На атомном ледоколе «Арктика» было два атомных реактора. В навигации, длившейся четыре месяца, на каждой вахте (вахт три) было по два старших инженера-оператора, следивших, а при определённых условиях, и руководивших поведением этих самых реакторов. Дело нехлопотное и с виду почти беззаботное: сиди и следи, сиди и руководи. Снял один раз в час показания приборов – и опять ничего не делай. Только отойти от пульта управления далее, чем на пару метров, нельзя.
На вахте, из-за сухости воздуха, нагнетаемого вентиляторами в ЦПУ (центральный пост управления атомной установкой), не возбраняется попить чайку. Чай операторам подаёт мастер ЦО (центрального отсека), несущий вместе вахту и имеющий свободу перемещения не только в ЦПУ, но и по другим помещениям ледокола. За стойками электроники есть небольшой закуток с кружками-чашками, сахаром – кафе «Челюсти». Все удобства – живи и радуйся!
На ледоколе «Ленин» был установлен порядок: каждый второй и третий час вахты операторы вставали и выполняли нехитрый комплекс физических упражнений, чтобы на вахте не спалось. Известно, что самый сладкий сон – это сон на вахте. На атомной станции в Америке «застукали» спящего оператора и станцию закрыли на несколько лет. У нас более творческий подход: разбуди товарища и скажи ему, что спать на вахте нехорошо.
Чтобы стать инженером-оператором надо преодолеть несколько барьеров со своими проблемами. Первая проблема для попадания в это кресло - мало окончить или политехнический институт, или спецотделение высшей мореходки имени Степана Осиповича Макарова в Петербурге, на Васильевском острове, на Косой линии. Надо ещё пару лет поработать мастером ЦО, а в этом отсеке чего только нет и всё это надо знать и экзамены сдавать. И при наличии в отсеке многого, для изучения оного и для контроля за всем этим, нет в ЦО свободного доступа – надо разрешение получить от старшего вахтенного механика, который находится в ЦПУ, потом сообщить о своих намерениях совершить «прогулку» по ЦО с определённой целью, вахтенному инженеру службы РБ (радиационной безопасности), который расскажет (или не расскажет) куда следует совать свой любопытствующий нос, а куда не следует. И это всё с точки зрения уровней радиации в помещениях отсека, которая зависит от разных факторов и от уровня мощности реакторов в данный момент.
Если мощность реакторов близка к максимальной, то в помещение аппаратной, расположенное непосредственно над реакторами, можно и глаз не казать – можно посмотреть по камерам телевизионным, которых две: с правого и левого бортов с дистанционным управлением.
Когда технического телеобозрения в аппаратной не было, переговоры с работниками велись по речевой связи и микрофон в аппаратной был во время работ всегда включён. Можно было и издалека произнести пламенную речь, но недолгую, которую услышат в ЦПУ. Однажды, при работах с «грязным» (имеются в виду радиоактивные загрязнения) оборудованием, работник получил указание покинуть аппаратную. Он принял сообщение, но из аппаратной шли какие-то металлические звуки. Оказалось, что работник по своей инициативе собирал ключи и приспособления по всей аппаратной, разнося обувью «грязь». Аппаратную дезактивировали несколько дней. На флоте есть пословица, основанная на многолетней (многовековой?) практике: «Любая инициатива наказуема».
Инженер службы РБ, после допроса желающего посетить ЦО, сообщает ему обстановку, сообщает, что ЦО – это не место для свершения подвигов и записывает его, как бывало в Кремле, в журнал посещений. И дату поставит и время укажет и входа и выхода. Но ведётся этот журнал не так, как в первые дни войны в Кремле: и Хрущёв и Микоян говорят, что Сталин отказался выступить по радио перед советским народом, несмотря на просьбы и уговоры, и уехал на дачу в Кунцево «на недельку до второго» июля 1941 года. И объявил советскому народу о начале войны не великий вождь, сообщивший за неделю до этого в газете «Правда» о том, что Германия выполняет все условия мирного договора и никаких предпосылок к началу войны нет. Вождь выступил по радио только третьего июля. (Напомню, что война началась 22-го июня 1941-го). А потом в журнале посещений Кремля появились записи, что вождь ежедневно приходил в кабинет, принимал посетителей, а по радио выступил только на десятый день после начала войны – собирал информацию о положении дел на фронтах. Вот оно как! А как же с великой Сталинской программой «малой кровью на чужой территории могучим ударом»?
