Память войны. Из переписки моих родственников в военные годы. Часть 1

 Публикация и комментарии Ирины Роскиной[i]

Многие мои близкие были в 1941-42 годах эвакуированы из Ленинграда. Сейчас их называли бы «выживший в Катастрофе». Но никто из них не дожил до этой возможности – погибли, умерли, статус не получив.

Моя прабабушка, мамина бабушка Роза, Роза Наумовна Рабинович (урожд. Матусовская, 1880-1951) рано осталась вдовой с тремя детьми. Всю жизнь нам было известно, что бабушкин муж – военный врач Давид Моисеевич Рабинович – умер, заразившись сыпным тифом во фронтовом госпитале во время Первой мировой войны. Только недавно я сообразила, что в 1919 г. в Сочи война шла Гражданская, а не Первая мировая, и, видимо, он участвовал в ней на стороне белых, чем и объясняется некая туманность, с которой нам в советское время о той их жизни рассказывали.

Овдовев, Роза Наумовна пекла на продажу миндальные пирожные, печатала на машинке, работала библиотекарем, в общем поднимала детей, а потом и воспитывала внуков. Считалось, что нельзя растить детей без уроков музыки и иностранных языков.

Старшая дочь Розы Наумовны, Надежда Давыдовна Роскина (урожд. Рабинович, 1901-1938 ), когда они вернулись в Петроград из Сочи, училась на историко-филологическом факультете Петроградского университета, но вынуждена была его бросить, чтобы зарабатывать на жизнь стенографией и машинописью. Она умерла в 1938 г. Попала, задумавшись, под трамвай, ей ампутировали ногу, но началась эмболия.

Осталось двое детей: Наташа Роскина (1927-1989; моя мама, ее в детстве называли и Пуша, и Туся) от писателя Александра Иосифовича Роскина (1898-1941) и Алеша Спасский (Лека; 1934-1943) от поэта Сергея Дмитриевича Спасского (1898-1956).

Средняя дочь Розы Наумовны, Лидия Давыдовна (урожд. Рабинович, 1905-1971), микробиолог, вышла замуж за Марка Иосифовича Гринберга (1896-1957), специалиста в области энергетического машиностроения, главного конструктора паровых и газовых турбин Ленинградского металлического завода (ЛМЗ). У них было двое сыновей Сережа (1930-1978) и Женя (1934-2004).

Близким им всем человеком была сестра М.И. Гринберга писательница Изабелла Иосифовна Гринберг (1898–1956).

Младший сын Розы Наумовны, Григорий Давыдович (Гога; 1910-1953), математик, работавший в Государственном оптическом институте (ГОИ), к началу войны еще не был женат.

Родственные отношения поддерживались с двоюродной сестрой Розы Наумовны Саррой Борисовной Дыховичной (урожд. Матусовской; ум. 1942) и ее семьей: ее дочерью, Ниной Лазаревной Френк (урожд. Дыховичной; 1902-1942), мужем Нины архитектором Григорием Харитоновичем Френком (1893-1942) и их дочкой Катюшей (род. 1929).

За исключением москвича А.И. Роскина, все вышеупомянутые до войны жили в Ленинграде. 

 

Часть первая. 1941 – Начало войны и дорога в эвакуацию

 

                В 1941 г. Сергей Дмитриевич Спасский выхлопотал в Союзе писателей литфондовскую дачу, чтобы поселить там на лето Наташу и Алешу с их бабушкой Розой Наумовной, а также свою дочь Веронику с ее теткой Кларой Гитмановной Каплун (1892-1953). Вероника Спасская (1933-2011) – дочь С.Д. Спасского и его жены Софьи Гитмановны Спасской-Каплун (1901-1962) - родилась всего на несколько месяцев раньше Алеши. В 1938 году - уже после смерти Надежды Давыдовны - Софья Гитмановна была арестована и Веронику воспитывала ее сестра, с которой Спасский с какого-то момента стал жить одной семьей. При этом все, как мы видим, были пока что в хороших отношениях.       

    

 

Переехали на дачу поздновато, так как погода была прохладная.

