Заметки об Иосифе Бродском

Опубликовано: 28 ноября 2017 г.
Рубрики:

 

Иосиф Бродский! Широкая читающая публика относится к этому поэту с равнодушным почтением. «Утонченность и надменная изысканность» - сказал о поэзии Бродского один из моих друзей, мнением которого я дорожу, хотя и не обязан во всем с ним соглашаться. Бродский - трудный поэт, трудный, читай непривычный (я имею в виду его ритмы, иногда систему рифмовки). Часто его стихи в чем-то сродни «песням тревоги» В. Высоцкого, когда не стоит разбираться в грамматике или прослеживать сквозную смысловую канву - слушайте собственные эмоции! Но кроме равнодушных у Бродского есть и «множественные» почитатели, есть противники...

Помнится, году в 60-м мне показали несколько листков, где от руки были переписаны стихи поэта, мне неизвестного:

Плывет в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада

Ночной кораблик негасимый из Александровского сада...

 

Чуть позже я эти стихи приведу полностью, а сейчас поверьте, что они запомнились сразу и навсегда, как и имя: Иосиф Бродский. Больше ничего мы тогда о нём в нашем славном городе Харькове не знали.

Затем пронесся слух, это уже был год 1964, что Бродского в Ленинграде судят «за тунеядство». Совсем недавно Хрущев стучал кулаком и предупреждал молодых поэтов, мол, «мы сажаем не только кукурузу». Ну и вот - нате вам! Это уже потом были процессы над Даниэлем и Синявским, Гинзбургом, Галансковым и другими, но тогда...

Но давайте всё по порядку. И ограничим тему разговора. Он пойдет не о великом поэте, не о нобелевском лауреате, члене многих академий, а до момента, это был 1972 год, когда Бродский покинул СССР. Именно этот период жизни поэта наиболее интересен лично для меня, именно здесь находятся истоки многих споров.

Жизнь в эмиграции - это особый разговор. Талантливых людей много. Среди них попадаются и гениальные. Но нужна еще и удача. Такой удачей для Бродского стало знакомство с Алексом Либерманом (кстати, женой Либермана была, ни больше, ни меньше, Татьяна Яковлева, та самая, которая не вышла замуж за Маяковского), художником, скульптором-конструктивистом-монументалистом. Одно из произведений Либермана можно видеть и у нас, в Милуоки , если от Арт-музея посмотреть вниз к озеру. Там расположено некое «безобразие» из усеченных труб и конуса. А еще Либерман был шеф-редактором всех журналов издательского дома Conde Nast Но, повторяю, это тема для специального разговора. Сегодняшний - это Бродский в СССР.

Я собираюсь напомнить вам и стихи Бродского, относящиеся к этому периоду, стихи, которые нравятся мне самому, либо те, которые важны для темы разговора. Естественно, я не собираюсь ставить никаких оценок, не собираюсь отыскивать ту ступеньку - между Пушкиным и Пупкиным, где бы поместить пьедестал. Во-первых, и время еще не пришло, а во-вторых, мне это «не по чину». Могу только предупредить тех, кто захочет почитать что-нибудь из воспоминаний о поэте, - здесь нужно быть крайне осторожным, нужно всё время быть начеку - кто это пишет: если действительный, без кавычек, друг - он будет подкрашивать картину в благостные тона, если друг «так называемый», а таких уже объявилось множество, - тут ищите подмалевку противоположного свойства.

Еще одно замечание. Литература о Бродском практически необозрима. И с этим связана некая трудность. Некоторые высказывания о нем, врезавшиеся в память, я потом не смог найти в следующий раз. Поэтому цитаты привожу не дословно, хотя за точность смысла ручаюсь.

Итак, будущий нобелевский лауреат родился в 1940 (24 мая) году в Ленинграде в семье Александра Ивановича Бродского и Марии Моисеевны Вольперт. Вот уж повезло! Тебе еще только второй год пошел, а ты уже блокадник! Отец был в армии, а как Марии Моисеевне удалось сберечь в блокаду малое дитё, теперь уже не спросишь, благо это была только одна блокадная зима, к следующей зиме ее с сыном вывезли в Череповец, где мать, зная немецкий, работала переводчиком.