Как сейчас помню, пытаются посетить ЦО два соискателя кресел инженера – оператора, а пока просто мастера ЦО, гражданин Козлов и гражданин Воротников. Первый из них, с хорошей русской фамилией, выпускник Макаровки в портовом граде Петербурге, а второй окончил МИФИ в порту пяти морей – в Москве. Тут первый из них и говорит мне, вахтенному службы РБ: «Пишите в журнал посещений: Полукомбинезонов…» и улыбается довольный своей интерпретацией фамилии соплавателя Воротникова. Ничего не сказал выпускник МИФИ по поводу фамилии сотоварища, только говорит: «Есть старинная китайская пословица: «Человеку, живущему в стеклянном доме, не следует бросаться камнями». И пошли они в отсек, в единственную дверь входа со знаком «Радиационной опасности», весёлые и довольные, и даже ещё не уставшие, как это было принято писать в школьных сочинениях «Как я провёл лето в гостях у бабушки в деревне».
В помещение аппаратной можно заглянуть и через окошко, специальное оконце со стёклами противорадиационными. Называлось это помещение ПУР (пост управления работами). Желающий поуправлять работами приходил в ПУР и начинал управлять. Такой вариант управления практиковался в основном во время выгрузки отработавшего ядерного топлива из реактора. Эта работа самая ответственная, самая трудоёмкая и по дозам облучения самая дозоёмкая. Чтобы открыть реактор, надо убрать все устройства, позволяющие контролировать и регулировать работу реактора, и крышку реактора снять, и пробку извлечь - и перечень этих работ занимает не одну страницу технической пошаговой инструкции. Крышка реактора крепится такими гайками, что и ключей таких нет, чтобы эти гайки отвернуть. В роли ключей выступают устройства под названием гайковёрты с пневмоприводом. Довелось и мне таскать этот «ключ» весом килограммов тридцать и крутить гайки. Я мог этого и не делать, и я знал, что человек более всего любит смотреть на огонь, текущую воду и на то, как работают другие. Я также помнил, что полярник ничего не боится, кроме холода, голода и работы. Но я не сдюжил такого испытания духа и сам принял посильное участие. Запомнился этот эпизод ещё и тем, что, выйдя из аппаратной, я зашёл в соседнее помещение, где на столе из нержавейки (для дезактивации деталей и оборудования) лежал мастер ЦО, который и должен был «развлекаться» с гайковёртом. Он встретил меня философским умозаключением, вероятно после долгих размышлений в рабочее время: «У меня такое впечатление, что никто работать не хочет». Я не посмел ему возразить, но удивился, откуда у бывшего футболиста «Молдовы» Анатолия Бондарева такой творческий склад ума? Ничего я ему не сказал, вытер пот со лба рукавом комбинезона, что делать запрещено – рукав может оказаться «грязным» - и вышел.
Когда-то старший механик атомной установки Юрий Семёнович Пилявец высказал подобную мысль: «Раньше я думал, что мне одному не хочется работать, но, присмотревшись, понял: имя нам – легион».
На одной из перегрузок руководил работами из ПУРа только что ставший старшим АППУ (атомной паропроизводящей установки) Юрий Кузнецов, выпускник Одесской мореходки. На аппарате (реакторе) работал его приятель старший инженер – оператор Николай Фоминский, по прозвищу Фома. Кузнецов вежливо и неторопливо отдавал команды, как и положено техническому руководителю, и работа шла в правильном направлении. «Николай Иванович», - вдруг сказал Кузнецов, - ты сейчас не то делаешь. Тебе сначала надо… Коля, я тебе говорю, что ты не тот канал собираешься извлекать. Фома, ёкарный … »
В альманахе в ЦПУ этот случай не остался незамеченным.
По отчеству он начинает речь
Как разойдётся – уши не сберечь,
Благоухает матом, как весенняя мимоза
Интеллигент с Одесского Привоза.
Второй преградой для того, чтобы развалиться в кресле оператора и «ничего не делать», является сдача экзаменов на рабочее место. Этому экзамену предшествует предварительное «собеседование» с выставлением оценок, со всеми начальниками служб: электромеханической, службы КИПиА (контрольно – измерительных приборов и автоматики), службы РБ, старшим механиком атомной установки, старшим механиком ледокола и Главным физиком. А главный механик и капитан придут на заключительный экзамен на рабочее место вместе во всеми начальниками служб.
Прочитав этот перечень барьеров, не все попытаются участвовать в забегах. Некоторые участники сходят с половины дистанции, некоторые – у самой финишной черты – по-разному. Но сдавшего все эти экзамены ждёт не только лавровый венок в виде кресла оператора, но и венец терновый последующих экзаменов перед каждым рейсом, а также и при переходе с одной должности на вышеследующую. Есть и положительные моменты в экзаменационной эпопее: при понижении в должности и при увольнении экзамены сдавать не надо.
