Еще раз о «Шекспировском вопросе». По следам Стрима в ЧАЙКЕ

Поводом для написания этой статьи послужил проведенный в июне с. г. журналом «Чайка» zoom: «Яков Фрейдин: Шекспир как литературная мистификация». О прове­дении этого zoom‘а я узнал от издателя моей книги[1]. Эта книга была до­брожелательно и основательно отрецензирована Юлией Баландиной в «Новом журна­ле» № 317/2024[2], поэтому неудивительно, что мне захотелось не только познакомиться с еще одним мне­нием о т.н. «Шекспировском вопросе», но и принять участие в обсуждении.

Увы, в ходе этого zoom‘а у меня возникло стойкое ощущение, что в моем выступлении нет ни­какого смысла, причем сразу по двум причинам. Первая причина заключалась в огра­ниченном времени, даваемым для комментариев, а вторая - в построении лекции, которая состоя­ла из двух неравнозначных частей.

В первой части Яков Фрейдин с ис­пользо­ванием многих прежде неизвестных данных убедительно (по крайней мере для ме­ня, а я являюсь анти-стратфордианцем со стажем) еще раз доказал, что действительно жив­ший в конце XVI-го, начале XVII-го века актер и предприниматель Шекспир (Шакспер) не мог быть ав­тором таких перевернувших всю мировую драматургию шедевров, как «Гамлет» или «Макбет». И этим доказательствам не мешали даже некоторые, как их лю­бил называть знаменитый в свое время политический деятель, «торопливые преувели­чения» лектора.

В част­ности, католическая церковь не могла в IV веке н.э. запретить античный театр, т.к. это понятие впервые появилось в 1054 г. после раскола христианской церкви на Запад­ную (католическую) и Восточную (ортодоксальную или, как ее называют в России - пра­во­славную), а театр как таковой запретил еще римский император Константин Великий в рамках принятия христианства.

А вот с гипотезой Якова Фрейдина о том, что произ­ведения Шекспира писали сразу несколько авторов, которую он попытался объяс­нить во второй части своей лекции, я никак не мог согласиться, но для основательных возра­жений требовалось много времени, которого, как я упомянул выше, уже не было. По­этому я и пытаюсь обосновать свои возражения против этой гипотезы в этой статье. 

 Основным возражением против этой гипотезы является факт, что Яков Фрейдин отка­зался, неважно, сознательно или случайно, от основополагающего принципа, которому должна соответствовать любая новая теория - т. н. бритвы Оккама[3], принципа, хорошо извест­ного любому, кто за­нимается точными науками и который требует от исследо­вателя не привлекать но­вых сущ­ностей без крайней необходимости. При этом аргумент, что словарь Шекспира содержит 20000 слов, а словарь других приведенных в докладе авторов не превышает 9000 слов, поэтому за Шекспира писали несколько человек, вы­гля­дит несколько натянутым. Словарь Гете, например, превышает 23000 слов, но ни­кто же не подвергает сомнению, что монументальный «Фауст» написан именно Гете.

Не вполне корректным выглядело и упоминание в этом анализе имени философа Бэкона, из рассказа Якова Фрейдина вытекало, хоть он этого прямо и не сказал, что речь идет об опубликованных трудах Бэкона, а они все посвящены политической философии и юрис­пруденции, а для таких сравнительно ограниченных по терминам областей 9000 слов это на самом деле даже чересчур много. 

 Но развернутые возражения лучше всего начать с упомянутой благожелательной ре­цен­зии на мою книгу. При всей ее основательности у меня по прочтении возникло ощу­ще­ние, что некоторые моменты, особенно затронутые в первой рассказанной в книге исто­рии и ка­сающиеся моей гипотезы, скорее, даже утверждения, что самые знаменитые пьесы Шекс­пира писал не он, а совсем другой человек, Юлия Баландина задела только вскользь.

И ви­новат в этом в сущности только я сам, это произошло потому, что выбран­ная форма по­­вествования (беседа рассказчика с са­мим Шекспиром) не позволила мне дать этому рассказчику боль­ше знаний о предмете, чем имеет любитель пусть он даже до­статочно обра­зо­ванный че­ловек. И поскольку это ощущение не только никак не по­кидает меня, но даже усилива­ется, особенно после переданных мне издательством похо­жих вопросов не­ко­торых чита­телей, я считаю необходимым объяснится дополнительно.

