В детстве и, скажу по секрету, что не только, морковный сок был для меня, как нектар и амброзия для небожителей. Когда мои бедные родители терли на мелкой терке ароматную морковку, а потом эти ошметки клали в застиранную марлечку и с трудом выжимали из них сок, я, как орлица над гнездом, не спускала глаз с происходящего в предвкушении райского блаженства. Там еще сверху в стакане была оранжевая пенка, которую я слизывала языком прежде, чем начать священнодейсвие. Вероятно, от этого, мои щеки были того же морковного цвета. Вдобавок к тому мне как-то сказали, что от морковки дети хорошо растут, а так как моим героем тогда был дядя Степа, то мне и надо было как можно скорее и сильнее вырасти. Так что морковка служила мне еще и как бы стратегическим топливом. Где она теперь – морковка моего детства?
С самого рождения я была хорошо выкормлена, так как у Татарина было очень жирное молоко (ведь степная кобылица моя мать!), что было для меня, вероятно, палкой о двух концах, так как я думаю, что из-за этого у меня была повышенная кислотнось с раннего детства. Сколько я себя помню, у меня всегда болел живот, на что я не жаловалась, так как думала, что так оно и должно быть. Говорить я начала страшно рано и лепетала Татарину: «Нени, нени!», - то есть просила покормить меня грудью.
Несмотря на скудость послевоенных лет кормили меня, как наследную принцессу. Я помню плоские синие в белую крапинку китайские эмалированные кастрюли (их было две), стоящие на широком кухонном подоконнике. В них отстаивались – поднимались вверх сливки, которые потом снимались для принцессы. Молочница, как всегда Наташа, так как почему-то у наших молочниц не было других имен, жила около Крымского моста напротив Парка Культуры и отдыха имени Горького там, где потом выстроили выставочный павильон. Там было несколько деревянных домиков с усадьбами, где держали коров, а где они запасали для них достаточно сена непонятно, хотя там и были небольшие заливные луга. Это был низкий берег Москвы-реки.
Вероятно, раз в неделю мы ходили на Даниловский рынок: летом с коляской, зимой – с санками. Там мне на колени нагружались покупки, которых было немного, так как на рынке, хоть и можно было торговаться, но все равно все было дорого, кроме картошки, капусты и других овощей, которые полагалось покупать оптом – прямо с хозяйским мешком, и постного масла в бидончиках или в зеленых поллитровых бутылках, заткнутых самодельными пробками из плотно свернутых газет, но меня в такие экспедиции не брали, а только за мелочевкой. Например, чтобы купить мне кусочек телятины, моченых яблок или квашеной капусты. И еще репки, которую я очень любила, но как-то не ассоциировала со знаменитой ее тезкой из народной сказки. Просто там она была чересчур велика. Каждую зиму я кашляла и мне покупали большую черную редьку, середина которой выдалбливалась и туда насыпался сахар. Наутро там откуда ни возьмись появлялся сладкий сок, который мне давали для лечения. По прошествии нескольких дней бедная редька съеживалась, щедро отдав мне весь свой сок, и ее выбрасывали. Она уже была не нужна, так как меня вылечила.
Рынок меня привлекал не только своими запахами, а пахло там замечательно: запах пеньки и сена с телег смешивался с ароматом «конских яблок» и плетеных из лозы или лыка корзин, которых было огромное количество. Меня тянуло в ряды, где продавались изделия деревенских умельцев. Там было два ряда прилавков под зелеными железными навесами, где сидели приехавшие из деревень замотанные в серые пуховые платки бабы - жены кустарей. Чего только не было на их прилавках! На крюках под крышами навесов, чтобы не занимать места на прилавке, гирляндами висели корзины и корзиночки, сплетенные из бересты или ивовых прутьев и туго связанные веники, переплетенные цветными нитками. Коробочки из бересты мал-мала меньше, иногда с вырезанным узором, стояли рядом со штопальными грибами, там же в обувной коробке была навалена куча деревянных ложек, расписанных цветами, вперемешку с некрашеными. Там, в этих рядах, стоял опьяняющий аромат свежей краски на толпе матрешек и свистулек в виде птиц, деревянных яиц, вложенных одно в другое на манер матрешек, и пирамидок из цветных колец, нанизанных на палочки, с морковкой на макушке.
