Весной 1916 года на европейском театре военных действий сложилась катастрофическая обстановка. Ежедневные потери в битве под Верденом, получившей название «верденская мясорубка», составляли тысячи человеческих жизней. Англо-французское командование обратилось к России с просьбой начать немедленное наступление на Восточном фронте, дабы ослабить давление германских и австрийских армий.
22 мая на окопы и укрепления австрийской армии обрушился град снарядов – начался знаменитый «Брусиловский прорыв». Дивизион гаубиц, в котором воевал поручик Лимберх, находился на острие главного удара, поражая интенсивным огнём артиллерию и живую силу противника. За три дня боёв фронт был прорван на протяжении 70-80 вёрст и на глубину 25-30 вёрст. Германия срочно начала переброску дивизий с Западного фронта. За участие в этих боях Лимберха наградили офицерским Георгиевским крестом 4-ой степени и присвоили звание штабс-капитана.
К началу 1917 года боеспособность российских войск оставалась ещё высокой, но положение в тылу осложнялось с каждым днём. 2 марта 1917 года царь Николай II отрёкся от престола и в России произошла буржуазно-демократическая революция. С приходом Временного правительства армия потеряла боевой и моральный дух. Развал армии щедро финансировался немцами через партию большевиков, вождю которой Ленину, только в апреле 1917 года министерством финансов Германии было выделено 3 миллиона золотых марок.
После октябрьского переворота в Петрограде и захвата власти большевиками, армия окончательно утратила способность к активным действиям, повсеместно начались братания с противником.
В Тульском полку власть в солдатском комитете перешла к большевикам. Вместо прапорщика Гусельникова, выбранного ещё при Временном правительстве, командиром полка стал бывший унтер-офицер, большевик Мальцев, в своё время разжалованный в рядовые за мародёрство. Постановлением комитета у всех офицеров, которые пока оставались на своих должностях, отобрали денщиков.
Поздним ноябрьским вечером Лимберх возвращался из расположения гаубичного дивизиона к себе на квартиру. Поужинал он в офицерском собрании, слава Богу, его ещё не разогнали, но мысль о нетопленной комнате и об отсутствии стакана горячего чая, приводила в раздражение. Внезапно, во дворе послышался негромкий голос,
– Лев Алексеич, Ваше благородие!
Штабс-капитан насторожился, расстегнул кобуру и шагнул в темноту двора. Подойдя поближе, он узнал своего бывшего денщика Кузьмина. До 1915 года денщиком у Лимберха был забайкальский казак Агеев − опытный солдат, который, что называется, «из топора кашу сварит». К сожалению, вскоре после ранения своего офицера, Агеев погиб в бою. По возвращении поручика из госпиталя, его денщиком стал тихий и немногословный Кузьмин.
В бою под Галичем Лимберх спас ему жизнь. По расписанию орудийного расчёта 122−миллиметровой гаубицы Кузьмин выполнял обязанности подносчика снарядов. В самый разгар боя на огневую позицию прорвались четыре австрийских кавалериста и батарейная прислуга в панике начала разбегаться. Поручик не сразу обнаружил возникшую опасность, а когда оглянулся, то увидел неприятельского всадника, занёсшего саблю над головой Кузьмина. Меткий выстрел из револьвера сбросил австрийца с лошади. Ещё два всадника были убиты из револьвера, а четвёртого Лимберх сбросил с лошади и заколол винтовкой-трёхлинейкой с русским трёхгранным штыком. Хорошо учили юнкеров Константиновского училища штыковому бою и стрельбе из револьвера.
– Слушаю тебя, – негромко сказал штабс-капитан.
– Лев Алексеич, тут такое дело. Вам надо сегодня же обязательно покинуть полк. Завтра уже никакой возможности не будет.
– Да что ты такое говоришь, это же прямое дезертирство, за это под суд.
– Да вы поймите, Ваше благородие, − от волнения Кузьмин заговорил чуть громче, − полковое собрание завтра утром постановит вас и ещё четырёх офицеров арестовать и отдать под трибунал как врагов революции. Это антихрист Мальцев простить вам не может тот случай с ксендзом, ведь за ним сейчас сила. Ведь расстреляют, сволочи. Бежать надо немедленно.