Следует отметить, что такие экзамены – это не только привилегия инженеров-операторов, подобной экзекуции подвергаются соискатели должностей всех служб: электромеханики, КИПовцы, ЭрБэшники.
Участвовал и я не только в сдаче экзаменов, но и в приёмке оных. На ледоколе «Таймыр», где я проработал 20 лет, начальник нашей службы Радиационной безопасности тащил на себе все отчёты письменные и встречи личные с бесчисленным количеством начальников, появляющихся при возвращении ледокола из рейса. На мне лежала обязанность принимать экзамены во время рейсов. Положа руку на сердце сознаюсь, что видя те мучения, которым подвергается начальник службы, я никогда не хотел быть на его месте. Осознание потолка своего полёта – неплохая черта в сфере своей деятельности. «Не растёт камыш выше тополя, не летать воробью выше сокола».
Когда ледокол приходит в порт, в этом случае важно вовремя уйти в отпуск, сдав все дела сменщику. Помню, как я, уже имея билет на поезд, бегал и пытался что-то исправить в делах сдаваемых, а начальник заступающей смены, приехавший из Москвы на своём автомобиле, услыхав о трудностях, задумчиво глядя вдаль сказал: «Видимо, придётся в автомобиле полностью менять тормоза».
В другой раз принимающий заведование старшего механика АППУ Михаил Гурьян в свой первый день работы присел перед обедом у кают-компании и честным голосом сказал: «Как я устал. Как я хочу в отпуск!»
Идёт смена экипажа. Смешались в кучу прибывшие и убывающие. Сидит в ЦПУ за пультом оператора свежий и загорелый Игорёк Слизский. По телефону старший АППУ сообщает: «Есть возможность одного оператора отпустить в отпуск». Игорёк выпрыгивает из кресла и хватает трубу:
- Я, я хочу в отпуск.
- А у тебя есть в запасе отпуск?
- Нет, отпуска нет.
- У тебя накопилось много отгулов?
- И отгулов нет
- Так какого же хрена ты …
- Но я очень хочу в отпуск.
Недаром старший машинист Илья Козик в своём социалистическом обязательстве, которое хранилось под стеклом на столе старшего механика, одним из пунктов, кроме таких, как: «Чувствовать боль товарища, как свою собственную» и «Эксплуатировать механизмы до полного выхода их из строя», указал и такой пункт: «В отпуск ходить только по желанию начальника».
На передачу дел по инструкции мне было положено трое суток. Иногда приходилось укладываться в одни сутки (у сменщика уже был билет на поезд, а купить билет летом в Мурманске ох, как непросто). Был случай, когда я догонял ледокол в Арктике на другом судне – к окончанию отпуска я вернулся в Питер из Англии и увидел рдо (радиограмму) недельной давности: «Прибыть в распоряжение отдела кадров с назначением на ледокол».
А был и такой случай, когда сменщики прилетели в Норильск и не могли оттуда выехать из-за погодных условий трое суток. Потом открылось «окно»: возможность проехать от Норильска до Дудинки на Енисее (90 км), где стоял ледокол, сдать дела и успеть добраться до Норильского аэропорта на этих же «Уралах», пока не захлопнулась калитка – погодное окно. Тогда объявили по судовой трансляции: «на передачу дел выделяется только 30 минут». А нужно сменщику и по заведованию всю правду рассказать и рюмку вместе сделать…
Это на берегу мы люди «опять в отпуске?». Обычно я отвечал: «Что-то в Арктике я тебя снова не видел. Это у вас на берегу 104 дня выходных, плюс праздники, плюс отпуск и получается более четырёх месяцев, а я отдыхаю в году шесть месяцев – так как в рейсе ежедневно перерабатываю по два часа и у меня в рейсе не бывает ни праздников, ни выходных, а береговые работники после каждого рабочего дня домой бегут на вечерний сеанс «вывешивания лапши по ТВ, только успевай подставлять уши». Везде хорошо, где … На эту тему помню анекдот от родителей, слышанный лет 75 назад. Комиссар-большевик рассказывает о светлом будущем и на вопрос, почему же сейчас так хреново, в то время как у других… На что большевичок и отвечает этой пословицей «везде хорошо, где нас нет».. Старый, умудрённый опытом крестьянин говорит: «Вот, вот, там хорошо, где вас нет».
Помню о своих экзаменах и не только на ледоколе, но и в двух институтах, из одного, конкретно, из высшей мореходки, меня «попросили» с пятого курса за давнишний, в 1962, невинный проступок–рацпредложение: ликвидировать комсомол как лживую и оболванивающую молодёжь организацию. Второй - политехнический я окончил через много лет и вынес основной принцип: «Сдающий экзамены должен уйти с оного с бОльшими знаниями, чем он принёс, даже если не растерял их по пути на «эшафот». Студенческий анекдот. «Разрешите, профессор, поблагодарить вас за все те знания, что я приобрёл под вашим руководством». – «Ну, что вы, стоит ли благодарить за такую малость».
