В конце апреля 1944 года мы вернулись в Киев. Я поступил в четвертый класс. Некоторые семиклассники (в 1944 году в нашей школе это был самый старший класс) участвовали в войне как солдаты и партизаны. Среди них были и раненые, и орденоносцы.
В первые послевоенные годы условия занятий были достаточно тяжёлыми: занимались в три смены, а на партах сидели по трое.
Как-то, рыская по Интернету в поисках сведений о киевских архитектурных памятниках, я наткнулся на рассказ о нашей школе. Привожу его почти целиком с некоторыми своими комментариями курсивом, необходимыми потому, что мы с автором статьи учились не совсем в одно время.
Итак, Дмитрий Малаков «Школа на Бульварно-Кудрявской» («Зеркало недели» №21 (4-10 июня 2005 года).
«Там, где уютная и зеленая улица Обсерваторная присоединяется к Бульварно-Кудрявской, привлекает внимание оригинальный двухэтажный дом. Он построен в 1902 году для женской торговой школы. Средства предоставил сахаропромышленник и благотворитель, председатель Общества распространения коммерческого образования Никола Артемович Терещенко. Учебное заведение получило имя его жены Пелагеи Георгиевны Терещенко, которая незадолго до этого умерла. Проект разработал гражданский инженер Павел Голландский, автор многих известных в Киеве сооружений. Строительные работы выполнила контора знаменитого киевского подрядчика Льва Гинзбурга.
Архитектор на удивление рационально распланировал треугольный участок. Лицевой фасад повернут к улице Бульварно-Кудрявской, а боковой – к скверу в конце бульвара. Со стороны улицы Обсерваторной образовались маленький скверик и дворик с «черным» входом и дровяным сараем. Фасады получили декор с элементами классической архитектуры.
На первом этаже были канцелярия, рабочие комнаты для учителей, врача, квартира инспектора школы (кабинет, служебная и личная гостиные, две спальни, столовая, детская, комната для прислуги, ванная, туалет, кухня – с выходом на хозяйственный двор). На втором этаже – четыре просторных классных комнаты, библиотека, рекреационный зал, буфет, запасные комнаты. В подвале – котельная водяного отопления, амбары и помещение дворника.
Школа имела три основных класса и один подготовительный. Здесь девочки осваивали знания, необходимые для работы в торгово-промышленных учреждениях: преподавали Закон Божий, русский и немецкий языки, каллиграфию, арифметику, геометрию, алгебру, коммерческую арифметику, основы коммерции, бухгалтерское дело, домоводство, гимнастику. Педагогический персонал состоял из 15 человек (6 мужчин, 9 женщин).
Как учебное заведение Киевская женская торговая школа имени П. Терещенко относилась к Министерству торговли и промышленности. В 1913 году школа принимала участие во Всероссийской промышленной выставке в Киеве – одна из немногих! Из отчетов, предоставленных к выставке, видно, что большинство учениц были детьми крестьян (42%) и мещан (41%). По вероисповеданию преобладали православные (75%), католичек было 13%, иудеек – 8%. Кроме учебных и прикладных работ учениц, на выставке демонстрировались печатные труды преподавателей школы. П. Кузнецкий предоставил обобщающие разработки по опыту распространения коммерческого образования в Киеве, а П. Кованько – учебник коммерции для торговых школ.
Во время Первой мировой войны здание школы передали под 3-й Георгиевский этапный госпиталь имени Муравьевых-Апостол – Коробьиных, находящийся под Высочайшим Императорским Величеством Государыни Императрицы Александры Федоровны опекой». В городском архиве сохранилась переписка этого заведения, датированная мартом 1916 года, с просьбой к городской управе предоставить разрешение на исключительное пользование городским садиком, прилегающим к госпиталю, для прогулок раненых. Управа разрешила, при условии соблюдения чистоты, порядка и отсутствии порчи растительности.
Наверное, этот дом описал М. Булгаков в романе «Белая гвардия» как «очаровательнейший особнячок» (эпизод получения валенок для юнкеров). Здесь все узнаваемо: и «теплый коридор» в бывшем помещении инспектора школы, «уютный кабинетик, где висела карта России, и портрет Александры Федоровны, оставшийся со времен Красного Креста», «черные двери сарая», откуда юнкеры выносили «серые вязанки валенок».