– Ты фамилии офицеров, которых вместе со мной собираются арестовать, знаешь?
– Да, вот бумажка.
– Спасибо тебе, Кузьмин, дай Бог, может, ещё встретимся, а теперь иди.
– Спаси вас Господь, Лев Алексеич!
В памяти всплыла осень 1916 года, когда, совершив тяжёлый марш по бездорожью, дивизион остановился в небольшом городке. Группа офицеров заночевала в доме местного ксендза, где им отвели комнаты на втором этаже. После ранения и контузии у Льва иногда возникали сильная мигрень и бессонница. Так случилось и в ту ночь. Где-то около двух часов ночи он задремал, но вдруг услышал внизу какую-то возню и сдавленный женский крик. Он оделся, взял револьвер и тихо спустился на первый этаж. За стеклянной дверью кухни, в свете свечи, мелькали какие-то тени. Держа оружие наготове, Лимберх резко толкнул дверь и заглянул в кухню. На полу лежал ксёндз, с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам. Полураздетая служанка – пожилая, но высокая и сильная женщина, отбивалась от двух грабителей, которые пытались её связать.
– Руки вверх! – громко скомандовал штабс–капитан и для острастки выстрелил в воздух. От неожиданности грабители подались назад и тут же подняли руки. В них Лимберх узнал двух унтер-офицеров дивизиона – Мальцева и Климова. На столе лежала скатерть, в которую было сложено столовое серебро. Другой узел, тоже с серебром, уже был туго завязан. Вскоре прибыл наряд, который доставил мародёров в штаб полка, где они были взяты под стражу. Командир полка генерал-майор Ардатов, не желая оставлять грязного пятна на репутации полка, решил не передавать дело в военно-полевой суд, а своей властью разжаловал грабителей в рядовые. Вспоминая всё это, Лев со злостью подумал: «Видишь, как всё обернулось».
По дороге часть офицеров отделилась, чтобы пробираться на Кавказ. Лев решил доехать до Москвы, где жила Аглая Николаевна Зарубина – родная сестра матери, а оттуда в Шевелёво.
Лишь попав в Киев, Лимберх почувствовал себя в относительной безопасности. На улице, ведущей к вокзалу, он заглянул в небольшую лавочку, чтобы купить хлеба и колбасы в дорогу. Хозяин – пожилой еврей, услышав просьбу покупателя, вышел из-за прилавка, внимательно осмотрел его и певуче произнёс,
– Значит так, господин офицер, я очень извиняюсь, но в таком виде вам появляться на улице, а тем более на вокзале, категорически невозможно. Дезертиры, чтобы они имели хороший «кадохес» («лихорадка» на идиш), разорвут вас на куски. Будьте так добры, пройдите в помещение за прилавок, и поимейте час терпения. Моня, сынок, осмотри господина офицера и сходи к Архипчуку – принеси всё, что нужно. Да, и не забудь чайник! Не глядите так удивленно, человек с чайником даёт более спокойное впечатление, да и в дороге всё-таки надо пить, а во что вы нальёте кипяток? Кроме того, вам не следует бриться. Щетина, дай Бог, немного прикроет ваше звание. И кстати, вы курите?
Услышав отрицательный ответ, хозяин выразительно замотал головой.
– Курите вы или нет − пусть волнуются профессора медицины, но иногда человека убивают только за то, что у него нет табаку. Вот, возьмите кисет, старую газету на «самокрутки», несколько пачек махорки и не забудьте спички. Оружие спрячьте поглубже. Когда они видят оружие, то сначала стреляют, а потом думают.
Через два часа Лимберх в потёртом, но чистом солдатском обмундировании, в поношенной армейской шинели и солдатских сапогах, сменивших не одного хозяина, с помятым чайником и «сидором» за плечами, набитым нехитрыми продуктами и махоркой, уже шагал к вокзалу.