Соискатель на ледоколе не спит ни днём, ни ночью. Ходит от одного экзаменатора к другому и порой не по одному разу. На дневной вахте принимать экзамен не удастся – отвлекают разного рода глупостями: то работами в отсеке, то работами по заведованию. Договариваемся на экзамены на ночной вахте. Иногда я говорил соискателю, что может быть экзамен затянется не на одну вахту и не потому, что он плохо подготовился, а по причине, что я не всё успею ему рассказать, что хотел бы от него услышать. На экзамене иногда спрашивал, знает ли он бывшего игрока сборной Дании по футболу Нильса Бора? Этому футболисту, возможно после неудачной игры головой, взбрела идея строения атома по планетарному принципу. Она так и называется: «Модель атома по Бору». Тепло в реакторе создают осколки деления, двигающиеся с огромной кинетической энергией. Запомнить формулу кинетической энергии очень просто: надо вспомнить выражение студента, в целях экономии бегавшего за трамваем и наскочившего на телеграфный столб: «Хорошо, что MV2 делится пополам, а то бы насмерть». (Более продвинутый студент посоветовал ему для большей экономии бегать за такси.) Потом пытались совместными усилиями вспомнить формулу Эйнштейна, того самого, который изрёк: «Человека, с удовольствием марширующего в строю, природа зря наделила головным мозгом – он неплохо обошёлся бы и спинным». Во времена ледоколов «Ленин» и «Арктика» это было стыдно спрашивать – все знали не только эту формулу, но и могли объяснить, откуда берётся эта самая энергия, метко названная в народе, атомной. Теперь редкий выпускник спецфакультета высшей мореходки ответит на этот вопрос. Обычно говорят: «Ну, это давно было, когда нам объясняли».
Разбирался вопрос о ПДД (предельно допустимых дозах) облучения, влиянии облучения на различные органы человека, какие меры можно предпринять для снижения получаемой дозы, защита временем, материалом и расстоянием от радиоактивного источника. Один из лучших вариантов защиты расстоянием – во время работ по выгрузке отработавшего ядерного топлива находиться в отпуске, вдали от ледокола.
Приводился пример старшего инженера-оператора ледокола «Ленин» Степанова Юрия Кузьмича, которого попытались отозвать из отпуска на перегрузку. В ответ получили телеграмму: «Юрий Кузьмич в поездке по Советскому Союзу». Подпись: Брат Юрия Кузьмича.
Пытались на одной из перегрузок вызвать из отпуска и Игорька Слизского. На перегрузку он не приехал. Появился по окончании отпуска весёлый и загорелый.
- Ты рдо с отзывом получал?
- Получал.
- И почему не приехал?
- Я подумал: здесь хорошо, тепло, солнышко греет, а там работать надо. Вот я и не поехал.
Вспоминались на экзамене величины ПДД, бывшие в старину, во время создания советской атомной бомбы на предприятии «Маяк», производившем Плутоний-239, где я проходил практику студентом техникума в возрасте 15, 16 и 17 лет. Про советскую атомную бомбу академик Зельдович, член группы создателей бомбы под руководством Курчатова, сказал: «цельно тянутая с американской».
В конце лекции предлагал в любое время обращаться с вопросами и получать ответы по принципу: «В ы хотите поставить меня в тупик своими вопросами, а я вас поставлю в тупик своими ответами». В журнале проверки знаний, куда вносились все вопросы, предлагал экзаменующемуся самому поставить себе оценки не ниже четырёх баллов. И мы расставались довольные друг другом.
На ледоколе «Арктика» операторами на «моей» вахте работали Игорёк Слизский и Николай Фоминский. «Сижу с моим молочным братом за вторым и первым аппаратом». Время на вахте летит «как птица Киви с оборванными крыльями». Говорить не о чем – всё давно сказано и высказано. До конца навигации ещё «ого-го сколько времени». Мерно шумит вентиляция, глаза режет белый свет люминесцентных ламп – самый неприятный для глаз спектр. Неплохо бы установить лампы с жёлтым спектром «как у тех, за бугром», но это считается причудой и блажью. Встаёт Фома, подходит к Игорю и начинает разминать ему надключичные мышцы. Игорь балдеет и растекается в кресле, блаженно закрыв глаза. Николай наклоняется к нему и ласково спрашивает: «Игорёк, а у тебя мама была?»
Добавить комментарий