Завтра 140 лет Андрею БЕЛОМУ.
Почему-то при упоминании имени этого "Фауста Арбата" мне всегда хотелось сдёрнуть головной убор и низко поклониться. Конечно, он был гением, но (редкий всё же случай!) его артистическая личность и не до конца исчерпанный творческий ресурс крупнее того, что в реальности осуществилось. Хотя были и новаторская проза, и фантастическое по глубине стиховедение,ну,и, конечно, собственно поэзия. Думаю, что пророческое "Первое свидание" - одна из лучших русских поэм, стоящая наряду со стихотворными повестями Пушкина, Лермонтова, Некрасова... Эдуард Багрицкий, однажды прочитавший наизусть её всю(кажется невероятным при таком-то объёме!), ударил кулаком по столу и воскликнул:"Русский четырехстопный ямб окончен!" Тут любопытно, что Белый насчитывал 40 000 возможных разновидностей этого ямба...
Личность легендарная во всей путанице отношений с другими выдающимися людьми серебряной эпохи. Межиров А.П. однажды мечтательно сказал мне:"Вот если бы моим врагом стал Андрей Белый!" Есть многочисленные изданные воспоминания о Белом(ну, хотя бы безжалостный мемуар Ходасевича, который не умел писать плохо). А я вот о нем слушал рассказы отца, Тарковского, Липкина, старых грузинских писателей...Судьба мне подарила знакомство и приятельство с грузинским поэтом-символистом Колау Надирадзе, который в юности, будучи абитуриентом, поступавшим в Московский университет, участвовал в похоронах Толстого и по младости был послан ближайшему окружению на подмогу и нес на плечах гроб.Был настолько стар, что и первый приезд Мандельштама в Тифлис был для него свежей новостью. Время для него спрессовалось, и иногда он называл меня "Коля", путая с Николаем Алексеевичем Заболоцким (а ведь довольно приличная разница в возрасте). Все же в рассказах о давних временах он не был забывчив. И вот - по юбилейному случаю - клочок записанной мною новеллы, относящейся к приезду Андрея Белого(Бориса Николаевича Бугаева) в Грузию (давнее прибежище гонимых на родине русских поэтов).
Добавлю, что рассказчик Николай Галактионович Надирадзе, крупный грузинский поэт, был и утонченным российским интеллигентом старой выделки и по-русски говорил лучше нынешних русских. А я уж записал, как мог.
......
Чета Бугаевых приехала в Кутаиси, откуда затем должна была направиться в родную деревню Тициана Табидзе, находившуюся ниже по течению. В тростниковое Орпири, романтизированное в поэзии «голуборожцев». Белый был в мрачном настроении и причин, очевидно, хватало. Утром, прогуливаясь с молодым Колау по городу, он вдруг дал подержать почтительному спутнику свою трость, а сам вниз головой бросился с моста в мелкие рионские волны. Его с криком выловили, спасли, смазали и перевязали легкие ушибы, дали успокоительное, а вечером, как водится, напоили. На следующее утро поэты (нет более могущественных людей в Грузии, как нет более бесправных в России) перехватили обычный рейсовый автобус образца 29-го года, набитый имеретинскими крестьянами, пыльными мешками и блеющими баранами, и пригнали его к гостинице. Толпа поэтов. Среди них - Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, Валериан Гаприндашвили, Николо Мицишвили, Колау, а также совсем молоденький, тогда чуть полнеющий Карло Каладзе и еще другие, те, что читали «Серебряного голубя» и не читавшие оного. Все глядели одинаково благоговейно на гостиничную дверь, из которой должен был выйти всемирный гений. Первой вышла Клавдия Николаевна. За ней - Борис Николаевич, который, мгновенно окинув оком изумленные лица, приникшие к автобусным стеклам, взмахнул рукой и заявил: «В этом автобусе я никуда не поеду! Потому что в нем - моя смерть!» Упорным уговорам не внял. Пассажиры, выпучив глаза, терпеливо внимали модуляциям незнакомой речи. Автобус ушел без Белого и его жены… И (концовка истории ужасная) вечером того же дня утонул со всеми пассажирами в трясине какого-то огромного болота, еще не высушенного насаждаемыми во славу пятилетки эвкалиптами.
Белый уехал в Тбилиси, жил в Коджори, подарил тогда юной (в мое время весьма пожилой, но ещё очень эффектной) Молли Коргановой свою книжку с восхищенной надписью, прочитал в Доме писателей на улице Мачабели лекцию о ритмах «Медного всадника». По Военно-Грузинской дороге потом поехали в Пассанаури, в духан, где готовились знаменитые (и мне столь памятные, а теперь. увы, навеки утраченные) хинкали, чуть подгорелые, из темновато-серой муки. В промежутке между тостами Белый вдруг продолжил речь о ритмах. Неожиданно стали сотрясаться столы и стаканы, сдвинулись с места горы, началось землетрясение. Грузинские поэты встали на колени перед теургом и мистагогом и умолили прекратить лекцию. Он покорился общему желанию собутыльников жить (о, немногие из них умерли в своей постели и в преклонном возрасте!) и умолк. Стихия иссякла, землетрясение кончилось.
.....