Вокзал был переполнен, толпы озверевших дезертиров штурмом брали отправляющиеся поезда. Территория вокзала и его окрестностей была загажена до невозможности. Лимберх с чайником в руке пошёл вдоль путей к водокачке, в надежде набрать воды. За каким-то невысоким станционным зданием, боковым зрением он заметил несколько трупов в офицерской форме, лежащих на промасленной земле. Навстречу шёл железнодорожный служащий с разноцветными флажками в руке.
– Извините, Вы не поможете добраться до Москвы? Я заплачу, – обратился к нему Лев. Железнодорожник покосился на чайник и показал рукой на стоящий неподалёку состав,
– Вам повезло, вот этот состав скоро отойдёт на Москву. Забейтесь в теплушку, в самый угол и сидите тихо. Сами видите, что творится, – и он посмотрел в сторону убитых офицеров. – Послушайте, не будьте таким вежливым. Чёрт побери, солдаты так не разговаривают, они вас тут же раскусят. А деньги ваши мне ни к чему – и он двинулся дальше.
Лев подошёл к водокачке, умылся, набрал воды и полез в теплушку.
Через две недели, ночью, состав прибыл в Москву. Не раз в пути Лимберх вспоминал пожилого еврея – хозяина киевской лавочки, мудрые советы которого в буквальном смысле несколько раз спасали ему жизнь, и железнодорожника, помогшего сесть на поезд. Избегая патрулей, Лев добрался до квартиры тётки, расположенной в одном из замоскворецких переулков. Было холодно, с Москвы-реки дул сильный ветер, а от Кремля доносились одиночные выстрелы. Большевистский переворот в Москве продолжался.
Аглая Николаевна и её дочь Татьяна поначалу сильно испугались, увидев незнакомого заросшего солдата, но, узнав его, бросились в объятья. Лев поведал родным о своих злоключениях в последние месяцы. Когда он спросил, как дела у Коли − сына Аглаи Николаевны, то в ответ обе женщины заплакали. Николай служил поручиком в сапёрном батальоне, входившем в состав Русского экспедиционного корпуса, воевавшего во Франции. В апреле 1917 года он был убит и похоронен на военном кладбище около Мурмелона. Лев, неожиданно для себя, вспомнил, что в детстве Коля увлекался филателией, особенно интересуясь марками английских, французских и голландских колоний
– А чем ты намерен заняться дальше? – спросила Татьяна.
– Хочу поехать в Шевелёво, ты не знаешь как там дела? – В ответ она взяла со старинного бюро письмо и молча подала ему. Письмо было написано управляющим имением Бочаровым и переслано в Москву полковником Александром Лимберхом.
«Любезный Александр Алексеевич! С большим горем сообщаю Вам и Вашим родным, что в начале ноября сельская беднота и прибывшие с фронта дезертиры устроили погром и грабёж Вашего Шевелева. Крупную мебель изрубили, мелкую растащили; библиотека, картины и рояль погублены, а домашнюю часовню они осквернили. После погрома, дом и конюшню, слава Богу, без лошадей, подожгли, да так, что всё сгорело дотла. Посылаю Вам подобранную возле часовни книгу – единственное, что уцелело. Христа ради, простите, что не смог ничего уберечь, но против этих злодеев никакой управы нет. В Крапивенском уезде всего два милиционера, да и те носа не кажут. Храни Вас Господь, Ваш Тимофей Андреев Бочаров».
Лев читал это письмо, и бессильная ярость переполняла его. Татьяна пошла к себе в комнату и принесла небольшую старинную книгу в кожаном потёртом переплёте. На первой странице было напечатано:
МОЛИТВЕННИК
Помяни, Господи, о здравии и спасении рабов твоих.
Далее в пустых строчках детским почерком было написано – «Сабинина Маша. 10 лет. Сабинина Аглая. 8 лет».
Он узнал книгу – это был молитвенник его матери. Аглая Николаевна заплакала и тихо сказала:
– Мы с Татьяной решили, чтобы он был у тебя, Лёвушка. Ты у нас младшенький, Бог даст, проживёшь дольше всех, да и молитвенник тебя спасёт. Наш духовник, отец Павел, видит Знамение Божие в том, что эта книга уцелела после нашествия антихристов.
