Как-то вышло,что я пропустил 140-летие Александра ВОЗНЕСЕНСКОГО (поэта, носившего в литературе ту же же фамилию, что позже знаменитый шестидесятник; да к тому же еще на самом деле - Бродского). Но забвения этот замечательный автор не заслуживает. Был, между прочим,одним из любимейших авторов Венедикта ("Венечки") Ерофеева, превосходно знавшего русскую поэзию и замышлявшего свою антологию. Но это деталь... Для меня несомненно, что тот Вознесенский был поэтом подлинным. Тут вам не фейерверк эффектных фокусов, но правда и глубина психологического рисунка.
Показываю несколько стихотворений. А вот покойный Ерофеев (горжусь, что обещал мне налить "150 грамм," - лучшая рецензия на мою жизнь и творчество) собирался в своей антологии поместить десятки стихотворений В.
Да, с Гаспаров я не согласен. В. прав: будущее поэзии - агрессия и захват материала прозы.
АЛЕКСАНДР ВОЗНЕСЕНСКИЙ (настоящая фамилия Бродский; 28.2(11.3).1880 г., г. Вознесенск Херсонской губернии — 22.1.1939 г., село Новая Шульба Семипалатинской области). Сын уездного врача. Окончил гимназию в Николаеве, затем учился в Московском университете (первоначально на медицинском, затем на юридическом факультете). Увлекшись театром, находил время для занятий с К.С. Станиславским в драматической студии Московского филармонического общества. С 1902 г. — фельетонист газеты «Одесские новости». Основавшись в Киеве, публиковал свои статьи и рассказы в местной периодике, с 1913 г. стал автором «Сатирикона» и «Нового Сатирикона». В 1910 г. вышла книга В. «Поэты, влюбленные в прозу». Обозревая творчество самых видных поэтов эпохи (Н. Минский, Д. Мережковский, К. Бальмонт, В. Брюсов, З. Гиппиус, Вяч. Иванов, Ф. Слологуб, А. Белый, А. Блок, С. Городецкий, М. Кузмин), В. пришел к выводу, что будущее символизма — в завоевании прозы, как это уже и произошло на Западе. М.Л. Гаспаров, век спустя комментируя это положение, писал: «… предвещание, как известно, не сбылось, но вполне предопределило путь автора». Заметим все же, что некую тенденцию В. уловил: русская поэзия неуклонно двигалась по пути сближения с прозой и постепенно овладевала ее материалом, просто движение это оказалось более замедленным, чем виделось В. в 1910 г. Единственный поэтический сборник В. «Путь Агасфера» (СПб. 1913) вышел с предисловием Леонида Андреева, справедливо видевшего в авторе своего последователя и ученика. Евангелие В. прочел по Леониду Андрееву. В. заимствовал темы у Андреева и Пшибышевского, но все же его язык, несмотря на прозаизмы (иногда нарочитые), оставался языком поэзии. Андреев указал на «философские настроения» В. Философическая суховатость большинства стихотворений «Пути Агасфера» слишком очевидна. И все же лучшие из них вызваны к жизни горячим и непосредственным чувством, неподдельной печалью. Определенным влиянием на В.-поэта было воздействие Блока эпохи «второго тома». В. переводил пьесы Пшибышевского и писал свои. Некоторые шли на столичной и провинциальной сцене. Драма В. «Слезы» была экранизирована А.А. Ханжонковым (1914) и имела успех. В. стал в России первым профессиональным сценаристом бурно развивавшегося кинематографа, по его сценариям было до 1917 г. поставлено 10 кинокартин. Деятельность в кино была продолжена В. и после революции. Снятый по его сценарию еще до Октябрьского переворота художественный (с вкраплениями кинохроники) фильм «Царь Николай II, самодержец Всероссийский» был одобрен большевиками и по указанию Ленина в 1918 г. отправлен для показа за рубежом. В октябре 1917 г. В. открыл в Петрограде Студию экранного искусства. В 1918–1919 гг. жил в Киеве, преподавал в Театральной Академии, работал главным режиссером киностудии «Художественный экран» и был директором учебной киностудии (где преподавала и его жена, известная актриса В.Л. Юренева). В эту пору стихи, статьи и воспоминания В. часто печатались в киевской периодике, главным образом, в журнале А.И. Дейча «Куранты». Были изданы и два новых стихотворных сборника В. В двадцатые годы В. оставался печатающимся литератором, публиковал пьесы, стихи, сборники рассказов. Но эпохи террора он не пережил, был репрессирован и расстрелян в одном из казахстанских концлагерей. В новейшее время усилиями Е.К. Дейч обнаружены неопубликованные воспоминания В. о его встречах с Л. Толстым, К. Станиславским, М. Горьким, Л. Андреевым, В. Брюсовым, В. Маяковским, С. Есениным.