                И вот война уже началась – знаменитая речь Молотова с сообщением о начале войны транслировалась по радио 22 июня в 12 часов 15 минут, - а моя тринадцатилетняя мама Наташа Роскина пишет своему отцу (она называла его прозвищем Зек), еще ничего не зная.

 

                Дорогой Зек!

                 Ну, вот я и на даче. Мы с С<ергеем> Д<митриевичем> приехали на грузовике. В этот день погода была чудесная и мой нос очень обгорел, стал таким красным, что все ужасались (теперь он уже потемнел). Дачка у нас неплохая, речка рядом, но я еще не купалась, м. б., сегодня начну. Напротив нас архфондовский лагерь, в котором живет Катя Френк. Ребятам прививают трудовые навыки и заставляют стирать свое белье, мыть на кухне посуду и полоть грядки в колхозе. Я взяла с собой из еще не прочитанного том Тургенева и Достоевского, да еще «Семью Оппенгейм»[ii]. Крокетная площадка здесь есть, но ее нужно расчистить, и мы пока в крокет не играем. Вообще я не могу сказать, что мне очень скучно (конечно, не слишком и весело, как всегда на даче). Мы ходим гулять, катаемся на лодке.

                Зек, напиши мне, когда же ты к нам приедешь?

                В начале июля к нам, кажется, собираются Гриша с Ниной Георгиевной[iii].

                Целую тебя крепко, дорогой Зечек, пиши.

                Бабушка и Алеша шлют привет. (22 июня 1941)

 

                Кроме этого письма от военного времени сохранились еще два письма Наташи отцу. Видимо, написанные в июне 1941 г. на московский адрес, они остались в комнате Роскина в коммунальной квартире, когда он ушел на войну, а дальнейшие, посланные уже на фронт, пропали вместе с ним.  

             Дорогой Зек! Получили твои письма. Мы вчера вернулись с дачи. Грузтакси не было и мы запаковались и сдали вещи в багаж, а сегодня получили их. До вокзала наши вещи везла телега, которой пришлось совершить два рейса, т. к. у нас вместе с Вероникиной тетей, Кларой Гитмановной, было огромное количество вещей – ведь мы рассчитывали на грузовик.

В результате у нас оказалось 450 килограммов. Получив вещи из багажа, мы на тележке (т. е. не мы, а грузчик) везли их домой. Но в общем, настроение у нас хорошее.

Погода тоже хорошая. Я читала твою статью в «Известиях»[iv]. Мне было очень интересно. Вообще твои статьи о Горьком и особенно о Чехове очень приятно и интересно читать, т. к. в них чувствуется большая теплота и любовь. И написаны они очень как-то осторожно и внимательно. Ну, всего хорошего. Очень бы хотелось тебя повидать, но, видно, теперь опять откладывается наша встреча.  Очень хочется мне тебя увидеть и обнять, но пока приходится ограничиваться воздушным поцелуем. Итак – тысяча воздушных поцелуев. Не забывай меня, дорогой Зек. Н<аташа>. На-днях бабушка тебе ответит. (26 июня 1941)

               

Дорогой Зек, сегодня уезжаем. Мы с Алешей едем с Литфондом. Там масса знакомых – напр., Сережа и Женя Гринберги, Катя Френк (Архфонд к нам присоединился) и много других. М.б., бабушка поедет с нами, но это еще неизвестно. По приезде, конечно, немедленно сообщу адрес. У меня настроение сейчас хорошее, думаю, что нам там будет хорошо. Взяли несколько книг, шахматы, шашки и др. Целую тебя крепко, дорогой, любимый Зек. Твоя Н<аташа> (5 июля 1941)

                 Эвакуация женщин и детей из Ленинграда началась 29 июня 1941, так что они не были первыми отъезжающими, но все-таки это было еще в самом начале.