Узнав, что на Дону генералы Корнилов и Алексеев создают Добровольческую Армию, группа офицеров, к которой присоединился штабс-капитан Лимберх, решила двинуться из Москвы на Юг. Выехав с Брянского вокзала, через Харьков и Ростов, они почти месяц добирались до Екатеринодара, занятого Добровольческой Армией. В городе повсюду царила неразбериха. Когда офицеры безуспешно пытались зарегистрироваться в одном из штабов вновь формируемой воинской части, Лимберха неожиданно окликнул чей-то голос,
– Господи, Лев, неужели это ты? Что за нелепая солдатская форма?
Тот обернулся, и опознал в красавце-ротмистре своего однокашника по Константиновскому училищу Вику Новосельцева. Они тепло поздоровались, и Лимберх кратко рассказал о своих приключениях за последние месяцы.
– Вот, пытаемся записаться добровольцами, позволь тебе представить моих товарищей.
– Ты ведь, кажется, воевал в Тульском полку, на Юго-Западном фронте?
– Да, командовал батареей 122 − миллиметровых гаубиц.
– Это очень хорошо. Сейчас как раз в 1-й Кубанской дивизии формируется артиллерийская бригада. Господа, среди вас есть артиллеристы? – Новосельцев обратился к остальным. Получив отрицательные ответы, он пообещал помочь с регистрацией и повёл Льва к генералу Кутейникову.
– Ваше превосходительство, 72-го Тульского пехотного полка штабс-капитан Лимберх представляется по случаю прибытия в город Екатеринодар.
– Что за вид, штабс-капитан?
– Только что прибыл из Москвы, к сожалению, там большевики.
− Тогда другое дело. Кстати, полковник Лимберх не ваш родственник?
– Это мой старший брат Александр.
– Прекрасно, голубчик, - и он обратился к поручику, сидевшему за письменным столом: – Владимир Сергеевич, срочно оформите штабс-капитану необходимые бумаги – боевые офицеры нам сейчас крайне необходимы.
Два с половиной года Гражданской войны преобразили Льва Лимберха. Он потерял свои лучшие душевные качества, которые воспитывались в нём с детства и юности. Доброта, умение и желание любить, терпимость уступили место злости, ненависти и беспощадности. В Добровольческой армии исчезло то самое чувство товарищества, о котором писал Николай Гоголь в повести «Тарас Бульба». На этой войне всё было по-другому – русские люди убивали русских людей, тех, чьё сознание было отравлено, искажено до неузнаваемости какими-то злыми силами, отбросившими прочь христианские заповеди, заменив их бредовыми идеями классового превосходства и интернационализма. Гражданская война выпустила наружу всё тёмное, что было в человеке, ведь недаром основным лозунгом большевиков стал ленинский девиз «Грабь – награбленное».
С первых же дней пребывания в Добровольческой Армии штабс-капитан Лимберх участвовал в жесточайших боях, развернувшихся в северокавказских степях. В сентябре 1918 года его дивизией были взяты ряд станиц и город Армавир, в ноябре был захвачен город Ставрополь. Добровольческая армия под командованием генерала Деникина вошла в Полтаву и Харьков, затем были освобождены Орёл, Киев, Житомир и Одесса.
В начале Гражданской войны, ввиду неумения управлять войсками и недостатка опыта, Красная армия несла огромные потери. На всю жизнь в памяти Лимберха осталась страшная картина боя под станицей Мечётенской, в Сальских степях. После тяжёлого марша, продолжавшегося всю ночь, батарейцы и сопровождавшая их полусотня казаков выставили неподалёку от одиночного хутора боевое охранение и мгновенно уснули. Неожиданно Лимберха разбудил командир казачьей сотни есаул Семенчук,
– Лев Алексеич, сюда идёт пешим ходом колонна красных, никак не меньше роты. Они, похоже, о нас ничего не подозревают. Буди батарею. Поставим орудия в той балочке. Как они поравняются с нами – ударим картечью, а там и мои казачки с фланга поспеют.
Как только колонна оказался на уровне орудий, Лимберх скомандовал,
– Поорудийно, картечью, прицел … , трубка…по три снаряда, беглым, огонь!