И вот тут мы уже сталкиваемся с двойственностью отношений - доброжелатель ограничится тем, что сказал я, скрытый «друг» обязательно добавит - «работала переводчиком в лагере для немецких военнопленных», а «настоящий друг» еще и не забудет, что, мол, была «майором Смерш». Ну в лагере, ну майором, ну и что? А ничего - просто изменяется некая окраска рассказа. Я, кстати, был знаком с одним бывшим майором Смерш - и что? А ничего, очень приличный, по-моему, был человек, отличный математик.

Отец в войну был военным фотокорреспондентом, да так фотокорреспондентом и остался. («Настоящий друг», конечно, добавит - «на базе Балтийского Флота». Читай - «имел допуск на секретный объект»). Мать после войны работала бухгалтером (в управлении КГБ - добавит «настоящий друг») . Я так подробно останавливаюсь на этих мелочах, чтобы вы почувствовали ту атмосферу, которой окутано имя будущего поэта. Так сказать, под знаком пиковой дамы! Помните у Пушкина? Пиковая дама означает тайную недоброжелательность. Ну, назвали мальчика Иосифом - хорошее еврейское имя. Так нет - надо задуматься, а не в честь ли великого корифея назвали? Ну, а если и так? Среди моих сверстников одного вообще звали Сталинтин, а были еще и девочки Интерна и Конармина.

«Настоящий» обязательно вспомнит, что над кроваткой маленького Иосифа висела фотография Сталина. Ну, так над моей - тоже висела. Мы жили тогда у тётки, и на стене был этот портрет, а её муж, дочь и зять в это время отбывали срок где-то под Воркутой. Тётке было виднее, какие портреты вешать! И вообще, чтобы что-нибудь понимать об этих людях, надо было жить в то время!

Взаимоотношения в семье Бродских, пожалуй, были непростыми. Иосиф потом вспоминал, что жил то у отца, то у матери, это только потом они съехались окончательно.

Вот, пожалуй, и всё о семье. Хотя надо сказать, что семьи в это время не были решающим фактором. Бродский моложе меня на три года, мы одного поколения и, уж поверьте, что главными тогда были двор, улица, и только тоненькая черта и некое везенье отделяли тебя от тюрьмы и прочих прелестей. «Я рос как вся дворовая шпана» - вот это Высоцкий сказал абсолютно точно!

Ну а школа? Бродский отучился в школе 7 классов. И это тоже, само по себе, ничего не значит. Другой нобелевский лауреат, по физике, Гинзбург Виталий Лазаревич, тоже школу не закончил. Но не закончить школу можно по-разному. Не закончить седьмой класс с четырьмя двойками - это надо уметь! Правда, такой уважаемый человек, как Лев Лосев, утверждал, что в советской школе вообще было нечему учиться, что это была ужас, а не школа. А вот здесь позвольте с уважаемым человеком не согласиться. Хорошая была школа! Делала, что могла! И учителя были хорошие! Сразу после войны, к нам, в мужскую школу, а большинство из нас росли без отцов, пришли бывшие фронтовики, хромые, простреленные. Разница в возрасте учеников в классе была года три, а то и четыре. И вот только эти учителя, командовавшие ротами и батальонами, могли справиться с нашим буйством. Они, конечно, знали свой предмет не слишком хорошо, а, как метод воспитания, бывало, применяли шомпол, носимый в сапоге. Но это были люди честные! И вот по мере того, как эти люди овладевали профессией, поднималась и школа. Что же касается Бродского, то по определению одного из его «друзей» (Евсеева, кажется) в это время он был типичным «балбесом-второгодником». И тут, пожалуй, точнее не скажешь.

Но продолжим. Итак, уйдя из школы, Иосиф Бродский стал... да никем он не стал! Полгода на заводе, кочегаром в бане, матросом на маяке, помощником прозектора в городском морге... Тут есть одна пикантная деталь. В своей «Антологии современной поэзии» Е. Евтушенко пишет: «помощником прозектора в знаменитой тюрьме Кресты». «Доброжелатель» Евтушенко, так сказать, «добавил красочки». Для колорита! На самом деле, морг областной больницы и тюрьма Кресты всего лишь имели одну общую стену. Бродский потом рассказывал, что в морг его после прочитанной книги привело желание стать врачом. И не просто врачом, а нейрохирургом. Охотно в это верю и даже догадываюсь, что это была за книга. Я ее тоже читал - книга А. Коптяевой «Иван Иванович». Но врачом скоро стать расхотелось. Пробовал еще куда-то поступать, чтобы учиться «на подводника». Не приняли. Плохо себе представляю, где могли учить на подводника после семи классов (по Бродскому, это было Второе Морское училище), но - допустим! А вот то, что не приняли, это здорово. При отмечавшейся во всех школьных характеристиках впыльчивости и неуравновешенности характера - это была бы еще та «битва русских с кабардинцами»! Во всяком случае, ни о какой поэзии тогда еще и речи не было.