Читатели и са­мой книги, и ре­цензии Юлии Балан­диной на нее, знают, что по основной своей про­фессии я инженер-электрик со степенью доктора технических наук, поэтому совершенно естественным для меня выглядит попытка разъяснить возникшие вопросы так, как я привык делать в своей про­фессио­нальной деятельности, т. е. вместо дополне­ния к вышеупомянутой кни­ге напи­сать от­дельную пояснительную записку, как это дела­ется для сложных проектов в энер­ге­тике. Кроме того, такая форма не только позволяет избегнуть возможных упреков в том, что я пыта­юсь как-то оправдать отмеченные ре­цензенткой не­которые неточности в по­вест­вования, но и позволяет спокойно полемизи­ро­вать с изложенной в лекции Якова Фрейдина гипотезой. 

 Поэтому с самого начала я должен отклонить незаслуженную похвалу Юлии Баланди­ной, что мне «для придания большей убедительности» пришлось «прибегнуть к неболь­шой мистифи­кации» и разъяснить, что я просто использовал метод, придуманный заме­чательным немецким писателем Э.Т.А. Хоффманном (в русскоязычной литературе его почему-то называют Гофманом, но вопрос искажения собственных имен в русских пере­водах - это отдельная тема, я не понимаю, зачем при наличии в русском языке всех звуков, необходимых для правильного произношения иностранных имен, искажать их) и впер­вые использованный им в рассказе «Кавалер Глюк. Воспоминание 1809 года».

В свое время Хоффманн посылал в несколько музыкальных журналов статью, где критиковал испол­нение немецкими, в частности, берлинскими оркестрами оперы Глюка «Армида», но все они отвергли эту статью, написанную, по их утверждению, дилетантом.

Тогда он на­писал вышеупомя­нутый рассказ, в котором к автору приходит незнакомец, который исполняет «Армиду» именно так, как писал в своей статье Хоффманн, и оказалось, что к нему при­ходил сам Глюк, и, хотя Хоффманн и не пытается объяснить, каким образом умерший за 20 лет до рассказываемой истории композитор пришел к нему, но «Армиду» стали ис­полнять именно так, как описано в рассказе. Поскольку эту идею мно­гократно исполь­зовали не только сам Хоффманн, например, в «Дон Жуане» или в «Жизненных воззре­ниях кота Мур­ра», но и многочисленные его последователи, напри­мер, М. А. Булгаков в «Ива­не Василь­е­виче» или «Мастере и Маргарите», я счел возмож­ным тоже использовать её, чтобы та­ким образом привлечь внимание к своей вполне, как мне кажется, научной ги­потезе.

Я и не пытался скрыть это, не только написав в подзаголовке, что обе расска­занные в книге истории на­писаны в духе Хоффманна, но и начав 1-ю историю прямой ци­татой из «Кавалера Глю­ка». Ве­роятно я все же должен был помнить, что вещи, по­нятные немецкому чи­тателю, хорошо знающему твор­чество Хоффманна (я напомню, что эта кни­га - авторс­кий вариант не­мецкого издания), нужно подробнее разъяснять русско­язычному читателю, чтобы он мог правильно понять причину и смысл этой ссылки на творчество Хоффманна. 

 И хотя Юлия Баландина с самого начала написала, что «в задачу данной рецензии не входит вынесение суждений относительно доказательной базы предлагаемой Виктором

Зильберманом гипотезы», она все же справедливо упомянула, что спор относительно ис­тинного авторства произведений, издаваемых под именем актера Шекспира из Страт­форда, давно ведущийся между сторонни­ками и противниками утверждения, что эти про­изведения действительно созданы Шекспиром, т.е. спор между стратфордианцами и антистратфордиан­цами соответственно «порой наводит на мысль о религиозном харак­тере противостояния - в том его смысле, что для участников баталий поиск истины замес­тился вопросами верований».

Но, если искать истину, то логично начать с аргументов сторон. Известно, что стратфордианцы ис­пользуют как доказательства: a) тот факт, что их оппоненты пред­­лага­ют в качестве «истинного» автора несколько кандидатов; b) документальные записи современников, в которых Шекс­пир упоминает­ся, как «извест­ный автор»[4]; c) утверждение, что аргумент ан­ти­стратфор­дианцев «нет доказа­тельств ав­торст­ва Шекс­пира» является примером оши­бочной логи­ки, так называе­мым argumentum ex silentio, т. е. ар­гументом, выведенным из умолчания, - отсутствие доказательств явля­ется доказа­тельст­вом отсутствия; d) изуче­ние стиля рас­смат­­ри­ваемых произве­де­ний. Антистратфордианцы упирают в основном на блестящее в сравнении с актером Шекс­пиром образование «своих» канди­датов и … тоже на изучение стиля рассматриваемых произведений. Что интересно, рецензентка отмети­ла, что в наше время как те, так и дру­гие начали обосновывать свои версии «осно­вываясь на со­временных методах анализа текстов» (это же упомянул в своей лекции и Яков Фрейдин).

Для меня же, как че­ловека, провед­шего всю свою профессиональную жизнь в дискуссиях, пусть и техни­ческих, важным является упо­минание Юлией Балан­диной фак­та, о ко­тором я не знал, что страт­фордиан­цы упо­треб­ляют в отно­шении своих оппонен­тов «несколько уничижи­тельное выра­же­ние fringe theory / fringe science», что стало для меня не только допол­нительным свидетельст­вом слабости позиции людей, позволяю­щих себе стиль дискус­сии с навеши­ванием на оппонента ярлыков, но и укрепило, пусть и не напрямую, мнение, что страт­фор­дианцы действительно просто находятся в плену лите­ратурной тради­ции… 

 Теперь самое время объяснить сюжетный ход, очевидный для немецкого читателя и не замеченный русскоязычным читателем - по моей вине, как об этом уже было сказано. В рас­сказе Хофф­­манна пришедший к рассказчику композитор Глюк просто играет «Ар­ми­ду» так, как это пред­ставлял себе автор. В новелле «Сосед», которой открывается рас­сматри­ва­емая Юлией Баландиной книга, встретившийся рассказчику Шекспир предлага­ет ему решать свои возникшие сомне­ния, используя… да, именно прин­цип бритвы Окка­мы.

В соответствии с этим прин­ципом можно, как это и сделал Яков Фрейдин, счи­тать доказанным абсолютно, что существовал человек Вильям Шекс­пир (Шакспер), бывший акционером и актером труппы The Lord Chamberlain’s Men, которой принадле­жал лон­донский театр «Глобус», где  ставились перевернувшие всю миро­вую драматур­гию пье­сы, автором которых назывался именно этот актер.

Кроме того, под его именем были опубликованы 154 замечательных сонета, первая часть которых обращена к муж­чине, а вторая - к женщине. Но коль скоро существовали и существуют люди, а среди них были такие незаурядные, не похожие друг на друга личности, как Марк Твен, Зиг­мунд Фройд (его в России называют Фрейдом, но о произношении иностранных имен я уже писал в начале статьи) и Чарли Чаплин, считавшие, что эти произве­дения писал другой человек, прикрывавшийся именем актера Шекспира (хотя, строго говоря, нали­чие самых зна­менитых имен ни о чем еще не говорит, ведь даже величайшие мыслители своего време­ни не сомневались, что наша Земля - плоская, но тем не менее), раз такое мнение все же существует, то из всех кан­дидатов долж­ны быть сразу исключены люди, у которых не было никаких причин скры­вать свое имя, например знаменитый поэт и дра­матург Бен Джонсон или поэт Кристофер Марло.

Поэтому, если Яков Фрейдин пред­полагает, что и Бен Джонсон принадлежал к группе, скажу сразу мифической группе авто­ров, писавших под именем Шекспира, то для начала ему следовало бы также выдви­нуть дополни­тельную гипотезу, почему комедию «Вольпоне» Бен Джонсон писал под своим именем, а комедию «Венецианский купец» под именем Шекспира. Нет, скрывать свои имена должны были люди, принадлежащие к высшей елизаветинской, а позже и якобианской знати, среди которой считалось дурным тоном иметь что-то общее с теат­ром, кроме покровительства актерам, разумеется.

Среди них антистратфордианцы пред­лагают, как наиболее вероят­ные кандидатуры Эдуарда де Вера, 17-го графа Оксфор­да, философа и государственного деятеля Фрэнсиса Бэкона, Уильяма Стэнли, 6-го графа Дерби и Роджера Мэннерса, 5-го графа Ратленда. Вот для них в соответствии с требова­нием бритвы Оккама и нужно найти т. н. реперные точки, т. е. события, которые одно­значно истолковываются всеми и никем не оспариваются. В упомянутой книге рассмот­рены не­сколько таких точек: евреи в пье­сах Шекспира, заговор графа Эссекса и 74-й со­нет Шекс­пира, написанный после провала этого заговора и начинающийся с возможного ареста автора сонета, а также пороховой заговор и его неявное отражение в «Макбете».

В истории «Со­сед» разобраны отношения всех упомянутых претендентов на творения Шекспира без названия из имен, а в заключе­нии книги, названном «Краткое размыш­ление» чита­телю предложено самому опреде­лить автора «шекспировских» произведе­ний, опираясь на при­веденные в Google биогра­фические данные этих четырех кандида­тов. Но посколь­ку су­ществует некоторое коли­чество читателей, которые предпочитают не самим искать, а ана­лизировать уже получен­ные результаты, то я хочу воспользоваться этой статьей, чтобы сообщить им, что всем приведенным в рассказанной истории критериям удовлетворяет только один из перечис­ленных претендентов - выдаю­щийся философ Средневековья Фрэнсис Бэ­кон, который по моему мнению и является дейст­вительным автором великих «шекспи­ровских» пьес, начиная с «Ричарда III-го» и кончая «Бурей».

Ну и вишенка на торте - два соображения, которые я по уже упомянутым при­чинам не мог привести в истории, рассказанной в кни­ге, но могу включить в эту объясни­тельную записку. Первое из них - это свидетельство Штефана Цвайга (которого в СССР и России печатали под именем Сте­фана Цвейга и который в западноевропейском литера­турном сообществе считается тем, ко­го в Германии называют Kronzeuge[5]) в его кни­ге «Магеллан. Человек и его деяние».

Рассказывая о дневниках спутника Магеллана, италь­янского рыцаря Пига­фетты, из кото­рых человечество собственно и узнало о по­дробно­стях путешествия Ма­гел­лана, Цвайг указывает, что описание одного из событий из этого дневника «сам Шекс­пир» использо­вал в своей «Буре». Но дело в том, что Шекс­пир никак не мог читать эти дневники, они впервые были опубли­кованы во второй поло­вине XVI-го века во Фран­ции на француз­ском языке, которого Шекспир не знал.

Второе - это за­мечание для сторонни­ков графа Оксфор­да в качестве «истинного» автора. Эти оксфор­дианцы утверждают, что объективных доказа­тельств датировки напи­са­ния пьес Шекс­пира не су­ществует, и это объясняет премьеры 11 пьес Шекспира после смерти графа. Даже, если их замечание о да­тировке пьес Шекспира и справедливо, то все равно де Вер, скон­чавшийся 24 июня 1604 года, должен быть исключен из списка претендентов.

Он никак не мог знать о про­возглашении 20 ок­тября 1604 года королем объединенного ко­ролевст­ва Великобри­тании Джеймсом I-м Якова VI-го, бывшего до того лишь шотландс­ким коро­лем, который именно так, как 8-й на­следник Банко с двумя державами и трой­ным скипетром в руках, представлен в 1-й сцене IV-го акта «Макбета». Ну и еще следует заметить, что гипотеза о существовании высокообразованного автора, писавшего не все, а только великие пьесы Шекспира и «его» сонеты, позволяет непротиворечиво объяснить и отмеченные всеми литературоведами вопиющий стилистический диссонанс между первыми и последними пьесы Шекспира и «его» действительно великими пьесами. 

 На этом можно было бы и закончить, но в конце мая я случайно увидел в YouTube бе­седу с Дмитрием Быковым об авторстве Шекспира. Я не принадлежу к поклонникам до­статочно путаных литературоведческих взглядов неплохого поэта Быкова, поэтому меня совершенно не удивило, что после многочисленных рассуждений, долженствую­щих подтвердить авторство именно Шекспира, Быков внезапно обратил внимание на то, что только граф Ратленд мог знать имена Гильденстерна и Розенкранца, двух датских сту­дентов, учившихся вместе с ним в университете итальянского города Падуя и пере­коче­вав­ших в самую знаменитую пьесу Шекспира. Только это мешает ему, по его собст­вен­ным словам, окончательно признать авторство Шекспира.

Поэтому мне хотелось бы объ­яснить, что этот факт мешает признать авторство только самого Шекспира, и совер­шенно не препятствует утверждению в качестве автора Фрэнсиса Бэкона, хотя послед­ний и не учился в Падуе. Дело в том, что и граф Ратленд, и Фрэнсис Бэкон длительное время при­надлежали к кругу графа Эссекса в то время, когда по­следний был фаворитом королевы Елизаветы, и оба пользовались его покровительством, неважно что пути Рат­ленда и Бэкона еще до заговора Эссекса, упомянутого в истории «Сосед», разошлись. Трудно представить, чтобы вращаясь в этом окружении два столь высокообразованных человека не делились воспоминаниями об их студенческих годах, которые оба провели за границей.

И не знавший ни датского языка, ни датских имен, использовавший в пьесе, действие которой перенесено в Данию, римские, кельт­ские и английские имена (в том чис­ле и имя главного героя) Бэкон не мог не восполь­зоваться возможностью оживить пьесу подлинными датскими именами, которые он узнал (мог узнать) от Ратленда. Но самое интересное для нас, кто впервые вы­дви­нул ги­потезу об авторстве графа Ратленда.

Этим человеком был Карл Бляйбтрой, средний не­мецкий писатель-натуралист, впервые опубликовавший этот факт в конце XIX-го века. И сделал это как раз в то время, когда некоторые английские литературоведы стали назы­вать автором «шекспировских» пьес именно Бэкона. Но Бляйбтрой был ярым антисемитом, и он знал о «Новой Атлан­тиде» - самом значительном труде Бэкона. А идеальное государство, описанное в этой книге, Бэ­кон назвал Домом Соломона. Хотя Бэкон исполь­зовал это имя в обозначе­нии вымыш­ленного им государства как имя библейского муд­реца, но для антисемита по­нятно, что ес­ли Соломон был еврейским царем, это означает, что речь идет о еврей­ском государ­стве. Поэтому Бляйбтрой, также понявший по многим причинам, что Шекс­пир не писал этих пьес, пытался выяснить все, что могло бы исклю­чить Бэкона из кан­дидатов на ав­торство этих пьес, и именно по этой причине он и застрял на именах Гиль­денстерна и Ро­зенкранца и их знакомстве с графом Ратлендом. Разумеется, передача имен от Рат­ленда Бэкону - это тоже гипотеза, но гипотеза, осно­ванная на строгих задокументирован­ных фактах. 

 Может, это объяснение (эти заметки) получилось слишком резким, поэтому в заклю­чение я хочу ска­зать, что этими своими рассуждениями я не только никого не хотел за­деть, но и в любое время готов к основанной на неоспоримых фактах дискуссии как с теми, кто после приведенных рассужде­ний остается стратфордианцем, так и с Яковом Фрейдиным по поводу его теории, по­скольку в течение всей моей деятельности главным для меня бы­ло не подтверждение чьей-то правоты или поиск чьей-то ошибки, а поиск истины. Хотя я никогда не забывал и не забываю приве­денную в последней книге Ште­фана Цвайга Вчерашний мир максиму Зиг­мунда Фройда: «Es gibt ebenso wenig eine hundertprozentige Wahrheit wie hundertprozentigen Alkohol»[6].