Не знаю, каким образом мальчики Гринберги эвакуировались с Литфондом. Возможно, благодаря родству с литератором тетей Беллой - Изабелла Иосифовна Гринберг, которая, видимо, была активна в Ленинградском отделении Союза писателей. Во всяком случае во время блокады (она эвакуировалась позже) за подписью И.И. Гринберг можно увидеть решения Комиссии помощи семьям писателей фронтовиков (см. "Голоса из блокады: ленинградские писатели в осажденном городе, 1941-1944", составитель Захар Дичаров, Наука, 1996, стр. 25).   

 Совсем неясно мне, почему Спасский не отправил с этим эшелоном свою дочь Веронику.

Вспоминают, что отъезд осуществлялся из Дома писателя на улице Воинова, где в переулке стояли приготовленные автобусы до Московского вокзала, откуда уезжали днем в обычном составе, состоящем из жестких вагонов (известно, что позже отправляли и электричками вплоть до Перми).

                Зря Наташа надеялась, что с ними поедет и бабушка, на бабушку не хватило места – она потом добиралась сама.

                Катя Френк говорила мне, что в эшелоне литфондовские и архфондовские дети были в разных вагонах и не виделись. Мама мне про военные годы почти не рассказывала. Но был эпизод, который она часто вспоминала со смехом: в поезде они выбросили в окно взятую с собой в дорогу жареную курицу – им показалось, что курица уже попахивает. Ну, ясное дело, как потом об этой курице много лет жалели.

                Ниже, в письмах детей (маленькие диктовали Наташе) из Гаврилов-Яма, небольшого городка на реке Которосль в 46 километрах от Ярославля, куда был эвакуирован Детский лагерь-интернат Литфонда (его по-разному называют, но суть одна), не описывается (возможно, по цензурным соображения), как долго они ехали, сколько стояли в поле, пережидая бомбежки (Бологое бомбили начиная с 1го июля), но все-таки чувствуется, как им одиноко.

 

                Дорогая бабусенька, едем ничего себе. Многие мамаши сели «фуксом»[v], но им очень трудно, масса работы, а ночью они не спят. Примерно через час после отхода поезда я пробралась к ребятам и нашла их в прекрасном расположении духа. Надеемся сегодня приехать на место, но еще не известно. Катю и Сережу я не видела (только на вокзале).

                Дорогая бабушка, приезжай к нам как можно скорее. С нами едут Над<ежда> Аб<рамовна> Копел<янская>[vi]. и Фридланд[vii]. «Фуксом». Над<ежда> Аб<рамовна> совершенно очаровательна. Завтра напишу. Н. Крепко целуем и привет всем. (6 июля 1941).

                Дорогая бабушка, еще не приехали. Алеша чувствует себя прекрасно, и вчера я с его согласия перешла в соседний вагон к школьникам, но часто к нему захожу. У них организовано очень хорошо, но мне не было места для спанья (ночь на 6-е я лежала, но не спала, только часок подремала, а сегодня спала хорошо). Имеются некоторые затруднения с водой, но в общем ничего. Женя живет хорошо, Сережу вчера встретила, Катюшу нет. Крепко тебя целую, дорогая бабушка, скорей, скорей приезжай. Позвони всем. Н. (7 июля 1941).

 

Наташин отец

 

                         С конца июня Роскин уже на казарменном положении: услышав объявление о начале войны, он сразу пошел в военкомат. Он был, по воспоминаниям очевидцев, человеком умным и мрачным, то есть войну он предвидел и собственный конец тоже.

                По приказу от 23 июня 1941 года мобилизации подлежали лица от 1905 по 1918 год рождения включительно. Роскин был старше, ему уже исполнилось 43 года, как доброволец он был зачислен в Народное ополчение.

6 июля ополченцы - не знаю, все ли, или только района Красной Пресни (по расположению Союза писателей) покинули казармы, находившиеся в помещении ГИТИСа.