Несколько лет подряд Бродский провел, нанимаясь летом рабочим в геологические партии. В общей сложности с 1956-го до суда в 1964 году за ним числилось 13 эпизодических мест работы. Выглядит это не слишком по-советски, но мы можем быть уверены, что во всех ситуациях этот парень принимает решения САМ.

И вот тут что-то произошло.

Может быть, прочитанные стихи Бориса Слуцкого, во всяком случае, одно из первых стихотворений И. Бродского «Еврейское кладбище» носит явные следы влияния Слуцкого, может, что-то другое. Сам Бродский рассказывает об этом примерно так:

«Во время одной из геологических экспедиций я бродил по Якутску. И вот, бродя по этому страшному городу, я случайно зашел в книжный магазин и среди ничего, там, правда, почти ничего не было, я увидал книгу стихов Баратынского. И, взяв её, я вдруг понял - вот оно, вот этим, а ни чем другим надо заниматься».

И здесь тайна, первая тайна! Как в человеке просыпается Человек?

А любовь к Баратынскому Бродский сохранил на всю жизнь. Через много лет в кинофильме Е.Рейна «Прогулки с Бродским» половина звучащих там стихов принадлежит Баратынскому.

А дальше? А дальше все по-есенински:

...Тогда впервые с рифмой я схлестнулся.

От сонма чувств кружилась голова...

И я сказал — коль этот зуд проснулся,

Всю душу выплесну в слова.... (С.Есенин)

С этого момента Бродский начинает читать свои стихи везде, где может найти слушателей, посещает, правда, недолго, литературную студию при газете «Смена». Недолго, потому что немедленно разразился скандал. Скандал, настоящие причины которого мне неизвестны. В 1959 году газета проводила так называемый турнир поэтов. И вот там, вместо согласованного ранее стихотворения «Еврейское кладбище», Бродский вдруг прочел свеженаписанное «Памятник Пушкину». А, может, наоборот, за давностию лет истину не установить. Думаю, что все же читал «Кладбище» - слово «еврей» в эти годы нарастающего антисемитизма полагалось произносить с понижением голоса. Вот эти стихотворения:

Еврейское кладбище


Еврейское кладбище около Ленинграда.

Кривой забор из гнилой фанеры.

За кривым забором лежат рядом

Юристы, торговцы, музыканты, революционеры.

Для себя пели.

Для себя копили.

Для других умирали.

Но сначала платили налоги, уважали пристава,

И в этом мире, безвыходно материальном,

Толковали талмуд,

 оставаясь идеалистами.

Может, видели больше.

Может, верили слепо.

Но учили детей, чтобы были терпимы

И стали упорны.

И не сеяли хлеба.

 никогда не сеяли хлеба.

Просто сами ложились

В холодную землю, как зерна.

И навек засыпали.

А потом их землей засыпали,

Зажигали свечи,

И в день поминовения

Голодные старики высокими голосами,

Задыхаясь от голода, кричали об успокоении.

И они обретали его

 в виде распада материи.

Ничего не помня.

Ничего не забывая.

За кривым забором из гнилой фанеры,

В четырех километрах от кольца трамвая.

 

А вот второе стихотворение: «Памятник Пушкину»

 

 "...и Пушкин падает в голубоватый колючий снег..." (Эдуард Багрицкий)

...и тишина.

И более ни слова.

И эхо.

Да еще усталость.

...свои стихи

Доканчивая кровью,

Они на землю

Глухо опускались.

Потом глядели медленно

И нежно.

Им было дико, холодно

И странно.

Над ними наклонялись безнадежно

Седые доктора и секунданты.

Над ними звезды, вздрагивая,

Пели.

Над ними останавливались

Ветры...

 ...пустой бульвар.

