Часть пятая. 1941-начало 1942
Гринберги и Френки
Публикация и комментарии Ирины Роскиной
Из всех писем Гринбергов за блокадные месяцы сохранилось только одно письмо Лиды Наташе:
Дорогая моя Пуша, всё хотела написать тебе открыточку, да не знала, дойдет ли, а это письмо, надеюсь, что дойдет. Наша психика настолько изменилась сейчас, что даже не знаю, как тебе написать.
Ну скажем, интересует ли тебя, что я за отсутствием шпилек и массовым выпадением волос подрезала сама себе хвостики и хожу как Ной, с болтающимися волосами, которые время от времени попадают в разную пищу, придавая ей приятный жирный привкус? Или же что я наматывала на себя столько предметов из-за холода, что в один прекрасный день мне это надоело и я сняла с себя... платье! При этом внешне ничего не изменилось, так как юбка, кофточка и платок остались на мне! И холоднее даже не стало.
Как ты на новом месте себя чувствуешь? Попроси бабушку почаще нам телеграфировать, письма совсем не доходят. Я получила от бабушки с дороги из Ярославля и Казани, а с места ничего! А уже скоро месяц, что вы там. Признавайся честно: хнычешь ты или нет? Если да, то сейчас же перестань, а если нет, то ты дуся и умница. А мое положение: я же не знаю, кто ты?
Смотри хорошенько за бабушкой, она, наверное, вам все отдает, а сама ничего не кушает. Береги бабулю, как свой глаз! Ведь ей труднее, чем вам всем.
Крепко тебя обнимаю и целую, моя девочка. Лида (20 октября 1941)
Марк Иосифович сделал к этому письму приписку:
Дорогая Наташенька! Как хорошо, что вас тут нет! Следи за мальчиками, воспитывай их, ведь ты теперь старшая – первая помощница бабушки!
А в Йошкар-Олу брату жены, Г.Д. Рабиновичу, Марк Иосифович пишет подробно как раз в тот день, когда произошло еще одно – пятое – снижение норм выдачи хлеба по карточкам. На рабочую карточку начали выдавать 250, а на все остальные – по 125 граммов хлеба в сутки[i].
Пользуюсь оказией и шлю тебе весточку, дорогой Гога. Мы очень давно не имели от тебя писем, как и от Розочки. Но недавно Нина получила от Катюши[ii] сразу пять писем, значит пришла партия писем, и мы рассчитываем, что и для нас в ней что-нибудь найдется.
В последнее время жизнь у нас стала острее. Частые налеты, к которым мы, было, уже привыкли, стали раздражать, да и артобстрел стал надоедать. У нас и всех наших близких все в порядке пока, но стало голодновато. Меня очень озабочивает положение с ребятами. Промелькнул слух, что дотация Литфонду отпущена только до 1/I, и я не знаю, как это понимать, хочу думать, что это только потому, что этой датой кончается год, и что в 1942 году Литфонд будет продолжать существовать в виде единой организации. Пожалуйста, последи за ними, проверь у Р<озы> Н<аумовны> и сообщи нам – мы будем действовать через здешний Литфонд в случае надобности. Сегодня улетел Яша Гохбом[iii], мы послали с ним Розочке 500 р., которые просили его переслать в два приема, и Розочкин аттестат на получение пенсии. Наши шансы на отъезд сильно понизились за последние дни, и я не берусь наметить дату возможной встречи с ребятами. В отношении помощи Р<озе> Н<аумовне> и ребятам, очень рассчитываю на тебя – по мере возможности, конечно. Лида чувствует себя хорошо и держится тоже хорошо. Она много работает по хозяйству и много времени проводит в своем санитарном звене в доме. Получение продуктов сейчас тоже требует очень много времени, и ей приходится много времени проводить в очередях.
Фрида Ароновна часто пишет ей, у них завязалась переписка, так как сношения в городе несколько затруднены отсутствием телефонов. У Ф<риды> А<роновны>, кажется, все более или менее в порядке, если не считать нескольких выбитых стекол в их квартире, но это зло не так уж важно. У Нины сохранился телефон и с ней мы часто сносимся. Нина немного похудела, но в остальном у них тоже все в порядке.