Картечь разорвала колонну на части. После атаки казаков, красноармейцы побросали винтовки и начали сдаваться. Пленных отвели к хутору. Неожиданно из толпы раздался револьверный выстрел, и один из казаков рухнул из седла.
– Товарищи! Бей их! Белых мало, а нас вон сколько!
И действительно, толпу пленных сопровождало не больше десятка всадников. Положение становилось критическим. Лимберх мгновенно подбежал к ближайшему орудию и скомандовал,
– Налево! С передков! К бою! Картечью! Прямой наводкой! Беглый огонь!
Через пару минут всё было кончено. Оставшихся в живых пленных зарубили подоспевшие казаки. Внезапно наступила мёртвая тишина. Более жуткого зрелища Лимберх никогда не видел – горы трупов лежали повсюду.
В детстве, когда они с братом Модестом гостили у тётушки Аглаи Николаевны в Москве, их повели в Третьяковскую галерею, находившуюся неподалёку, в Замоскворечье. В зале художника Василия Верещагина Лёвушка долго не мог отвести взгляда от картины с необычным названием – «Апофеоз войны», на которой была изображена стоящая посреди раскалённой пустыни пирамида, сооружённая из тысяч человеческих черепов, а вокруг кружатся вороны. Модест объяснил, что греческое слово «апофеоз» означает высшее проявление или прославление любого явления.
– Нет, не черепа в пустыне, а сотни молодых убитых мужчин, которые ещё час назад были живыми – вот истинный «апофеоз войны, − с горечью думал Лимберх.
Подъехал есаул Семенчук, поблагодарил за помощь и, увидев выражение лица штабс-капитана, тихо сказал, чтобы никто из окружающих не услышал,
– Что, Лев Алексеич, тошно? – и протянул фляжку. – На-ка, глотни, враз полегчает.
Основной причиной наметившегося перелома в пользу Советской республики стала коренная перестройка Красной Армии, начатая в конце 1918 года. Благодаря дьявольской гениальности большевистского вождя Льва Троцкого, на службу были призваны около десяти тысяч бывших царских офицеров и генералов – «военспецов», как теперь их стали называть. В армии была отменена выборность командного состава, возвращено единоначалие командиров, восстановлена в качестве наказания смертная казнь на фронте, введены новая форма и знаки различия. Красная Армия успешно воевала на Юге России, на Восточном фронте против армии Колчака, отбила наступление войск генерала Юденича на Петроград. В начале 1920 года под властью большевиков была основная часть территории бывшей Российской империи.
Воспользовавшись начавшейся советско-польской войной, барон Врангель на Юге России сформировал армию и перешёл к активным действиям. Однако, вместо обещаний о совместных боевых действиях, Польша заключила с Советской республикой выгодное для себя перемирие, и командование Красной Армии тут же начало переброску войск с польского фронта на Юг. Началась битва за Крым. Несмотря на многократное численное превосходство, большевики несколько дней не могли прорвать оборону, и только ценой значительных потерь им удалось ворваться в Крым. Эвакуация Русской армии и гражданских лиц происходила в неимоверно тяжёлых условиях.
В беспрерывных арьергардных боях немногочисленные части отступающих белогвардейских войск дали возможность эвакуировать из крымских портов 146 тысяч военных и гражданских лиц. 14 ноября 1920 года батарея Лимберха с двумя оставшимися трёхдюймовыми пушками дала свой последний бой на шоссе в предместьях Ялты, преграждая единственно возможный путь для кавалерии красных. Выпустив имеющиеся снаряды, батарейная прислуга сняла с пушек орудийные панорамы и затворы, а сами пушки столкнула в глубокое ущелье. Лимберх был немногословен:
– Дальнейшее – неизвестность. Кто пожелает, на повозках едем в порт, там грузимся на суда и плывём в Турцию.
К нему подошли трое батарейцев.
– Ваше благородие, господин штабс-капитан, – обратился пожилой унтер-офицер Кудинов, воевавший вместе с Лимберхом почти год. – Тут такое дело. Мы с земляками решили к себе в станицу Тихорецкую возвратиться. Эта Туретчина не для нас. Как ещё говорила моя бабка – где родился, там и пригодился.