И пение метели.


Пустой бульвар

И памятник поэту.

Пустой бульвар.

И пение метели.

И голова

Опущена устало.

... в такую ночь

Ворочаться в постели

Приятней,чем стоять

На пьедесталах.


 Вот такие стихи. Из-за чего скандал? Скорее всего, просто из-за того, что согласовано было одно, а прочтено другое. Эдак каждый захочет! А где контроль, где рука на пульсе?

Но как бы то ни было, публичный дебют состоялся, поэт родился. Появились новые друзья, одни получше, другие... Но об этом после.

В 1959 году Александр Гинзбург составил неподцензурный поэтический сборник «Синтаксис» и даже выпустил тиражом, страшно подумать, 120 экземпляров. Там были и стихи Иосифа Бродского.

Пилигримы

"Мои мечты и чувства в сотый раз

 Идут к тебе дорогой пилигримов" ( В. Шекспир)

 Мимо ристалищ, капищ,

 мимо храмов и баров,

 мимо шикарных кладбищ,

 мимо больших базаров,

 мира и горя мимо,

 мимо Мекки и Рима,

 синим солнцем палимы,

 идут по земле пилигримы.

 Увечны они, горбаты,

 голодны, полуодеты,

 глаза их полны заката,

 сердца их полны рассвета.

 За ними поют пустыни,

 вспыхивают зарницы,

 звезды горят над ними,

 и хрипло кричат им птицы:

 что мир останется прежним,

 да, останется прежним,

 ослепительно снежным,

 и сомнительно нежным,

 мир останется лживым,

 мир останется вечным,

 может быть, постижимым,

 но все-таки бесконечным.

 И, значит, не будет толка

 от веры в себя да в Бога.

 ...И, значит, остались только

 иллюзия и дорога.

 И быть над землей закатам,

 и быть над землей рассветам.

 Удобрить ее солдатам.

 Одобрить ее поэта


Стихи о приятии мира
Небольшое примечание: Большинству «Пилигримы» запомнились в варианте известного барда Е. Клячкина. Он написал песню на текст Бродского и там есть некие расхождения с оригиналом.

Все это было, было.
Все это нас палило.
Все это лило, било,
вздергивало и мотало,
и отнимало силы
и волокло в могилу,
и втаскивало на пьедесталы,
а потом низвергало,
а потом забывало,...

….Но мы научились драться.
Но мы научились греться
у спрятавшегося солнца
и до земли добираться
без лоцманов и лоций;
но — главное

—не повторяться....

 

Я уже упоминал о новых друзьях. Бродский водил дружбу с несколькими компаниями. Одна из них - ленинградские поэты Найман, Бобышев и Рейн, вторая - так называемый «Кружок Уманского» - группа молодежи, увлекающаяся восточной философией, хатха-йогой и т.п. Но появился и «учитель жизни», некто Олег Шахматов, летчик, уволенный из армии, как говорил Бродский, то ли за пьянку, то ли за то, что ухаживал за командирскими женами, то ли за то и другое вместе. Он был лет на десять старше Бродского, а для 18-летнего парня очень лестно, когда значительно старший считает тебя своим другом. Шахматов, по отзывам, был красив, музыкален и совершенно необуздан. Вот например, один из эпизодов: девушка-студентка, за которой он ухаживал, не впустила его в свою комнату в общежитии. Тогда этот умник, извините, попИсал в свои галоши и бросил их в большую кастрюлю с супом, который девушки приготовили «на всех». В результате, естественно, схлопотал год тюрьмы за хулиганку. Отбыв срок, мотался по Средней Азии.

Однажды Иосиф получил письмо от Шахматова, мол, мне плохо, приезжай! И Бродский мчится в Самарканд. Там Шахматов рассказывает, как его достала советская власть, что ему больше невмоготу. И Бродский, тоже большой умник, предлагает: «Так в чем же дело? Ты же летчик! Садимся в маленький самолет. Я заворачиваю в свою куртку булыжник и, когда взлетим, бью по башке пилота, а ты перехватываешь управление. И летим в Афганистан». Сказано - сделано. Парочка отправляется на аэродром под Самаркандом, на последние деньги покупает все четыре билета на ЯК-14. Дальше Бродский рассказывает примерно так: «У меня остался один рубль. Я на него купил орехов. Вот сидим мы, и я этим самым булыжником орехи колю. И вдруг замечаю, что ядро ореха очень похоже на человеческий мозг. И представляю себе - вот я тресну пилота и его мозги вот так же треснут. Нет, говорю, не смогу...»