Вот, Гогоша, что можно написать о нас. Надеюсь рано или поздно встретиться со всеми вами. Крепко жму руку. Твой Мара. Пишу с завода, поэтому Лида не приписывает. (15 ноября 1941)
Френки погибали от дистрофии. Они надеялись, что Гринберги будут эвакуированы раньше и удочерят Катюшу. В свом последнем письме Катюше Григорий Харитонович прямо пишет об этом:
. . . . [Лидочка и Мара] сказали что если только будет возможность и твое желание, они перевезут тебя к себе. Понятно, если до этого мы не сможем соединиться с тобой. Если последнее задержится, то мы знаем, как ты любишь Лидочку и как она тебя любит, и нас это успокаивает, так как будут с тобой близкие нам люди.
Дома у нас пока все благополучно, хотя беспокойства не мало, почти ежедневно. В такие минуты все мы счастливы, что тебе не приходится испытывать все неприятности, которые связаны с нашим городом, о которых ты, как умная девочка, догадываешься. Вот почему, как тебе не грустно без нас, все же тебе намного лучше, чем оставшимся в Ленинграде детям. Эта мысль успокаивает нас каждую минуту, так как о тебе мы думаем постоянно и живем только мыслями о тебе, наша дорогая девочка. (24 ноября 1941)
Гринберги выехали из Ленинграда 5 декабря 1941. Из Вологды они дали телеграмму в Йошка-Олу Г.Д. Рабиновичу:
Благополучно выбрались едем детям целуем Лида Мара (9 декабря 1941)
Лида была уже совершенно истощена, весила 44 кг при довольно высоком росте и долго потом (а может быть, и никогда) не могла поправить свое здоровье. Их вывезли самолетом. В самолет нельзя было брать багаж, и это отсутствие вещей (для себя и на обмен) дополнительно утяжелило их эвакуационные годы. Примерно две недели они вместе провели с детьми и Розой Наумовной, а потом Марк Иосифович, оставив в Черной жену, поехал устраиваться на работу в эвакуации. Часть Ленинградского металлического завода, несмотря на обстрелы завода, продолжала во время войны действовать в Ленинграде, где производство перешло на выполнение оборонных заказов. Другая часть завода в декабре 1941 г. была эвакуирована в Юргу Кемеровской области. А Конструкторское бюро завода было эвакуировано в Верхнюю Салду на площадку строительства завода металлоконструкций НКСтроя (Наркомата по строительству).
Моя дорогая,
очень много впечатлений, не знаю, с чего начать. О разговорах в Молотове я тебе уже писал. С Наркоматом[iv] расстался без сожалений, но с горечью в душе. После некоторых раздумий решил ехать в Салду до Свердловска, чтобы посмотреть на месте салдинскую жизнь, выяснить перспективы работы, устройства, жилья, быта, питания. Об этом в первую очередь и хочу написать, хотя и сама поездка из Перми в Салду достойна описания. Я ехал сюда с Виханским[v] – это бывший помощник директора нашего завода по коммерческой части. Он предложил мне остановиться у него, и я принял это приглашение. Он живет в каменном заводском доме, имеет две комнаты (ок. 35 м2) на шесть человек семьи. В квартире тепло (паровое отопление), электричество не ограничено, вода, нормальная городская уборная, чисто. Кухня топится дровами, есть ванна, но не дают горячей воды и ее греют на плите. Такие же условия и в других квартирах каменных домов – у Бушуева[vi], Антонова[vii], Тылочкина[viii], Зильбермана[ix]. Каждый из них занимает по одной комнате в трехкомнатных квартирах. В связи с отъездом Антонова и Тылочкина на работу к Яше[x], я имею небольшой шанс получить комнату в каменном доме. Антонов уже говорил об этом с директором завода[xi] и решение его будет известно 2/I. Для получения ясности в