– Сейчас, Кудинов, я приказывать не могу. Сам видишь, как оно сложилось. Будьте осторожней, да постарайтесь подальше от комиссаров и чекистов держаться. Послушай, лошадей оставшихся заберите, не оставлять же их красным.
Когда повозки домчались до Ялтинского порта, было уже поздно. Последние пароходы, оставляя чёрные полосы дыма, уходили за горизонт.
Штабс-капитан Лимберх и его батарейцы, подобно многим другим солдатам и офицерам Белой армии, оказались в безвыходном положении. В листовках, брошенных с аэроплана, большевики гарантировали «обеспечить беспрепятственный выезд за границу и полное прощение», но этому никто не верил. Посовещавшись, решили двигаться на Керчь, где у поручика Костаки жили родители, рассчитывая в дальнейшем раздобыть какое-нибудь судёнышко и перебраться через Керченский пролив. Памятуя о своём «путешествии» через Украину в 1917 году, Лимберх предложил своим спутникам переодеться. В одном из богатых домов на набережной Ялты, куда не успели добраться грабители, нашли гражданскую одежду и кое-какие продукты.
После освобождения Крыма на полуострове, по прямому указанию большевистского руководства, был организован «красный террор», подготовленный заранее. Захваченных офицеров, чиновников, добровольцев, зажиточных граждан допрашивали, заполняли на них анкеты и помещали в тюрьмы или приспособленные под это помещения. Условия содержания были невыносимыми. Негде было лечь, не кормили совсем, воду давали один раз в день, передачи не допускались. Приговоры оформляли списками на 100, 200, а то и 300 человек, якобы проходящих по одному «делу». Заключённых расстреливали, прилюдно вешали, топили в море, рубили шашками, раненых убивали прямо в госпиталях. В период с ноября 1920-го года по март 1921-го года было уничтожено около 120 тысяч человек. Крым обезлюдел и превратился во «всероссийское кладбище».
Лимберх и его товарищи шли ночью, а днём отсыпались в безлюдных местах. Иногда видели чекистские заставы и поисковые отряды, которые обходили стороной. Еды становилось всё меньше, а пополнить её запасы не удавалось. Погода испортилась, начались затяжные дожди, переходящие в мокрый снег. Одежду просушить не было возможности, некоторые заболели и кашляли.
В самом начале декабря, под утро, совершенно измотанный и вымокший отряд остановился на «днёвку» в заброшенном сарае, неподалёку от небольшого татарского села Алач. Попив кипятку с размоченными сухарями, забрались на чердак и заснули, зарывшись в сено. Лимберх проснулся от того, что его сильно трясли за плечо. Он с трудом открыл глаза и, увидев направленные на него штыки, протянул руку под голову, где лежала кобура с наганом.
– Ты, ваше благородие, за своей «дурой» не рыпайся, вот она, - и щербатый матрос потряс высоко поднятой кобурой. – Давай, собирайся. Доставим вас всех в КрымЧК, а там, как-нибудь разберутся.
Внезапно в углу чердака раздался глухой выстрел. Матрос выхватил «маузер» и, не раздумывая, выстрелил несколько раз в угол.
– Семёнов и Зязин, гляньте-ка, что там стряслось?
– Товарищ Попельнуха, тут один – из «этих» себя стрельнул, – обратился к матросу испуганный красноармеец.
Сквозь разворошённое сено Лимберх увидел покрытое смертельной бледностью лицо подполковника Ивашкевича и на какое-то мгновение ему позавидовал.
По приказу Попельнухи, пленников обыскали и связали им руки. Продукты и табак отобрали, документы велели держать при себе. Матроса неожиданно заинтересовал молитвенник, найденный в вещмешке Лимберха.
– Это что ещё за книга? А, молитвенник – ну, это очень может пригодиться. Считай, сейчас у вашего брата одна надежда – на господа Бога, – он протянул молитвенник обратно, а стоявшие вокруг бойцы дружно засмеялись.
Задержанных отвели по лесной тропе к шоссе, где находились два грузовика, и отвезли в Феодосию. Застрелившегося подполковника Ивашкевича обыскали, сняли с него одежду, сапоги, нательный крестик, а тело оттащили в ближайшие кусты.