Через много лет я узнала этот запах. Из тысячи других я узнаю его, потому что это запах моего детства. Запах деревянных рыночных игрушек. Я его случайно обнаружила, открыв флакон масла, выжатого из плодов дикой розы – шиповника. Неужели в деревнях для обработки деревянных игрушек использовали это масло? Что-то не верится, но запах именно тот, мой нос не обманешь.
В тех же рядах отдельно стояли изделия подороже: механические игрушки. Подавляющее большинство их было на тему «мужик и медведь». Они и дрова пилили, и в кузнице по очереди били по наковальне и рыбу ловили – потяни лишь веревочку. Но были и курочки, клюющие зерно, и каталки на палочке: бабочка, хлопающая крыльями, лошадка, вся покрытая узорами, утенок в шляпе, собачка, машущая передними лапками при движении. В проходе между рядами стояли плетеные из лозы детские кроватки с высокими краями. По бокам на разной высоте у них были разноцветные полоски, а самый верхний ряд прутьев был некрашеный, так как дети имеют обыкновение их грызть, стоя в кроватке и держась за ее край. Моя первая кроватка была точно такой.
С рынка у меня был тяжелый деревянный грузовик на деревянных же колесах, я в нем возила кукол, и некрашеная игрушка «мужик и медведь». Если дергать за веревочку, то они по очереди рубили дрова. Стоя перед этим парадом игрушек, я не канючила и не просила, а пожимала маме руку, и она понимала, что мне что-то понравилось.
Мне кажется, что мои первые игрушки все были с рынка, ведь после войны стране было не до игрушек, и первую фабричного производства куклу мне купили, когда мне исполнилось два года. Не помню, чей это был подарок, но кукла была огромной, ростом с меня, и я ее испугалась. У нее были закрывающиеся глаза и розовое в мелкий цветочек ситцевое платье. Бедная была эта кукла, и беда ее состояла в том, что я не могла ее поднять и совсем с ней не играла. Она просто сидела с грустным видом на стуле, и мне было перед ней неловко, и я старалась не смотреть в ее сторону. Постепенно резинки, на которых держались ее руки и ноги, растянулись или ослабли, и мои родители положили ее за ненадобностью в чемодан и закинули на антресоль. И назвали мы эту куклу «Мертвое тело».
Каждый год в октябре или в конце сентября в нашей семье начиналось «осеннее действо»: родители где-то, вероятно на овощебазе, куда, как и всех советских служащих, периодически посылали моего отца, покупали ящики забракованных – подпорченных фруктов. Это было очень дешево, а отец мой, пожив в юности в Бельгии, а потом, вкусив прелестей социализма и имея на шее семью, сделался весьма оборотистым «добытчиком». Это он где-то узнал про такую возможность, и вот у нас на кухне появлялось несколько ящиков винограда или сливы-венгерки. И тогда начинались работы как на овощной базе: мы выбирали хорошие ягоды, а потом выбрасывали весь ящик с оставшимися там испорченными. Ягоды или сливы накладывали в огромные бутыли, а у нас их было две, причем они были старинные с орлами и печатями ик тому же с притертыми пробками, что для нашего дела не годилось. Они были квадратного сечения высотой, наверное, метр, зеленого стекла.
Позже появилась еще одна, уже советская бутыль, которая выглядела, как подросшая трехлитровая, но она была емкостью, наверное, с ведро. К ней отношение было довольно небрежное, она не была «благородных кровей». Ягоды в этих бутылях на разных уровнях пересыпались сахарным песком и горлышко завязывалось марлечкой. Через некоторое время ошметки поднимались наверх, и тогда содержимое процеживалось.