жилищном вопросе я побывал у наших инженеров, живущих в городе, снимающих комнаты у крестьян – у Лапшина[xii], Хейфица[xiii], Френкеля[xiv], Брауде[xv]. Комнаты эти в общем хуже заводских, но есть и среди них весьма приличные. Таким образом жилищный вопрос стоит здесь не остро. Преимуществом каменных домов являются уборные и отопление – в избах топят дровами, которые нужно как-то добывать, так как у всех дрова есть. С питанием дело обстоит здесь совсем не так, как это казалось издалека. По карточкам выдают хлеб (800 гр на работающих и 400 гр на иждивенцев), сахар, масло и мясо. Карточки в ноябре и декабре были отоварены полностью. Имеется коммерческий магазин, где продают хлеб, колбасу, масло, гусей, кур, тесто – это я видел своими глазами – и едал у многих, кто меня приглашал к обеду. Очереди в магазинах большие, но люди систематически получают там продукты. Этот магазин – большая помощь для хозяек, и Лидия Абрамовна Зильберман говорит, что жизнь стала возможной после открытия магазина. Федосья Степановна Антонова говорит, что жизнь здесь и при магазине нелегкая, но, по общему отзыву, тут лучше, чем в других местах Урала. Плохо здесь с картошкой, которую достать можно только на обмен. Молоко выменивают на хлеб, иногда удается купить по 7-10 р. литр. Самосад – 30 р. стакан, мясо – ок. 40-50 р. кило. Мыла нет. Помимо карточек бывают случайные выдачи в Бюро[xvi] – недавно давали мясо, предстоит выдача мыла. Общее мнение, что сотрудники живут неплохо сейчас. Врачей здесь много, но не все работают. В частности Евг. Ник. Бушуева не работает – не могла устроиться. Аптека есть, но в ней ничего нет. В магазинах здесь почти ничего нет. (На всякий случай сообщи номера ботинок, костюмов, и пр. и пр. всех вас, особенно ребят!!)
В Бюро меня встретили очень хорошо, тепло и уговаривают работать здесь. Директором был недавно назначен Антонов, но он неожиданно отказался, и сейчас не знаем, кто будет. Главный инженер – М.Н. Бушуев. Мне предложили Бюро Паровых Турбин с сохранением ставки, и я думаю, что это подходит. Завтра поеду в Свердловск разговаривать с начальством, но Степанов[xvii] в Москве, а есть только Кацинский[xviii]. Вот, Лидоченька, в общем про Салду. Когда устроюсь и ты отдохнешь, я постараюсь заехать за тобой, чтобы ты здесь сама посмотрела на жизнь.
Я узнал, что в Свердловске У.Е. Ривош[xix], который вылетел из Ленинграда 9/XII. Из Свердловска напишу тебе о его рассказах.
Имеете ли вы какие-нибудь письма от Беллочки и Нины?
Дорогая моя, следишь ли ты за собою, хорошо ли питаешься? Помни, что ты должна принять все меры, чтобы поправиться. Получила ли ты мою посылочку из Молотова, которую я передал через Слонимских[xx]? Как Наташенька себя чувствует, поправилась ли она совсем? Как дела у Сережи и у ребят? Как Розочка?
Киса, напиши мне поскорее сюда, в Салду, а то я совсем оторвался от вас. Как прошла Новогодняя встреча? Получили ли вовремя мои телеграммы? Еще раз поздравляю и целую всех вас.
Кисанька, следи за собою, прими все меры, чтобы поскорее придти в норму.
Целую тебя,
Твой Мара
Привет всем «лагерницам» – Тамаре Каземировне[xxi], Александре Ивановне[xxii], Ирине Павловне[xxiii], Сам. Григорьевне[xxiv], Лидии Константиновне[xxv]. Передай Л.К., что у ребят Френкеля корь в очень легкой форме, ребята уже поправляются. Леонид Давыдович в Кизеле[xxvi]. Марк (31 декабря 1941)
Решив принять предложение работать в Верхней Салде, побывал в Свердловске. Там он встретил много знакомых и узнал адрес Катюши, изменившийся из-за переезда лагеря[xxvii].