Пакгауз феодосийского коммерческого порта, превращённый в своеобразную тюрьму, был окружен рядами колючей проволоки, и через каждые пятьдесят метров стояли караулы по два человека. Задержанных пленников провели в охраняемое помещение и наскоро обыскали. У Лимберха отобрали вещмешок с парой белья, миской и кружкой, но молитвенник, который он держал под рубашкой, не тронули. Допрос проводил нелепого вида человек, похожий на бывшего семинариста. С немытыми волосами, торчащими из-под кожаной фуражки, и лошадиным лицом, покрытым фурункулами, сильно «окая», он задавал вопросы, указанные в лежащей перед ним анкете, и долго записывал ответы мелкими кругленькими буквами. Потом заполнил какую-то карточку, дал её на подпись Лимберху и без всякого предъявления обвинения приказал конвойным увести заключённого.
В здании бывшего пакгауза находилось не менее тысячи человек. Окна и многочисленные двери были заколочены деревянными щитами, из-за чего в огромном помещении, освещаемом несколькими электрическими лампочками, царил полумрак. Во влажном воздухе от дыхания поднимался пар. В зале постоянно стоял гул голосов. Нар или сидячих мест не было, и некоторые пристраивались на каменном полу. К «новеньким» пробирались люди, которые кричали: «Дроздовцы есть? Марковцы есть? Из 4-ой казачьей дивизии кто есть?». Ближе к ночи к единственной двери подходил караул, вооружённый ручными пулемётами «Льюис», и зал послушно замирал. Начальник караула выкрикивал фамилию, звание, названный человек называл свои инициалы и шёл на выход. Уведённые в ночь люди, а их обычно было не менее ста, никогда не возвращались.
Вместо них прибывало новое пополнение, так что тюрьма была постоянно переполнена. На третий день заключения, под вечер, дверь в зал неожиданно распахнулась и громкий голос выкрикнул: «Штабс-капитан Лимберх, на выход!». Лев не сразу сообразил, что его вызывают, настолько это было необычно, но потом, очнувшись, стал пробираться к выходу. Начальник караула уточнил его инициалы и под конвоем повел заключенного в соседнее здание. Сопровождающие подвели Лимберха к двери, на которой была табличка с надписью «ОПЕРАТИВНО-СЕКРЕТНЫЙ ОТДЕЛ», постучали в дверь и, услышав «Войдите!», зашли в комнату. Двое в чёрных кожаных куртках, таких же галифе и высоких чёрных сапогах, судя по униформе высокопоставленные чекисты, сидели по обе стороны письменного стола и пили чай. Начальник караула обратился к плотному черноволосому человеку, находившемуся лицом к двери,
– Товарищ Шершавов! Заключённый Лимберх, согласно вашему приказанию, доставлен. Сопроводительные документы у меня.
Черноволосый чекист вышел из-за стола и обратился к своему собеседнику, невысокому рыжеватому человеку,
– Увидите товарища Бела Куна - передавайте ему привет. Кстати, товарищ Тульский, вам конвой нужен?
– Спасибо, мне тут недалеко, кроме того, я на авто приехал. Вот только руки гражданину за спиной застегните, – и он подал начальнику караула блестящие стальные наручники.
– Всего вам доброго, товарищи, спасибо, – невысокий чекист явно был евреем. Лимберха посадили в автомобиль, чекист сел за руль, и автомобиль тронулся. Провожавший их начальник караула обратился к своему заместителю, стоящему рядом,
– Эх, Макарыч. Надо было в чекисты подаваться, вишь какая на них форма, да и на авто разъезжают, – и, оглядевшись вокруг, негромко добавил, – «иерусалимские дворяне» нынче большую силу набрали, будут теперь садиться на нашу шею.
Отъехав от пакгауза, автомобиль свернул на боковую улицу и выбрался на дорогу, ведущую в Джанкой. Проехав несколько километров, машина свернула на обочину и погасила фары. Яркая луна освещала дорогу.
– Не ожидали здесь меня встретить, господин Лимберх? – чекист повернулся и снял фуражку. – Помните помощника фармацевта Соломона Адермана, которому вы в 1905 году в Туле спасли жизнь? Так это я.