В 20-х годах здесь размещалась Первая торговая профшкола, потом кооперативный техникум. В 1931 году сюда же перевели с Лютеранской улицы немецкую среднюю школу №24. Занятия проводились в первую смену, а в техникуме – во вторую. Все дисциплины в школе преподавались на немецком языке. Ученики должны были общаться на уроках и на переменках только на немецком, хотя здесь учились преимущественно не немцы. Зато языком овладевали досконально…
Среди преподавателей немецкой школы выделялся учитель физкультуры Пауль Радешток – и своей методикой преподавания, и колоритной внешностью. Этот стройный голубоглазый блондин ходил в шортах круглый год. Его знал весь Киев, а мальчики называли «короткоштанником».
В 1941 году все учителя-немцы были высланы на север. Во время оккупации Киева занятия здесь возобновились, но только для детей фольксдойче. Покровительствовал им штурмбанфюрер СС Гумберт. Его контора находилась рядом, на Бульварно-Кудрявской, 16. Школой заведовала фрау Бютнер. Летом 1942 года, когда Киев посетил рейхсминистр оккупированных территорий Альфред Розенберг, в школе была создана ячейка «Гитлерюгенд».
После освобождения Киева от немецкой оккупации здесь опять открылась средняя школа № 24. Но уже только для мальчиков. До осени 1954 года учеба была раздельной. Занятия проводились в две смены (в моё время в три смены – ВЧ), а под классы были отведены все помещения, включая и бывшее жилище инспектора. Рекреационный зал служил и спортивным, и актовым. По периметру стояли стулья, в уголке – параллельные брусья, «конь» для прыжков, а на торцовой стене – «шведская стенка».
1 сентября 1945 года учеником первого класса школы №24 стал автор этих строк. (Дмитрий Малаков – В.Ч.). Многие старшеклассники тогда ходили с одной-двумя фронтовыми медалями – догоняли прерванную войной науку. Директором школы тогда и все последующие десять лет моего обучения был Дмитрий Евдокимович Стеценко – бывший партизанский командир, умный и образованный педагог. (Он жил в здании школы. Как-то Валька Ремизович на перемене пописал в почтовый ящик, довольно высоко висящий на двери его квартиры – В.Ч.). Преподавали интересные личности, настоящие учителя, добрая память о них осталась на всю жизнь…
Русский язык и литературу преподавала Таисия Никаноровна Сочинская… (Как раз в нашем выпуске она ни любовью, ни авторитетом не пользовалась. Зато мы добром поминаем другую «русачку», нашу классную руководительницу в десятом классе Софью Васильевну Кнеллер, и не только из-за её замечательных ножек, которые весь класс, роняя ручки на пол, лазил смотреть под парты. – В.Ч.)
…Историю преподавал Моисей Саввич Островский. Он имел два костюма: на черном носил орден Отечественной войны, на сером – Красной Звезды. (От матери нашего одноклассника Вальки Шибаева, которая работала секретарём директора, мы знали, что его настоящее отчество «Цаликович» и садистски обращались к нему с «правильным» отчеством. Это было особенно бесчеловечно в те антисемитские годы. Зная, что он с какой-то большой семьёй живёт в одной комнате, с гадкими улыбками мы следили, когда покинет его кабинет зашедшая туда его молодая жена – студентка консерватории. Безо всякого снисхождения мы относились к тому, что у них это была, вероятно, единственная возможность уединиться. Нам стыдно, Моисей Саввич, и за то, что на выпускном вечере Вилька Казакевич бросил Вам в лицо пирожное. Так просто бросил. Не со зла, а по пьянке. А Вы, фронтовик, не могли ответить. – В.Ч.).
Математику в старших классах преподавал Николай Борисович Осипов. Говорили, якобы он учительствовал еще в гимназии. Так, официальный учебник по тригонометрии он позволял себе не признавать, преподавая нам эту дисциплину по собственной методике, и мы писали конспект как студенты; а задачи он составлял летом, сидя на лавочке на Владимирской горке. (Не знаю, как обстояло дело с преподаванием в гимназии, но до войны Николай Борисович учил математике братьев моей мамы Моисея и Борю – В.Ч.). Физику преподавала Вера Иосифовна Иванишина... (До неё нас обучал этой науке контуженный на фронте темпераментный Илья Давидович Поляк, по прозвищу «Бугамот». Будучи рассерженным, он громко кричал «Куда смотришь, волк?», или «Я тебе стулом глаза повышибаю». Мы не обижались и даже, кажется, его любили. – В.Ч.).
(Бывшая дворянская барышня Стефания Дмитриевна Марковская преподавала украинский язык и была в своей интеллигентности совершенно беспомощна против нашего хулиганства и просто хамства. – В.Ч.).
