный» человек).
[46] Екатерина Васильевна Старикова (род. 1924), сотрудник Института Мировой литературы, специалист по русской литературе советского периода. В тот момент Е.В. Старикова (наша соседка по лестничной площадке в доме №27) была членом правления ЖСК «Советский писатель».
[47] Алексей Озерский (ум. 1981), сын Татьяны Алексеевны Озерской-Тарковской (1907-1991), переводчицы с английского, последней жены поэта Арсения Александровича Тарковского (1907-1989).
[48] Аля Яковлевна Савич (1904-1991), вдова писателя и переводчика с испанского Овадия Герцевича Савича (1896-1967), дочь крупного общественного деятеля еврейства России Якова Исаевича Мазе (1859-1924). Брат – Сади Яковлевич Мазе.
[49] Наталья Белинкова (урожд. Яблокова), вдова литературоведа Аркадия Викторовича Белинкова (1921-1970), вместе с которым в 1968 г. бежала на Запад (из туристической поездки в Венгрию). Белинковы задумывали создание нового эмигрантского периодического издания «Новый колокол», единственный номер которого вышел уже после смерти Аркадия Викторовича.
[50] Георгий Дионисович Костаки (1913-1990), коллекционер русского авангарда. См. подробнее https://lenta.ru/features/kostaki/expo1/.
[51] «Неизвестная запись А.С. Суворина о Л.Н. Толстом» / авт. публ. Н.А. Роскина. - «Яснополянский сборник 1980». Тула: Приокское книжное изд-во, 1981. Стр. 222-225.
[52] У литературоведа Тамары Лазаревны Мотылёвой (1910-1992) слова «мировое значение» или «мировой литературный процесс» были выведены даже в названия некоторых работ (например, «О мировом значении Л.Н. Толстого»).
[53] См. выше.
[54] “Иностранная литература”, 1978, № 6.
[55] Виталий Михайлович Озеров (1917-2007), литературный критик, в 1959-1979 гг. главный редактор журнала «Вопросы литературы», а в 1967-1986 гг. секретарь правления Союза писателей СССР по идеологии.
[56] Михаил Николаевич Алексеев (1918-2007), писатель, представитель социалистического реализма.
[57] Ирина Владимировна Гривнина (род. 1945), диссидентка, литератор. Четырнадцать месяцев она провела в тюрьме, ей вменялось в вину, что она «систематически изготовляла и распространяла на территории СССР нелегальные "информационные бюллетени", в которые включала «тенденциозно подобранные и обработанные в клеветническом духе материалы, содержащие заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй» (см. в документах Московской Хельсинской группы: http://www.mhg.ru/history/22873F1). В 1985 году эмигрировала в Голландию, опубликовала роман «Генеральская дочь» (М., изд-во Текст, 2005).
[58] Владимир Сергеевич Гривнин (1923-2014), литературовед, переводчик.
[59] Письма Пастернака к Ольге Фрейденберг Р.Д. Орлова упоминает и в письме Н.А. Роскиной от 9 февраля 1982 г. (см. ниже письмо и комментарий к нему).
[60] Борис Яковлевич Бухштаб (1904-1985), литературовед.
[61] Борис Пастернак. Переписка с Ольгой Фрейденберг / под ред. и с коммент. Э. Моссмана. - N. Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1981.
Добавить комментарий