Первым делом Марк Иосифович переслал Катюшенемного конфет, денег и письмо со всеми адресами и через несколько дней еще конфет, пряников, браслетку и ожерелье – для обмена на продукты. Он часто писал ей и спрашивал о ее нуждах, в частности, есть ли у нее мыло, чтобы мыть голову (наверное, вшей боялись, и не зря). Конечно, Марк Иосифович сообщил Катюшин адрес Лиде. И Лида, бабушка Роза и дети тоже Катюше немедленно написали. Дети очень культурно поинтересовались, учится ли она и читает ли, и отличники (Наташа и Сережа) не постеснялись своими успехами похвастаться.
А вскоре они получили известие, что уже нет в живых Катюшиного отца:
Дорогие! Это письмо берет с собой Бэлка, которая наконец едет[xxviii]. Она везет вам о нас очень печальную вещь. 27/I умер Гришунчик. Умер он от модной болезни, от которой умирает у нас до 20 тысяч людей в день. От дистрофии, иначе говоря, от голода. Распространяться я не буду, вам всё расскажет Бэлка. Я собираюсь выехать в конце февраля, могла бы и раньше, но денег совершенно нет, надо ликвидировать вещи, а это сейчас очень трудная работа. Лидуся, от тебя мы так и не получили ни одного слова, кроме открытки с аэродрома. Не знаю, как вы доехали. До последней минуты не могу решить, ехать с мамой или нет. От Катюши получила первое письмо из Емуртлы. Пишет, что у них 46° мороза, а она без валенок, без шерстяных носок и платка. Мама очень легко одета и очень тяжелая обуза не только в дороге. В эшелон я ее записала. Родные мои, дорогие, как мне тяжело без вас и как я одинока, можете себе представить. Я не представляла себе, что человек может столько пережить и дойти до такого предела отчаянья и ужаса, какой является жизнь наша здесь. Обнимаю вас. Нина. Катюша ничего не знает.
Приводимая Ниной Лазаревной цифра «20 тысяч людей в день» преувеличена, но реальные цифры смертности того времени не менее страшны. 4 января 1942 г. Ленгорисполком принял постановление «О мероприятиях по улучшению работы загсов». В постановлении отмечалась нехватка работников, выделенных загсами для регистрации смерти, и предлагалось прикрепить своих сотрудников ко всем больницам и госпиталям[xxix].
Представление о масштабах жертв голода можно получить также из отчета Городского управления предприятиями коммунального обслуживания по работе за год войны (с июня 1941 по июнь 1942 г.), раздел "похоронное дело". Этот отчет был представлен 5 апреля 1943 г., но вплоть до 1994 г. считался секретным[xxx]. Как выясняется в последние годы документ «Сведения Комиссии Ленинградского Горисполкома по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников о числе погибшего в Ленинграде населения», датированный 25/V 1945 г. и подготовленный для Нюрнбергского процесса, был далеко неполным[xxxi].
Диагноз «дистрофия» (алиментарная дистрофия) как причину смерти начали указывать в Ленинграде с декабря 1941, но вскоре запретили, так как власти хотели скрыть происходящее в городе[xxxii].