В очерке «Памяти Александра Иосифовича Роскина» В.С. Гроссман описывает свою последнюю встречу с Роскиным: «В последний раз я видел Роскина 5 июля 1941 года, за день до ухода ополчения из Москвы на фронт. Он стоял среди пыльного пустого переулка и смотрел вслед близкому ему человеку, женщине, уходившей после прощания с ним. Вот она дошла до угла, свернула в переулок, а Роскин все стоял среди мостовой... Я не окликнул его. То было прощание с жизнью... Часовой, стоявший у дверей казармы, с любопытством смотрел на высокого человека, застывшего среди улицы. Роскин махнул рукой и решительным, быстрым шагом пошел к двери... Вот таким я его помню и сейчас, седого, высокого, быстрым шагом идущего навстречу своей благородной и суровой судьбе».

http://www.pseudology.org/evrei/Roskin_AI.htm

                По словам Б. Рунина (см. его воспоминания «Писательская рота» http://smol1941.narod.ru/runin.htm), ополченцы «ушли на войну» в буквальном смысле слова: они шли пешком на запад, в сторону Смоленска, пройдя сначала всю Москву и остановившись почему-то у входа в Клуб писателей, естественно, не зная, что через несколько лет там установят мемориальную доску с фамилиями погибших московских писателей, среди которых будет и А.И. Роскин, из-под Смоленска не вернувшийся. Писательское ополчение попало в окружение. Никто не видел ни гибели Роскина, ни его пленения. Кто-то сочинил романтическую версию о его самоубийстве с целью избежать плена, но она не подтвердилась.

                Письма Роскина из действующей армии полны тревоги за близких.

                 

                Дорогая Роза Наумовна, совершенно не знаю, где Вы находитесь. Что касается меня, то я в ополчении, и также не знаю, где буду находиться в ближайшее время. Если выяснится точный адрес Ваш и Наташи – то пока единственный выход писать на мой московский адрес, так как мне в конце концов передадут. Я достал немного денег, но куда и на чье имя их послать? О Наташе знаю только одно, что она в Ярославской обл. в Гаврилове яме^[viii] (или яре? – м. б. телеграф перепутал?). Крепко жму вашу руку. Ваш АР (10 июля 1941).

                Дорогая Наташа, я нахожусь на военной службе (в ополчении) и поэтому мне пока трудно будет поддерживать с тобой регулярную переписку. Однако ты обязательно пиши на мой московский адрес. Мотя[ix] будет как-нибудь мне доставлять твои письма. Я очень беспокоюсь насчет того, что ты без денег, но пока еще никак не могу уладить этого вопроса. Надеюсь, что в ближайшее время все это благополучно разрешится. Будь здорова, спокойна, весела, кланяйся Алеше. Крепко целую тебя и обнимаю, пиши поподробнее. Папа. (16 июля 1941).        

      Дорогая моя Наташа, обстоятельства сложились так, что я в течение некоторого времени не смогу вести достаточно регулярную переписку, так как мой почтовый адрес часто меняется. Я нахожусь в очень приятной живописной местности. От строевой службы меня освободили и причислили к санитарной службе. Понемногу осваиваюсь с новым своим положением и новой работой. Часто вспоминаю тебя, очень хочется знать, где ты и что с тобой. Будь спокойна и весела, все будет еще хорошо. Очень нежно и крепко целую тебя, мою дорогую. Я попросил Бетти Львовну[x] получать за меня твои письма и извещать тебя обо всех переменах. Еще раз целую тебя. Папа. (25 июля 1941).

            Дорогая Наташа, пожалуйста, пиши мне по адресу: п/о Глазово Московской обл. Почтовый ящик 47 литера 21. Целую тебя крепко. Папа. (26 июля 1941).

                Дорогая Наташа, я послал тебе сегодня записку со своим новым адресом, но на всякий случай сообщаю тебе его еще раз (см. адрес на обороте). Очень хочется знать, что с тобой. У меня пока все сравнительно благополучно, хотя работа, которой я занимаюсь, мне еще мало знакома. Но постепенно осваиваюсь. Целую. Папа. (28 июля 1941).               

Дорогая Наташа, получила ли ты мои письма, в которых я сообщал тебе свой адрес? На всякий случай – вот он еще раз: Полевая станция 527, почтовый ящик 33/2 литера 21. От тебя я не имел ничего, совсем не знаю, что с тобой и где ты. Это меня очень огорчает и беспокоит. Но надеюсь, что все же какие-нибудь сведения в конце концов получу.