---
Три двери
Три передо мной раскрыты двери.
За первой дверью — красный грот.
В нем бродят женщины и звери,
И вниз зияет темный ход.
А во второй — при лунном свете —
Ведется легкий хоровод.
Поют в нем ангелы и дети,
И к небу вьется светлый ход.
За третьей дверью — Бог и люди,
Всему есть знак, всему есть счет,
И перст, не знающий о чуде,
Ведет в прямой, бесцельный ход.
Три предо мной раскрыты двери,
Но ни в одну я не войду.
Я в ходы явные не верю,
Я ходы тайные найду.
[1913]
Кому повем
Кому повем печаль мою:
Жене иль матери иль брату?
Иль снова в сердце затаю
Свою бессменную расплату?
Моя душа теперь вечна,
Мои слова теперь случайны,
И явь моя темнее сна,
И сны — во власти смертной тайны.
Кому повем печаль мою,
И кто со мной ее разделит?
Кто тихо баюшки-баю
Мне напоет и мне постелет?
Жена — чужая, брат — чужой,
И по-чужому мать рассудит…
Пойду я к дочери меньшой:
Та не поймет, но плакать будет.
[1913]
Nihil
Я часто прохожу к себе во флигель
И вижу каждый раз под будкой у ворот
Собаку старую с латинской кличкой Nihil.
Студенты звали так и дворник так зовет.
Умело брошена студенческая кличка.
Вы знаете ли взгляд, когда еще он жив,
Но в нем уже «ничто»? И если б не привычка
Дремать здесь у ворот, на лапы положив
Свою спокойную всезнающую морду,
Собака старая издохла бы давно:
Так всеми благами пресыщенному лорду
Бывает — жить ли, умереть ли — все равно.
Я никогда не видел столько безразличья
Ко всем и ко всему. Такой покой нельзя
Напрасно нарушать, но — чудится — покличь я,
Она не шевельнет зрачком, по мне скользя.
Вдаль простирая взор и старческие скулы,
Поросшие седой лохматой бородой,
Она молчит. Слышны ль ей городские гулы,
И лай собак, и хохот дворни молодой?
Над ней рой жалящих, звенящих насекомых.
Взмахнуть на них хвостом… да стоит ли того?
Она похожа на кого-то из знакомых,
Но только вспомнить не могу я, на кого.
1915
Заповедь
Ах, недорого мужество на лобном месте,
Когда смерть пришла и спасенья нет,
И недороги цветы, поднесенные невесте,
Белой-алой девушке восемнадцати лет.
Но дорого мужество от жизни шумнокрылой
Стыдливо ушедшего к мудрой тишине.
Но дороги цветы, принесенные постылой,
Некрасивой, но ждавшей жене.
[1916]
Брак
Какое зрелище пустынное —
Она и я в своем дому,
Где наши правда и гостинная
Открыты всем и никому.
Для всех супруги новобрачные,
Приветоглазые для всех,
Мы тяжко носим думы мрачные
И ненавидим чуждый смех.
Псалмами мудрыми и строгими
Меня учил седой Восток:
«… и наделен дарами многими,
Ты будешь в сердце одинок…»
Среди покоя и беспечности,
Уютных ламп, веселых дров,
Среди тоски и бессердечности
Зловеще тихих вечеров —
Я помню древнее пророчество
Об одиночестве моем…
Но нет страшнее одиночества,
Чем одиночество вдвоем.
[1918]