Уроки физкультуры вел самоотверженный педагог Александр Яковлевич Винник (Здесь автор ошибся – Яков Александрович. Я это помню точно, потому, что у своих воспитанников он назывался: «Яшка Винник». У него был брат-близнец, и мы никогда не знали, с кем из братьев мы только что поздоровались на улице. Впервые в жизни я увидел, как танцуют «Фрейлахс» на выпускном вечере в антисемитском 1950-ом году. Танцевали Яков Александрович и папа Сашки Ицковича, инвалид войны, который ходил с палочкой. Не знаю, дело в особом педагогическом даре нашего преподавателя физкультуры или в чём-то ещё, но почти все наши ребята занимались спортом, а многие достигли хороших результатов. – В.Ч.).
Наша школа считалась образцовой…» (Конец очень длинной цитаты – В.Ч.).
У нас были, как я сейчас понимаю, замечательные учителя. Они заставляли нас выступать с научными докладами, изготавливать физические модели, писать сочинения, заниматься в спортивных секциях. Не перестаю жалеть, что не сохранил свою толстую в зеленом клеёнчатом переплете тетрадь по русской литературе с моими рисунками: портреты писателей и иллюстрации к их произведениям. Озорниками мы были изрядными, а моя годовая отметка за девятый класс по поведению «три» вообще была единственной и самой низкой в Молотовском районе Киева. Тем не менее знания нам вбили в голову надёжно и на долгие годы.
Похоже, что своё стихотворение «19 октября» Александр Сергеевич Пушкин написал в 1825 году не о своём лицее, а о нашем школьном выпуске 1950-го года.
«Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку.
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: “На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!”
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен -
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское село.
Великий поэт предвидел даже то, что я окажусь за океаном («Ты простирал из-за моря нам руку»). Написав «Царское село» Пушкин, очевидно, имел в виду то, что конце 40-ых годов в нашей школе начал заниматься Сергей Хрущёв, сын коммунистического руководителя Украины Хрущёва (через много лет Сергей переехал на жительство в США), следом потянулись сыновья другого начальства. Школа начала называться «показательной».
В 1949 году я – последний не комсомолец в нашем классе (я был там младше всех) – вместе с сознательными учениками более младших классов прибыл в Молотовский райком ЛКСМУ. Там за высокой двустворчатой дверью заседало бюро райкома, а в приёмной толпились жаждущие вступления в ряды. Райкомовский инструктор, девочка немногим старше нас, раздавала для заполнения анкеты.
«Что это «социальное положение»?», – возникли проблемы у одного из будущих комсомольцев.
«А кто у тебя папа?», – пришла на помощь инструктор.
«Секретарь ЦК Компартии Украины»
Девушка всполошилась: «Твоя фамилия?»
«Хрущёв»
Мгновенно исчезнувшая в комнате Бюро инструктор не выходила оттуда довольно долго. Выйдя, огласила решение: «Пишите «служащий», Сергей Никитич».
…В конце 1950-х я настоял, чтобы первая суббота июня стала традиционным днем наших ежегодных встреч школьных друзей. Более пятидесяти лет мы собираемся (последние годы без меня и уже в сентябре).
После школы мы большой компанией одноклассников пошли поступать в Киевский Политехнический институт. На первом же экзамене, сочинении по русской литературе, мне поставили двойку и не приняли в институт (списавший у меня слово в слово всё сочинение школьный товарищ получил за него «отлично»). «Сработало» моё еврейство.
В городе было известно, что Киевский Автомобильно-дорожный институт собирает спортивные команды. Его даже называли «Автоспортивным». Будучи чемпионом Киева среди школьников в беге на 100 метров, я помчался поступать туда, и был принят на почему-то менее престижный дорожно-строительный факультет.
Киевский Автомобильно-дорожный институт (КАДИ) был образован в 1944 году (сейчас он называется Киевский Национальный транспортный университет). Он помещался в здании, построенном в 1885 году для Печерской пятой мужской гимназии. Перед входом на гранитном постаменте-столбе установлен бюст А. С. Пушкина (недавно снесенный) на средства, собранные преподавателями и воспитанниками гимназии. Адрес института улица Суворова (ныне улица Михаила Омельяновича-Павленко) №1, это на Печерске на самом краю знаменитых парков, покрывающих высокие склоны днепровских берегов.
В моё время в нём было два факультета – механический и дорожно-строительный, на которых училось немногим более 600 студентов. Соотношение студентов и студенток было 10:1, например, во всех группах моего курса из 30 студентов было по 3 девушки. Практически все наши студентки к окончанию института вышли замуж за своих однокашников.