Со мной пока все благополучно, товарищи по службе в большинстве симпатичные, работы пока не очень много. Сегодня мы переезжаем в другое место. Крепко целую тебя, дорогая, будь здорова, спокойна, не забывай меня, привет Алеше, бабушке. Папа. (2 августа 1941).

                Дорогая Наташа, я до сих пор не имел от тебя никаких известий. Это меня очень волнует. Еще раз сообщаю мой адрес: Действующая армия, полевая почтовая станция 571. Об. 22 сп, санчасть. Не забудь, на чье имя и как слать тебе деньги – а то ведь я до сих пор не знаю даже этого. Я пока благополучен, надеюсь, что и в будущем все сложится более или менее благополучно. Пока же главное – получить о тебе хоть какие-нибудь известия! Целую тебя много раз, будь здорова, моя любимая. Твой папа. (23 августа 1941).

                Дорогая моя Наташа, до сих пор ни одного письма от тебя не получил. Вообще за все время я получил только одно письмо от бабушки Веры и одно от Гриши. Я толком не знаю твоего адреса (Гаврилов Ям Яросл. области – ну, а точнее), кроме того, бабушка написала мне, что вас собираются оттуда увезти[xi]. Я надеюсь, что в случае отъезда ты догадаешься оставить на почте свой новый адрес. Как быть с посылкой тебе денег? На какой адрес их слать и на чье имя? Все это меня очень волнует, пожалуйста, ответь. Мой адрес: Действующая армия, 3, почт. полевая станция, 22 СП, санчасть. А. Роскину. Адрес, как видишь, часто меняется, но сейчас письма по нему, кажется, начнут приходить. Что мне написать о себе? О многом поговорим, когда Бог даст, увидимся, пока же остается сказать, что ничего дурного со мной не случилось, жив, здоров, физически чувствую себя не плохо, но, конечно, бывает, что тоскую по близким людям. Раньше у нас в полку было несколько моих друзей, в том числе Фраерман[xii], теперь их перевели в другие части, и в общем я довольно одинок. Что же касается всяких трудностей и неудобств, то я к ним уже привык и чувствую их во всяком случае не сильнее, чем другие. Дорогая моя, старайся писать мне как можно чаще. Передай привет бабушке Розе, Алеше, крепко, крепко целую тебя, моя дорогая. Твой папа. (25 августа 1941).

                Дорогая моя Наташа, сегодня наконец получил от тебя два письма, которые ты написала мне в армию. Самое неожиданное для меня в них то, что бабушка Роза с тобой в Гаврилове Яме. Об этом я не имел ни малейшего понятия, так как считал, что она в Ленинграде. Боюсь, что это письмо уже не застанет тебя в Гаврилове Яме, пишу в надежде, что оно все же как-нибудь к тебе попадет. У меня ничего нового, т.е. все мы живем преимущественно ожиданиями. Что же именно принесет будущее – сказать трудно. Мой адрес: Действующая армия, 33 Полевая почтовая станция, 22 СП, Санчасть. Очень прошу по этому адресу написать мне, куда и на чье имя слать деньги. Кроме того, надеюсь, что ты сдержишь обещание и на самом деле будешь писать мне очень часто. Письма – единственная радость в нашей жизни. Итак, надеюсь, что теперь переписка у нас как-нибудь наладится. Целую тебя крепко, моя дорогая. Твой папа. (29 августа 1941).    