И еще от Нины Лазаревны из Ленинграда:
Дорогие мои тетя Розочка и Лидуся! Я надеялась, что Бэлка увезет последнее письмо от меня из Ленинграда, но оказывается, я все еще отсюда пишу. Это письмо увезет с собой Юля Быховская, которая тоже cхоронила мужа и едет на службу в Емуртлу. Я должна была ехать с ней, мы обе очень этого хотели, но я как в тине завязла в своих делах и уже не верю, что выберусь отсюда. Неудачи с продажей вещей преследуют меня, отнимают последние силы. Я так слаба, что непонятно совершенно, как я живу. А между тем я ношу дрова из сарая на 4 этаж, колю их, ношу воду с Колокольной ул., делаю огромные концы, падаю, снова встаю. Ночью не сплю от страшных дум, все мне кажется тяжелым кошмаром и я надеюсь проснуться. Маму я не в силах взять с собой. Оставлять здесь ее тоже страшно, невозможно. Пожертвовать Катюшей ради нее – я не в силах. Дорогие! Все это я переживаю в полном одиночестве, без единой близкой души. Как мне хочется обнять вас, выплакаться на родной груди, но я чувствую, что мне не дожить до этого момента, как и Грише. Я послала бы с Юлей деньги для Катюши. У меня уже есть 3 тыс., но я все-таки надеюсь поехать. А перевести вам – боюсь пропадет на почте.Если я не выживу, не оставляйте Катюшу. Я и так знаю, что вы этого не сделаете. Вчера я получила открытку от тебя, Лидуся, от 30/XII, от Гошки от 3/I, от Шнееров – они в Молотовск. обл., от Жени М.[xxxiii] из Куйбышева и от Мити Френка, он в Молотове со своей семьей. Роза с Немой[xxxiv] в Маргелане, Ферганской обл. Все, все уехали, только мы застряли в этом аду. Лидуся, я в полной мере поняла человеческое равнодушие к чужому горю и такую бездну отчаянья, что ее не охватишь. Дорогие! Обнимите меня, поплачьте, хоть не рядом со мной. Обнимаю вас. Н (21 февраля 1942)
Вместе с письмом Нины Лазаревны пришло письмо от ее матери, бабушки Сарры - это было последнее письмо от нее, она вскоре умерла от дистрофии):
Дорогая моя Розочка, Лидочка и детки! Вчера вечером получили наконец письмо от Лидочки, письмо из Черного села. От Белы вы узнаете, какое горе постигло Ниночку. Она очень тяжело переживает свою утрату. Ему всего было 48 лет. Во что она превратилась, вы себе и представить не можете. Я сама страшно плохо себя чувствую и за последние дни еле поднимаюсь по лестнице. Не знаю, протяну ли долго. Отчего ты не приписала к Лидочкиной открыточке пару слов, родная Розочка? Сергей Дмитриевич с девочкой и невесткой к вам уехал 22 января. Они вероятно уже у вас. А Бела уехала к вам 6 февраля и тоже скоро будет с вами. Лидуся, ты [неразб.], что ты доехала. Слава Богу, что ты жива и здорова и что Мара и дети, и мама живы. Это важнее всего. От Гогушки мы имели вчера очень теплое письмо, он ужасно милый. Его поразила так же, как и всех, ранняя смерть Гриши. Будьте здоровы. Крепко, горячо всех вас целую. Увижу ли вас всех, не знаю. Розочка, ты себе даже не представляешь [неразб.]. Ваша Сарра. Целую всех детей.
А потом в Черную приходит последнее письмо от Нины Лазаревны. Она умерла в Ярославле 30 апреля 1942, не добравшись до Емуртлы и не увидев Катюшу.
Мои дорогие, любимые,
я должна была наконец сегодня уехать дальше со своим спутником, а вместо этого ложусь в больницу, т.к. у меня сыпной тиф, t° 40 и выше уже несколько дней, это я поймала в первом стационаре. Лидуся, Розочка, я остаюсь совершенно одна с вещами, и, если я выживу, то когда попаду к Катюше, не представляю. До известия о моей смерти Катюшу из Емуртлы не забирайте, я имею пропуск только туда. А уж в том случае делайте, что хотите. Вещи я надеюсь сохранить у секретаря Архфонда Ярославской обл. тов. Гайлика. Я отдала ему мешочек с деньгами, моим и маминым обручальным кольцом и Гришин[?] [неразб.]. Основные деньги должны быть у Грини.
Я здесь также одинока, как в Ленинграде. Просто одичала. Я не имела ни одного письма ни от кого в ответ на известие о Гришиной смерти. Не могу писать Катеньке про отца и бабушку, пусть уже заодно она узнает и про мать.
Вечером у меня был секретарь города и очень меня успокоил. У него ваш адрес шабунический (возможно, [неразб.] вы меня уверяли, что уезжаете) и Жени Будде. Я отдала ему деньги (1900 р.), мое и мамино кольца. В случае моей смерти он дал мне слово, что вещи все возьмет себе, пока кто-нибудь из близких не приедет за ними.