Помещение института было до того тесным, что не только у заведующих кафедрами не было отдельных кабинетов, но и сами кафедры теснились в выгороженных в аудиториях закутках, да и то перегородки были не на всю высоту помещения.
Основателем института и его ректором с первого дня был профессор Юрий Николаевич Даденков. Он же заведовал кафедрой гидравлики, и читать свои лекции приходил в сопровождении своих аспирантов, обессиленных почитанием шефа. Всем им Ю.Н. обеспечивал успешную карьеру, административную или партийную (что в те годы было очень престижно). Все студенты боялись несложного экзамена по гидравлике – профессор Даденков принимал его в своём ректорском кабинете. Уже после того, как я окончил институт, Юрий Николаевич стал министром высшего образования Украины. В воспоминаниях одного из наших выпускников, ставшего успешным писателем-юмористом, наш ректор характеризуется, как неотесанный грубиян. Это не так, просто между ним и нами была неодолимая пропасть. В институте, создаваемом во время войны в только что освобождённом от немцев городе, ему удалось собрать выдающихся преподавателей. Это были и учёные, и его однополчане-фронтовики, прошедшие войну в инженерных войсках (я пишу о преподавателях только нашего факультета). Особенно следует отметить, что в те мрачные годы, когда евреи подвергались преследованиям, в Автодорожном институте они заведовали ведущими кафедрами.
Профессор Пётр Маркович Варвак, выдающийся специалист и обаятельный человек, автор многих серьёзных работ по теории упругости, заведовал кафедрой сопротивления материалов. Через много лет после окончания института я узнал, что его сын, талантливый учёный-математик был известным в СССР «отказником» – человеком, боровшимся с властью за право эмигрировать в Израиль.
Профессора Якова Давидовича Лившица мы называли «Яшка» не фамильярно, а любовно (когда я поступил в институт, ему было 43 года). Он заведовал кафедрой строительной механики и мостов. Ещё Я.Д. был крупным специалистом в области строительной механики самолёта и читал лекции в институте инженеров гражданской авиации, а также в далёкой от этого предмета области железобетонных конструкций. В конце 1952 года арестом кремлёвских врачей-евреев, обвиняемых в умерщвлении членов советского правительства, был дан старт кампании разнузданного государственного антисемитизма. Профессора Лифшица лишили кафедры. Заведующий кафедрой геодезии профессор Николай Ильич Товстолес стал руководить объединённой кафедрой геодезии, строительной механики и мостов. В следующем году, после реабилитации «врачей-убийц», этот порождённый антисемитской генетикой уродливый гибрид опять разъединили и вернули строительной механике прежнего заведующего. Товстолесу товстолесово, а Лившицу – лившицево. Имя Я.Д. Лившица упоминается в объёмной работе «Инженерно-техническая деятельность евреев в СССР».
Яков Давыдович был не только большим учёным, но и большим жизнелюбом, пользовавшимся совершенно объяснимым успехом у молодых преподавательниц кафедры иностранных языков. Мог прилично выпить и любил солёный анекдот. Через много лет после окончания института я, защитив диссертацию, пригласил своего научного руководителя, профессора Лившица, на банкет. Событие состоялось у меня на дому (то было время, когда банкеты в ресторанах были строго-настрого запрещены). В ожидании застолья Яков Давыдович коротал время в беседе с моей мамой, принарядившейся в цветастое крепдешиновое платье. Оказалось, что они ровесники. В ход пошли воспоминания о галантных годах начала двадцатого века. Собеседники растрогались. Началось застолье. После одного из первых тостов Яков Давыдович рассказал свой первый анекдот с первым матючком. Мама в нарядном платье подпрыгнула на стуле, но, видимо, решила, что ослышалась. Пошёл следующий анекдот со следующим матюком. Рушился миропорядок. Мама вышла на кухню и, на всякий случай, не появлялась за столом до десерта.
До своих последних дней Яков Давыдович вёл активный образ жизни. Он ходил в бассейн, в его микроскопическом домашнем кабинетике, похожем скорее на стенной шкаф, по полу катались гантели и маленькая штанга. Как-то раз у меня хватило ума прийти к профессору на консультацию непосредственно с праздничного банкета на работе. В одну секунду я своим дыханием превратил его кабинетик в подобие пустой пивной бочки. Не только замечания, но даже косого взгляда со стороны понимающего человеческие слабости шефа не было.
После перенесенной полостной операции, Яков Давыдович пошёл на поправку. Проведать его в больничной палате пришли друзья. Выпил немножко коньячку. После их ухода принял контрастный душ. Свежие швы разошлись. Яков Давыдович скончался от внутреннего кровотечения.
