Хорошо!

Слово не воробей, поймают - и вылетишь.

«Мои года – моё богатство». Оно моё, это богатство, и не моё. Оно принадлежит и тем, кто был рядом, кто помнит те времена. А сколько всего в прошлом позабыто. Моя память – «мне бальзам и отрава». И бальзам на душу и отраву в душу – всё моё. И никуда мне не деться от этого. Хорошо, что многое забылось. Вот снова пришла в голову мысль о прошлом, повертелась, повертелась и ушла. Никого не застала дома. А мысли снова идут и идут. Это оттого, что голова пустая – вот мысли в неё и лезут. Хорошо, что никого нет дома. А то куда бы деть всё это умище? 

Прихожу к доктору. «У вас голова не болит?» - спрашивает доктор. «А чему там болеть –там же кость» - отвечаю. И для большей убедительности постучал себя по голове. Хотел и доктору постучать, но он увернулся. - Пьёте?, – сурово спросил доктор. - А у тебя есть?, - с надеждой в голосе спрашиваю.

Вот, помню, в молодости пришла в голову мысль о комсомоле, я её словами высказал, а слово не воробей – меня поймали, и я вылетел. С работы. И из института. С работой в советское время было просто: был начальником лаборатории – стал кочегаром. И в другой институт пошёл. С пятого курса на третий. «Ваш институт, - говорю, - мне больше нравится». А в институтах экзамены. Сколько экзаменов я сдал – ни словами сказать, ни в одну зачётку не вписать. 

Помню, сдаю я физику за первый курс. Берёшь билет, идёшь к одной из досок, пишешь сверху вопрос, а внизу белым по чёрному знания свои излагаешь таким образом, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. Посмотрел я на доску соседа, а у него только вопрос написан, а сам он стоит с виду квёлый и мысли свои, вероятно, в себе таит и на доску их не выкладывает. А в моей голове иногда что-то застревало, и я начал диктовать соседу и закон радиоактивного распада и кто такая «лямда» объяснил, потом сообщил величину постоянной Планка, число Авогадро (на всякий случай), число «пи» до 14-го знака после запятой и таблицу Менделеева по порядку до 35-го номера. А когда начал диктовать логарифмы таблицы Брадиса у него доска кончилась. Преподаватель его похвалил, да и я свой вопрос на трояк ответил.

В организации, где я работал (а где я только на работал?) мой начальник учился в пяти институтах. Попеременно. И во всех на первом курсе. Умный такой был мужик. Член парткома.

А в другой раз сдавал я экзамен профессору с ассистентом. Беру билет, второй, третий. Профессор ставит мне: «три балла», а ассистент смотрит на профессора: «Он же и слова не сказал». – «Но он же что-то искал, - говорит профессор ассистенту-несмышлёнышу.

Был в командировке в городе Казани. Взял с собой открепительное удостоверение на право сдавать экзамены в другом институте и явился в Казанский университет не посрамить имя студента других времён Вовы Ульянова. Экзамен сдал на «хорошо» и только годы спустя узнал, что студента Ульянова выперли с первого семестра за неуспеваемость. Он честно так и написал: «За революционную деятельность». Потом, окончив экстерном университет и став адвокатом, ни одного дела и не выиграл.

Нравилось мне сдавать экзамены преподавателям-женщинам: может быть, знаний у них не столь много, как у мужиков, но «чуйств», несомненно, больше. Спрашивает меня такая дама-преподаватель возраста «поздняя осень, но грачи ещё не улетели» про основы советской семьи, на чём она зиждется и что лежит в её основе? «На общности интересов, - говорю, - на желании выполнять и перевыполнять планы, социалистические обязательства, на выполнении решений съездов и пленумов партии, на любви к родине и лично к генеральному секретарю, верному ленинцу …». И тут меня понесло, как Остапа Бендера. «А что ещё лежит в основе семейной жизни? - не унимается преподаватель. - «А ещё в основе лежит эта, как её, ну, эта, всё время забываю, а-а, вспомнил: любовь, я не боюсь этого слова». Преподаватель чуть покраснела и поправила причёску: «А что её бояться?» - «А я и не боюсь». Хотел ей рассказать пяток любовных случаев из личного опыта, но врождённая скромность меня удержала.

Вообще-то, это я с виду тупой, а иногда я очень неплохо соображаю. Женившись, я сразу понял, что такое счастье. Но было уже поздно.

Стал выбирать место под солнцем. Мне сказали, что в Арктике Солнце по полгода не заходит. И точно – не заходит, но арктическое Солнце светит всем, но не всех греет. А вторые полгода Солнце не только не заходит, но даже и не восходит.

Годы берут своё. Но и тут надо ухо держать востро, чтобы годы не прихватили бы ещё и чужое. И внешний облик меняется – смотреть в зеркало на себя не хочется. Можно попенять на зеркало и заменить его. А куда деть кривую рожу? Приходится мириться: любовь зла – полюбишь и себя, козла. Так и живёшь однолюбом: любишь себя и не имеешь в этой любви соперников. 

С годами приходят старость и мудрость. Хорошо, что в моём случае старость пришла одна.