Я все надеялась, что смогу предложить взять их тебе, Лидуся, [неразб. до конца предложения]. Кроме того укладывала меня Маня [или Майя -?] Ва[неразб.] и пихала туда все, что хотела. Телеграфировать или писать можешь Ярославль, Крестьянская 6 комн.6 Горсовет Секретарю Союза Архитекторов тов. Гайлику Владимиру Рейнгольдовичу. Конечно, в случае конца он сам напишет. Напиши Жене Минц, Лене. Сегодня принесут мой анализ крови и заберут в больницу. Прощайте. [неразб.] Катеньку [неразб.]. (15 апреля 1942)
Нужно было добиться, чтобы Катюшу отдали Гринбергам. Марк Иосифович просил содействия у Нины Марковны Оль:
Многоуважаемая Нина Марковна,
По поводу открытки В.С. Косарева[xxxv], которую привез т. Биндлер[xxxvi], могу сказать следующее: мы получили много писем от наших друзей и друзей Ниночки (Заславская, Зейтленок, Ральбе)[xxxvii]. Все друзья предлагают взять Катюшу к себе, но одновременно все признают наше первое право на это. Ближайшими родственниками Катюши со стороны Гр.Хар. является его брат – Дм. Хар., проживающий в Киеве, временно живет в Молотове в гостинице, со стороны Ниночки – мы. Мы имеем то преимущество перед Дм. Хар., что Катюша росла с нашими ребятами и к нашей семье она привязана, семью же Дм. Хар. она почти не знает. Кроме того, Нина и Гриша перед нашим отъездом из Ленинграда точно предчувствовали свою кончину и передали Катюшу нам. По каким признакам собирается дирекция Лагеря (Шифрин или Косарев?) решать вопрос о передаче Катюши – я не представляю себе. Но полагаю, что приведенных доводов достаточно, чтобы решить этот вопрос в нашу пользу. В конце концов дирекция, наверное, спросит Катюшу и тогда все будет ясно.
К сожалению, Косарев ошибается, предполагая, что Катюша ничего не знает. У нас есть письма от Катюши, из которых следует, что она знала и о смерти Гриши и о смерти Нины раньше, чем мы ей написали, и жить в лагере ей сейчас очень тяжело. Вчера в Емуртлу уехала моя сослуживица, которую я просил привезти Катюшу сюда. Полагаю, что к началу июля она будет уже в Салде. Меня несколько смутила фраза Косарева о необходимости оформления. Что он имеет в виду? Я послал по Вашему совету в лагерь на имя Б.Р. Шифрина официальное заявление. Достаточно ли этого?
Может быть, со своей стороны Вы могли бы написать в лагерь, чтобы Косарев не чинил препятствий отъезду Катюши к нам?
Сердечно Вас благодарю за Ваше участие. (23 июня 1942).
Катюша приехала к Гринбергам. Они каждый день ходили встречать поезд, а ее всё не было. А в какой-то раз не смогли пойти. Лида стирала у кухонного окна, взглянула на улицу: а там Катюша идет. Но это было потом.
[i] См. Аграфенин А.А. 12 путешествий по Ленинградской области: Путеводитель. – СПб.: БХВ-Петербург, 2016.
[ii] Катюша – дочь Нины Лазаревны и Григория Харитоновича Френков, дальних родственников и ближайших друзей Рабиновичей-Гринбергов.
[iii] В семье помнилась следующая история. В 1938 г., когда Марка Иосифовича арестовали и посадили в Большой дом, он стал перестукиваться по азбуке Морзе с неизвестным ему соседом по камере, а этот неизвестный оказался его близким другом (и даже, кажется, дальным родственником) Яшей Гохбомом. .
[iv] Ленинградский металлический завод был в ведении Первого Главного управления Наркомата оборонной промышленности СССР и с 11 января 1939 г. именовался Государственный союзный завод №371 им. Сталина Первого Главного управления Наркомата вооружения СССР. Насколько мне удалось понять, Конструкторское бюро при переезде в эвакуацию перевели в ведение Наркомата тяжелого машиностроения, куда с марта 1944 г. был переведен весь завод. То есть Марк Иосифович был в подчинении Главного управления котлотурбинной промышленности (Главкотлотурбопром) Наркомата тяжёлого машиностроения СССР.