С его рано ушедшим из жизни старшим сыном, талантливым учёным-железобетонщиком, Володей Бачинским я сдружился. Младший сын Лившица Андрей Халпахчи стал известным в Украине деятелем культуры.
…Маленький КАДИ на всех киевских студенческих спартакиадах опережал значительно бОльшие вузы, уступая в общем зачёте только гигантам Университету и Политехническому институту, а в отдельных видах спорта даже опережая их. Среди наших студентов были и члены сборных команд Советского Союза. Самое непосредственное отношение к этому имел завкафедрой физкультуры маленький еврей с блестящими глазами Илья Михайлович Кантор. Он искал по всему городу талантливых школьников-спортсменов, способствовал их поступлению в институт, после чего опекал их все годы учёбы. «Папа Карло» называли Илью Михайловича студенты. Ведущие преподаватели кафедры тоже были евреи. Такое безобразие долго продолжаться не могло. Новым заведующим кафедрой прислали расово безупречного работника горкома компартии Ракова. Со спортивной славой КАДИ было покончено.
Занятия по математике вёл подслеповатый и, как говорили, очень талантливый Илья Менделевич Гальперин. По коридорам тощий и отчаянно близорукий Гальперин ходил, вечно что-то читая, при этом его нос почти скользил по тексту, а ноги, заплетаясь, тащились далеко позади, что делало его похожим на знак интеграла. Когда ему удавалось попасть в нужную аудиторию, он ознаменовывал своё явление какой-нибудь шуткой. Почти всегда очень остроумной и всегда очень желчной. Видимо, в его сложных отношениях с обладательницей больших ярко-красных ногтей и губ библиотекаршей Люсей не всё складывалось благополучно. Той самой Люсей, что первая обнаружила роман между непутёвым прыщавым пятикурсником Володей Чижиком и насквозь показательной красивой четырёхкурсницей Аллой Фридрих и незамедлительно растрезвонила о нём по всему учебному заведению.
Наш декан и завкафедрой дорожно-строительных материалов темпераментный француз Георгий Камилович Сюньи (Жора) пользовался всеобщей (особенно девичьей) студенческой любовью. Его независимость была по душе не всем. К концу нашей учёбы Жору на посту декана заменил выцветший серенький ассистент второстепенной кафедры начертательной геометрии стремительно делающий карьеру Евгений Петрович Вериженко. Через пару лет он занял ректорский кабинет.
Благородно седой красавец с манерами шляхтича лауреат Сталинской премии Николай Георгиевич Карсницкий (без прозвища) читал нам курс «Туннели и спецсооружения на горных дорогах». Лет через двадцать после окончания института мы с Аллой оказались в одной компании с ним и его женой, светской красавицей Музой Евгеньевной Тихоновой, обожавшей исполнять матерные частушки. Мы сдружились, перешли на «ты», часто бывали друг у друга в гостях. Запомнились Музины приёмы с обязательной сервировкой на переходящей по наследству посуде какого-нибудь блюда по старинному рецепту.
Искусству инженерных изысканий нас обучал замечательный человек Алексей Николаевич Киселевский («Киса»), изыскатель ещё дореволюционной (1917 года) школы (в те времена звание «инженер-путеец» ценилось, как высшее инженерное звание), прошедший пешком с теодолитом на плече тысячи километров в глухих необжитых местах. В уже более чем пожилом возрасте он стараниями институтских активистов стал обладателем первого спортивного разряда по горному туризму. У Алексея Николаевича было два костюма – чёрный суконный и белый парусиновый. Костюмы менялись вместе с временами года и состояли из одного цвета застёгнутого под горлом френча, галифе и сапог. В другой одежде мы его не видели. Говорили, что он был прекрасным художником-акварелистом. Входя в аудиторию, Алексей Николаевич церемонно приветствовал весь курс и персонально «уважаемую Галину Львовну Фридрих», чем повергал Аллу в неописуемое смятение к радости мужской части курса и чёрной зависти остальных барышень. Когда Алла долго болела, Алексей Николаевич писал ей в Житомир длинные трогательные письма, которые застенчивая провинциальная барышня по прочтении уничтожала.
Диплом инженера путей сообщения я получил в 1955 году. Дедушка к моему инженерскому статусу отнёсся скептически. Он говорил, что инженер в его родном Новгород-Северске носил форменную фуражку, пенсне и ездил в пролётке. Я в свой 21 год, конечно же, мало соответствовал этому светлому образу.
Продолжение следует
Добавить комментарий