Хочу добавить, что иногда летом удавалось таким же образом купить и вишню-владимирку, и тогда из нее варили варенье и делали вишневку. Процеженный сок разливали по бутылкам и это со временем крепчало и становилось наливкой: вишневкой, сливянкой или виноградной наливкой. Вкус был немного терпкий и сладкий, а уж аромат - даже лучше вкуса. Мы всю зиму их понемножку пили и меня в этом тоже не ограничивали – это были витамины. Ошметки же опять засыпали песком, заливали водой и настаивали, из этого уже получалось вино, которое мне не давали. Как-то раз такую бутылку все забыли, и там это вино превратилось в прекрасный уксус. Однажды Татарин сделал пирог с пьяной сливой, это было так вкусно! Неповторимый вкус, интересно, кто-нибудь еще его пробовал, или мы одни такие везучие?
На этом наши осенние работы по заготовке на зиму не кончались. После первых морозов все наши соседи устремлялись на рынок и возвращались с мешками капусты и моркови, а иногда и антоновки. Клюкву тоже не забывали. И магазины распродавали свой годовой запас грубой серой соли. Шла заготовка квашеной капусты, без нее русскому человеку не перезимовать, и это все знали. Обычно бочки с кислой капустой держали на холоде – в погребах, и в моем детстве они были. На мороз ее не выставляли, так как после разморозки квашеная капуста теряла свою упругость и переставала хрустеть на зубах и годилась только на щи.
При хранении в тепле она перекисала и тоже становилась мягкой и теряла свой знаменитый хруст. У нас была доля в общем погребе, принадлежащем жильцам нескольких квартир, но у нас было огромное преимущество: входные двери были двухстворчатыми и двойными, и одна створка не открывалась, а расстояние между наружными и внутренними дверями было приличным, гораздо больше полуметра и там вставала бочка для капусты. А наш ледяной подъезд этому способствовал: между дверями всю зиму сохранялась нужная температура: чуть выше нуля. Так что мои родители сделали сверху полки и держали там овощи, а снизу стояла бочка. И нашей капусте под этими полками было хорошо.
Когда привозили с рынка капусту, наша кухня превращалась в рубильный цех. Главным действующим лицом была старинная, на барахолке купленная, потемневшая от времени, заслуженная доска для рубки капусты. На пол ставили эмалированные ведра и большой тоже эмалированный таз для перемешивания. Терка для моркови играла тоже не последнюю роль. Из буфета вытаскивались тяжелые старинные медные весы с русалками и голубками и набор гирь.
Это занятие занимало целый день, и это был праздник. Отец мой орудовал шинковкой, Татарин, пользуясь теркой, измельчал морковку – превращал ее в короткие ароматные полосочки, которые потом вместе с солью смешивали с нашинкованной капустой. Но главным во всем этом действе было выжать из нарезанной капусты сок, то есть набирать ее в щепотку и жать изо всех сил до тех пор, пока, как в сказке из камня, а тут из капусты не заструится-закапает сок. В этом-то соке и начнется брожение – начнут выходить газы, и поэтому всю массу заквашиваемой капусты надо протыкать палочками для выхода газа.
Готовую смесь замученной таким образом капусты, моркови и соли, а иногда с добавлением скорее для шика клюквы, ведрами перетаскивают и складывают в бочку, накрывают ее полотняным полотенцем, сверху кладут тарелку с грузом, причем в качестве груза подбирают во дворе булыжник, его отмывают от грязи, и он тоже становтлся участником этой процедуры. Обычно этим делом занимались ребятишки, и поэтому было мудрено найти во дворе подходящий камень. Я всегда с любопытством наблюдала и немного участвовала во всем этом, и в награду мне давали кочерыжки, которые всякому приятно погрызть, о, где мои теперь для этого зубы! В общем, жили мы, как старосветские помещики: летом варка варенья, осенью наливки, в конце осени – заготовка квашеной капусты. Так на самом деле жила большая часть населения, и разница была только в качестве исходного сырья.
Добавить комментарий