           Дорогая моя Наташа, только что получил твою открытку от 31- VIII. Я писал тебе в Гаврилов Ям много раз, но, очевидно, письма не дошли. Потом, получив от тебя письмо, в котором ты сообщаешь о предстоящем отъезде, я больше не писал в ожидании нового адреса. Этим и объясняется, что ты давно от меня ничего не получала. Я жив и здоров, пожалуйста, напрасно не волнуйся. Тебе не следует волноваться и в дальнейшем, когда мы, очевидно, станем не только пассивными, но и активными участниками событий, о к-ых тебе приходится читать в газетах. Время такое, что надо запастись терпением и спокойствием. Ничего, как-нибудь все обойдется и мы снова увидимся в мирной обстановке. Но тогда уже надо будет сделать так, чтобы никогда больше не расставаться. Я много раз просил тебя сообщить, куда и на чье имя прислать мне деньги для тебя, до сих пор не могу добиться ответа. Между тем, в ближайшие дни рассчитываю получить небольшую сумму от Литфонда. Непременно сообщи. Бетти Львовна находится в Чувашии, в деревне. Ее адрес: Чувашская АССР, Б. Сундырь, дер. Токшики колхоз «Парижская коммуна», Б. Л. Федотовой. Совершенно не могу понять, почему мои письма не доходят до тебя. Я столько раз писал! Когда уедешь из Гавр. Яма, не забудь оставить на почте свой новый адрес – м. б. задержавшиеся письма будут позже доставлять. Я очень рад, что в вашей компании находится Л. Н. Каверина[xiii] – она очень милая, и иногда, в какие-то моменты, напоминала мне твою маму. Передай ей мой сердечный привет. В ближайшее время мы, м. б., переведемся подальше. Возможно, что письма будут пересылаться еще менее регулярно. Пусть это тебя не слишком беспокоит. Во всяком случае я буду стараться писать почаще. Кланяйся Розе Наумовне, Алеше, тебя я очень нежно целую. Твои письма меня очень радуют и трогают, ты у меня очень хорошая, помни, что я очень тебя люблю. Твой папа. Мой адрес: Действующая армия, 33 Полевая почтовая станция, 22 СП, Санчасть. Целую тебя еще раз. (12 сентября 1941).

                Дорогая моя Наташа, сегодня я послал заявление в Литфонд, чтобы он выслал деньги (около 900 р.) в Гаврилов Ям на имя бабушки (адрес я сообщил такой: Гаврилов Ям Яросл. обл. 1 Советская улица д. 21 – правильно?). Надеюсь, что в ближайшее время деньги дойдут до вас. Если же вы уедете, обязательно оставьте распоряжение, куда эти деньги переслать. У меня все по старому. Вчера получил от тебя две открытки. Помни, что твои письма для меня большая радость, пиши, как можно чаще, не смущаясь тем, что писать «не о чем». Очень рад, что Сергей Дмитриевич дома. Как это произошло?[xiv] Крепко целую тебя, передай самый сердечный привет бабушке Розе. Твой папа. (16 сентября 1941).

                Дорогая Наташа, письма твои получаю довольно аккуратно. Пиши мне почаще. Попробуй их нумеровать, чтобы я знал, не пропадают ли они. На днях поручил одному знакомому послать тебе телеграфный перевод на 300 р., кроме того, написал в Литфонд, чтобы они переслали тебе около 900 р., которые Литфонд мне должен. От бабушки Розы я также имел письмо. Передай ей мой привет. С нетерпением жду разрешения вопроса о вашем переезде.          Живу скучновато. Ничего не читаю, с собой у меня только томик стихов Пушкина. Перечитываю их без конца. Я послал Моте доверенность на получение моих денег из сберкассы. Она будет посылать их тебе, а также и мне снаряжать посылки – многого не хватает. Целую тебя крепко. Папа. (20 сентября 1941).         

                Дорогая Наташа, так как я не уверен, что все мои письма доходят, то повторяю то, что сообщал уже раньше: я передал 300 р. для пересылке тебе телеграфом и кроме того распорядился, чтобы Литфонд (тоже телеграфом) пересылал бы тебе около 900 р. Как только получишь, извести, пожалуйста. Мой адрес немного переменился – см. на оборот. Пиши именно так.  Новостей у меня особых нет. Вчера очутился ненадолго в одном маленьком городке, и после долгой жизни по деревням было особенно приятно пользоваться благами культуры. Крепко тебя целую. Твой папа. (На обороте: Действующая армия, Полевая почтовая станция 33, вч 1299, санчасть. А. Роскин). (22 сентября 1941).

 

                Больше писем от отца Наташа не получала. Она еще долго – много лет – пыталась узнать о его судьбе, надеялась, что он жив и вернется.