К счастью, операция не состоялась. Через год Шахматова арестовали в Красноярске, да еще нашли у него пистолет. Судили и Шахматова, и Уманского. Каким-то боком всплыла и история с самолетом. Бродского тоже арестовали, но тогда еще до него очередь не дошла, дело было закрыто.

А вот дружба с молодыми поэтами оказалась чрезвычайно плодотворной. Они ввели Бродского в литературные круги. В частности, Бобышев познакомил его с Давидом Самойловым. Тот в своем дневнике записал: «Был Бродский, читал стихи. Слегка безумен, как и полагается, но очень талантлив. Дай бог ему сохраниться хотя бы физически. Большее - маловероятно». Была попытка напечататься в «Новом мире». Твардовский печатать стихи отказался, но отозвался так: «Стишки так себе. Но таланта больше, чем у Евтушенко и Вознесенского вместе взятых». И даже, если отзыв Александра Трифоновича есть не столько похвала Бродскому, сколько шпилька (кто их, поэтов, разберёт ?) в адрес других вышеупомянутых, то это все же кое-что !

Тут мы подходим ко второй тайне. Первая - рождение Поэта, а вторая - превращение талантливого обалдуя в Человека. Иосиф Бродский познакомился с Анной Ахматовой.

Относительно этого знакомства существуют две легенды. Первая - папе Бродскому, а он, напоминаю, был профессиональным фоторепортером, было поручено сделать несколько снимков Ахматовой. Папе не нравилось, что Иосиф увлекся таким несерьезным делом, как стихосочинительство, и он при встрече попросил Ахматову посмотреть стихи сына и объяснить тому, что всё это чепуха. Вторая версия - Бродского к Ахматовой привел Евгений Рейн. Какая из версий справедлива? Скорее всего - обе. Как бы то ни было, в 1961 году эта встреча состоялась. Трудно переоценить, какое значение имела она, эта встреча, для Бродского. Его талант Ахматова оценила сразу. Но...

Когда б вы знали из какого сора,

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора...

Вы думаете, это о ком? Именно об этом рыжем одуванчике (я так думаю)!

Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман и Иосиф Бродский - именно на эту четверку, на возникновение нового «Серебряного века» в поэзии, возлагала надежды Ахматова. Потом, после смерти Анны Андреевны, их стали называть «ахматовскими сиротами». Дружба «сирот» не продержалась - так, чтобы через всю жизнь. Бобышев увел у Бродского любимую женщину, какая-то кошка пробежала между Бродским и Найманом уже во время эмиграции, но вот дружба с Евгением Рейном выдержала все испытания.

Встреча с Ахматовой потрясла Бродского. Здесь нужна абсолютно точная цитата. Она из книги Соломона Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским»: «Всякая встреча с Ахматовой была для меня довольно-таки замечательным переживанием. Когда физически ощущаешь, что имеешь дело с человеком, лучшим, чем ты. Гораздо лучшим. С человеком, который одной интонацией своей тебя преображает. И Ахматова уже одним только тоном голоса или поворотом головы превращала вас в хомо сапиенса». Всякая встреча... А таких встреч было много. Были периоды, когда Бродский приходил к ней почти каждый день. Сидели. Пили чай, или не чай, разговаривали. И это не были разговоры мэтра, наставника с начинающим. Однажды Ахматова спросила: «Иосиф, я не понимаю, что происходит? Я же знаю, что вам не может нравиться моя поэзия» А он был просто влюблен. Влюблен не в эту старую женщину, а в ту настоящую культуру, к которой прикоснулся, носителем и хранителем которой была Ахматова. Вот так совершилось второе чудо!

К этому времени «непечатный» Бродский стал получать заказы на переводы с польского, сербского, английского. Переводил по подстрочникам, но начал изучать языки. И вот тут началось...

В ноябре 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья «Окололитературный трутень». Не будем пересказывать все грубости, навороченные там: тунеядец, возомнивший себя поэтом, нигде постоянно не работающий и т.д. Не патриот - в доказательство приводилась строка «...Люблю я родину чужую». