О чем говорит Москва. Из архива писателя

Вместо предисловия-2023

Эта небольшая статья была написана 36 лет назад. Она посвящена повести Николая Аржака (Юлия Даниэля) «Говорит Москва», написанной 25-ю годами раньше, то есть в 1962-м. Воспроизводится по публикации в газете «Новое русское слово». 

Семен Резник

ПРОРОК В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ

«--….. нет, нет, поймите меня правильно! кто-кто, а уж я то не поклонник газетных штампов. Но факты есть факты, и надо смотреть им в глаза… Сознательность-то действительно выросла! Эрго: государство вправе поставить широкий эксперимент, передать отдельные свои функции в руки народа!»

Откуда эта цитата, дорогие читатели? 

Я обращаюсь к тем из вас, кто не утратил интереса к тому, что происходит на нашей добровольно-принудительно покинутой родине. И я готов побиться об заклад, что большинство из вас с уверенностью ответит: приведенное высказывание принадлежит какому-нибудь умеренно прогрессивному поборнику горбачевской перестройки и взято из одного из последних номеров «Огонька» или «Московских ведомостей», ставших ныне передовыми органами советской печати. Может быть, это бригадир Тмутараканского завода запасных принадлежностей гласно протестует против излишней опеки со стороны начальства, ибо она (опека) связывает инициативу его передовой бригады? А может быть, это негодует доктор философских наук из академического НИИ, который, правда, еще не решил основного вопроса философии, но самым решительным образом протестует против бездушия академических чинуш, тормозящих обнародование его великого труда о том, как основной вопрос философии решался во второй половине восемнадцатого столетия передовыми мыслителями Верхне-Алеутских островов? 

Так вот, дорогие читатели, вы грубо ошиблись. Приведенные слова были опубликованы двадцать пять лет назад. Их произносит на коммунальной кухне, намыливая мочалкой грязную посуду и привалившись к кухонной раковине толстым брюхом, поросший седыми волосами, просвечивающими сквозь майку-сетку (писк моды тех неблизких времен), сосед главного героя повести Николая Аржака «Говорит Москва».

Маленькая повесть Юлия Даниэля, тайно высланная из Советского Союза и опубликованная ровно 25 лет назад под псевдонимом Николай Аржак, принесла автору мировую славу и судебный приговор на пять лет строгого режима, отбытых от звонка до звонка. Эта маленькая повесть, вместе с произведениями Андрея Синявского (Абрама Терца) и знаменитое дело Синявского и Даниэля стали ключевой вехой на крестном пути к раскрепощению, какой прошла в Советском Союзе лучшая часть интеллигенции. 

Дело Синявского и Даниэля явилось пробным камнем, призмой, через которую прошел луч интеллигентского самосознания, разложившегося в широкий спектр. От тех, кто подготовил и издал «Белую книгу»*  об этом деле – и отправился тем же крестным путем ГУЛАГа; через тех, кто слал властям коллективные и индивидуальные протесты против расправы над писателями или хотя бы молча им сочувствовал; и до таких, как «гордость советской литературы» Михаил Шолохов, публично требовавший крови писателей-ослушников. 

889.jpg

Переоценить значение повести Юлия Даниэля для истории нашей литературы и общественного сознания невозможно. Но вместе с тем приходится признать, что и друзья, и враги рассматривали произведения Синявского и Даниэля в основном с политической точки зрения.

Сейчас, когда со времени первой публикации книги Николая Аржака прошло четверть века (Издание Бориса Филиппова, Вашингтон, 1962), пора взглянуть на нее беспристрастно, и в первую очередь, как на художественное произведение.

При перечитывании книги прежде всего бросается в глаза ее современное звучание. Если бы в повести не было точно обозначено время действия – лето 1960 года, то его с равным успехом можно было бы отнести и к 1970-му, и к 1980-му, и, я думаю, даже к 1987 году. За исключением некоторых второстепенных реалий (герою 35 лет, и он был участником войны; упоминание Кочетова или Безыменского как современных официозных писателей и т. п.), все звучит так, словно книга написана вчера. Даже пародийные стихи, приписываемые автором Анатолию Софронову, вполне могли бы быть написаны сегодня – хотя бы в качестве отклика на только что опубликованные в журнале «Москва» холуйские воспоминания Софронова об «исторической» встрече в ростовской гостинице его обожаемых друзей Шолохова и Кочетова: 

Гудели станки Ростсельмаша, 

Фабричные пели гудки,

Великая партия наша 

Троцкистов брала за грудки.