Лимберх от неожиданности потерял дар речи. Адерман достал ключи от наручников и расстегнул их. Лев посмотрел на бывшего помощника фармацевта и спросил, растирая затёкшие руки,
– А вы не боитесь? – и показал глазами на наручники.
– Конечно, нет. За эти годы я хорошо понял, что значит офицерская честь, особенно для вас. Кстати, поэтому белые и проиграли Гражданскую войну, ибо, в отличие от ваших, большевики всегда ставят во главу угла политическую целесообразность и здоровый цинизм. Но у нас немного времени, а я вам должен кое-что объяснить.
Во-первых, я теперь не Соломон Мовшевич Адерман, а Сергей Михайлович Тульский. Этот партийный псевдоним мне придумала в Праге во время эмиграции Надежда Константиновна Крупская, жена Ленина.
Во-вторых, я сейчас являюсь заместителем председателя КрымЧК. Просматривая принесённые мне на подпись расстрельные списки, я увидел вашу фамилию и почему-то подумал о том бесстрашном тульском гимназисте, который спас мне жизнь.
В-третьих, все ваши прежние документы и «ДЕЛО», заведённое в феодосийском территориальном отделении КрымЧКа, останутся у меня, чтобы я мог их лично уничтожить, а то – мало ли что вам придёт в голову.
В-четвёртых, отныне вы – Павел Романович Новак. Гражданин Новак, православного вероисповедования, потомственный мещанин города Юрьева Лифляндской губернии. Думаю, что он немного старше вас, но это не так уж важно. Вот его Паспортная Книжка. Советую выучить её наизусть. Документ подлинный, но, боюсь, настоящему хозяину он больше не понадобится.
Пятое, по специальности вы ветеринар, о чём свидетельствует диплом на имя Павла Романовича Новака, выданный Варшавским ветеринарным институтом. В авто лежит саквояж Новака с его монограммой, в котором находится набор необходимых ветеринарных инструментов и, что очень важно, справочники и учебники по ветеринарии, правда, на немецком языке. Надеюсь, что гимназический курс немецкого и латыни вы ещё помните, да и с лошадьми, судя по вашей «той жизни», хорошо знакомы.
Там же подлинная справка, что вы, Новак, «работали ветеринаром в заповеднике Аскания-Нова и были уволены, ввиду полного разорения хозяйства заповедника».
Шестое, я дам вам на дорогу немного продуктов и денег, потому что, если этого будет много, то вызовет подозрение.
И седьмое − last but not least («последнее по счёту, но не по важности» - англ.). Вот документ, что вы, гражданин Новак Павел Романович, прошли проверку в КрымЧК и «в антисоветской, а также контрреволюционной деятельности, не участвовали». Да, чуть не забыл, – Соломон достал из куртки блестящий «Браунинг» и две обоймы патронов. – По-моему, у вас тогда был похожий пистолет?
– Именно так. А скажите, Соломон, как вы – большевик, чекист можете помогать злейшему врагу советской власти и трудового народа?
– Я вам так отвечу. Дай Бог, чтобы мы всегда имели таких врагов, как лично вы. Кроме того, древнеримский писатель Плавт говорил: «Improbus est homo, qui beneficium scitsumere et redder nescit» . Фармацевт должен хорошо знать латынь.
Лев тут же перевёл вслух: «Бесчестен человек, который благодеяние умеет принять, а заплатить тем же не умеет» и добавил:
– Когда-то, в Первой тульской гимназии, я изучал латынь и что-то ещё помню.
Лимберх вышел из машины, собрал свои вещи, пожал руку Соломону Адерману и сказал,
– Пятнадцать лет назад в Туле вы мне сказали, что ваша мать и сестра будут молиться за меня. Моей матери уже нет, сестры у меня никогда не было, так что за вас я буду молиться сам.
Продолжение следует
Комментарии
Красный террор в Крыму
Поправка не существенна, но просто не могу молчать.
"было уничтожено около 120 000 тысяч человек".
Или 000 хадо убрать, или слово "тысяч".
То же самое и в других публикациях этой занимательной истории.
Добавить комментарий