[v] Бывший заместитель директора ЛМЗ по коммерческой части.
[vi] Михаил Николаевич Бушуев.
[vii] Александр Гаврилович Антонов .
[viii] Михаил Иванович Тылочкин. Как и А.Г. Антонов, был откомандирован в Юргу.
[ix] Александр Сергеевич Зильберман.
[x] То есть в Юргу. Яша, возможно, упоминавшийся ранее Я. Гохбом.
[xi] Директором ЛМЗ в 1941-1942 гг. был Григорий Иванович Седов, но непонятно, идет ли речь о нем.
[xii] Возможно, Петр Александрович Лапшин.
[xiii] Моисей Залманович Хейфец.
[xiv] См. прим. к письму №47.
[xv] Иосиф Ефремович Брауде.
[xvi] В Конструкторском бюро, то есть по месту работы. Примечательно, что при советской власти подкармливание населения по месту работы (на фоне общей нехватки продуктов) продолжалось многие годы после конца войны и отмены карточек – буквально до распада СССР.
[xvii] Предположительно, Иван Михайлович Степанов. Но возможно, речь идет о каком-то другом Степанове – о ком-то, кто работал в Наркомате тяжелого машиностроения.
[xviii] Николай Петрович Кацинский из Наркомата тяжелого машиностроения.
[xix] Урий Езекиилович Ривош (1902 –1944), инженер-турбостроитель.
[xx] Писатель Михаил Леонидович Слонимский и его жена Ида (Дуся) Исааковна . Их сын Сережа (р. 1932) тоже был в детском лагере Литфонда.
[xxi] Т.К. Трифонова.
[xxii] А.И. Кривошеева-Лаврентьева (урожд. Лаврентьева, 1893-1951), литературный критик, была директором детского лагеря эвакуированных детей ленинградских писателей. С 1943 г. работала в Пермском издательстве. Известно, что она погибла (несчастный случай) вместе со своим сыном М.А. Лаврентьевым.
[xxiii] Ирина Павловна Стуккей-Рождественская. Из письма В. Рождественского Б.А. Леонтьеву : «Не помню, писал ли я Вам в первом своем письме, что Ирина Павловна и Наташа уже в Молотовской области (Краснокамский район, ст. Шабуничи, лагерь Литфонда). Живут в деревне в 25-30 км от г. Пермь. Место глухое и дикое. Ирина Павловна работает, как и Вы, в колхозной школе, преподает историю». (стр. 182) http://lib2.pushkinskijdom.ru/Media/Default/PDF/RusLiteratura/RL-1986-1.pdf
[xxiv] Не знаю.
[xxv] Лидия Константиновна Степанова.
[xxvi] Л.Д.Френкель. Кизел — город в Пермском (Молотов) крае, во время войны важный угольный бассейн.
[xxvii] В середине декабря 1941 г. лагерь Архфонда переехал из Ярославской области в село Емуртла Омской области, Упоровского района.
[xxviii] В эвакуационной карточке Изабеллы Иосифовны Гринберг (http://evacuation.spbarchives.ru/information) ошибочно указано: Дата эвакуации: 1941.
[xxxii] См., например, «Запретный дневник» О. Берггольц, запись от 23/III-42: «Ирина [Медведева-Томашевская] рассказывала о Ленинграде, там все то же: трупы на улицах, голод, дикий артобстрел, немцы на горле. Теперь запрещено слово «дистрофия», — смерть происходит от других причин, но не от голода! О, подлецы, подлецы! Из города вывозят в принудительном порядке людей, люди в дороге мрут» (http://flibusta.is/b/312731/read) – то есть умирающих вывозили из города, чтобы исказить статистику городской смертности.
[xxxiii] Е.И. Минц.
[xxxiv] Не знаю.
[xxxv] Директор лагеря Архфонда.
[xxxvi] Не знаю.
[xxxvii] Заславская – Женя Минц, Зейтленок – Женя Будде, Ральбе – Лена Ральбе.
Добавить комментарий