Мне было в ту пору семнадцать,

От зрелости был я далек,

Я в людях не мог разобраться,

Удар соразмерить не мог.

И, может, я пел тогда громче,

Но не был спокоен и смел:

Того, пожалев, не прикончил,

Другого добить не сумел…

Эти стихи Анатолия Софронова, вместе со стихами Безыменского и Михалкова, герой повести вычитал в газете «Литература и жизнь», где правофланговые соцреализма, как им и полагается, оперативно откликались на «историческое» решение властей объявить 10 августа «Днем открытых убийств». 

Вокруг этого указа и концентрируется все, что происходит в повести «Говорит Москва».

Позиция Софроновых-Кочетовых-Михалковых вполне однозначна и в глубоком анализе не нуждается, поэтому автор припечатывает их остроумной пародией. Гораздо более интересна общая обстановка, вызванная необычным указом. Автор описывает ее с чеховской точностью, выразительностью и лаконизмом:

«В совершенно астрономическом количестве появились анекдоты, -- читаем в повести. -- Володька Маргулис бегал от одного приятеля к другому и, захлебываясь, рассказывал их. Он же, выложив мне как-то весь свой запас, сообщил о том, что Игорь на каком-то собрании у себя в академии высказался в том смысле, что 10 августа есть результат мудрой политики нашей партии…

-- Понимаешь, Толька, -- сказал он, -- хотя я знал, что Игорь – карьерист и все такое, но этого я от него не ожидал. 

-- А почему? – спросил я. – А что тут особенного? Поручили выступить – он выступил: был бы ты, как Игорь, членом партии, и ты бы высказался на всю катушку.

-- Я? – Никогда! Во-первых, я ни за что не вступлю в партию, во-вторых…

--Во-первых, во-вторых, не ори. Чем ты лучше Игоря? А ты у себя в школе во время дела врачей не трепался о национализме?

 Я сказал и сразу пожалел, что сказал. Это его больное место. Он простить себе не может, что на какое-то время поверил газетам.

-- Расскажи лучше, что у тебя с Нинкой, -- сказал я примирительно…»

Снова предлагаю читателям задаться вопросом – только ли в 1960 году могла произойти такая сцена? Разве не припомнит каждый из нас десятки аналогичных разговоров по аналогичным поводам, которые приходилось слушать в Союзе до того дня, как мы его покинули? Разве не знает каждый таких же карьеристов Игорей, которые выступали на собраниях в поддержку или с осуждением того, что приказано поддерживать или осуждать; и таких же Володек Маргулисов, кто, громко возмущаясь Игорями, предпочитает не вспоминать собственных грехов и вполне искренне считает себя порядочным человеком только потому, что таскает огромный кукиш в кармане? 

Пожалуй, наибольшая удача автора – образ художника Александра Чупрова. Чупров талантлив и независим. Он пишет «левые» картины, которые никто не покупает, а «для хлеба» малюет агитплакаты. Ситуация, хорошо известная всякому, кто хоть немного соприкасался в Союзе с миром искусства. 

В связи с «Днем открытых убийств» Чупров тоже намалевал плакат, но сделал его в своей левой манере. В результате плакат не был принят. Чупров возмущен, но не столько тем, что не удалось заработать (он достаточно отхватил на Первое Мая), сколько тем, что его талантливому произведению предпочли «правильную» халтуру других авторов. 

«Ну, поверишь, старик, смотреть не на что! – жалуется он главному герою. – Это я говорю не потому, что мой плакат отвергли, а их приняли, ты же знаешь, как я отношусь к этой работе. Это для меня кормушка, не больше. Но ведь совесть-то надо иметь! Если делаешь, так делай по-настоящему! Не халтурь! Жми!»

В «День открытых убийств» главный герой увидит, так сказать, в натуре ту самую картину, какую раньше изобразил на своем плакате Чупров. Этой символической сценой Даниэль вынес приговор Чупрову и всем якобы левым деятелям искусства, которые с готовностью и «не халтуря» отдают свой талант властям, служа им не за страх, а за совесть («совесть-то надо иметь!»). Они высокомерно презирают бездарных Софроновых, но, по сути, идут с ними в одной упряжке, вытягивая из болота воз советской системы.

Ну а главный герой повести, Анатолий, от чьего лица ведется рассказ? Он-то понимает все. Он люто ненавидит ложь и лицемерие системы, всех этих «толстомордых, заседающих и восседающих, вершителей наших судеб, наших вождей и учителей, верных сынов народа, принимающих приветственные телеграммы от колхозников Рязанской области, от металлургов Криворожья, от императора Эфиопии, от съезда учителей, от президента Соединенных Штатов, от персонала общественных уборных». Он, бывший воин, помнит, как это делается и, похоже, готов снова схватить автомат: «На бегу – от живота, веером…».

Но это лишь эмоциональный порыв. В повести он так и не реализуется в определенные действия. Анатолия хватает только на то, чтобы прогнать прочь развратную любовницу – в ответ на ее предложение воспользоваться «Днем открытых убийств», чтобы избавиться от ее мужа и затем пожениться. Но позднее, когда Зоя, желая восстановить отношения, снова приглашает Анатолия к себе в дом, он безвольно соглашается.  

679.jpg

Правда, герой демонстративно приходит с другой юной девушкой, Светланой. Светлане нравятся друзья Анатолия, но она никак не может понять, почему они так радуются, когда вспоминают «День открытых убийств».

«-- Они радуются, что уцелели, Светочка, -- объясняет ей Анатолий. 

-- Но они же все прятались! Их же, -- Светлана запнулась, подыскивая слово, -- их же запугали!»

Этим подводится итог мероприятию, смысл которого пытаются разгадать герои повести. С несколько излишней, может быть, плакатностью, Даниэль объясняет на последних страницах, что Светлана поняла дьявольский замысел государственных мужей, встав тем самым вровень с ними и с самой «державой». 

Проводив девушку, Анатолий возвращается домой по ночной Москве, «по знакомым улицам, по переулкам, которые… мог бы пройти с закрытыми глазами». «Где-то в своих комнатах на каких-то этажах сидят люди и бормочут ругательства, стихи, признания в любви. Это – говорит Москва».

Да, настоящая, живая Москва говорит совсем не то, что официальная Москва власть имущих. Но она терпит то, что та, другая Москва, вещает от их имени. Терпит это и Анатолий.

Что дальше произойдет с ним? Решится ли он, наконец, на открытую конфронтацию с властями и пойдет по пути таких людей, как автор повести Юлий Даниэль? Или будет держать кукиш в кармане, как его приятель Володька Маргулис? Или, хуже того, поймет, что жить надо «проще», как его бывшая любовница Зоя или карьерист Игорь? Эти вопросы автор оставляет открытыми. В принципе возможно любое продолжение, что и показала жизнь в последующие 25 лет, когда некоторые из таких Анатолиев превращались в мучеников и героев, другие в приспособленцев, а третьи – в откровенных подонков.

В предисловии к книге ее издатель Борис Филиппов задается вопросом, фантастично ли это произведение, и отвечает на него отрицательно. Это, конечно, верно. Хотя в Советском Союзе никогда не проводили Дня открытых убийств, в повести Юлия Даниэля нет никакой фантастики. Объявленный День – это метафора, художественно выражающая абсурд системы, построенной на страхе всех перед всеми и перед всем.

Страх был и остается незыблемым фундаментом советского общества. В сегодняшней Москве нисколько не меньше страха, чем было в 1960 году. Правда, сегодня партия приказывает не бояться начальства, выступать с инициативой, смело выдвигать и критиковать… Но ведь следовать этому приказу так же страшно, как и не следовать!

Вот о чем Москва говорит сегодня. 

«Новое Русское Слово», 1987, 17 июня

Вместо заключения-2023

Повесть Юлия Даниэля «Говорит Москва» была написана на закате хрущевской оттепели, а моя рецензия на нее – на заре горбачевской гласности. На нынешнем витке диалектической спирали День открытых убийств, стартовавший 24 февраля 2022-го, продолжается уже почти 500 дней, и конца ему не предвидится. Активно выступающих в поддержку мудрого решения партии и правительства в Москве и других городах необъятной России, более чем достаточно. В этой атмосфере и приходится выживать нынешним Анатолиям, Игорям, Володькам Маргулисам и прочим наследником персонажей повести «Говорит Москва». Те из них, кто пытался высказать несогласие с мудрым решением, сидят в тюрьмах и лагерях. Другие, изнемогая от липкого страха туда попасть, держат фигу в кармане. Третьим все по фигу. Четвертые, дабы не повредить собственной карьере, вслух поддерживают День открытых убийств – с большей или меньшей горячностью. Есть и такие, которые строчат доносы на своих сослуживцев-начальников, дабы их удалить и занять их места. Так говорит сегодняшняя Москва… 

-----------------

* Гинзбург, Александр. Белая книга по делу А. Синявского и Ю. Даниэля / Франкфурт-на-Майне, «Посев», 1967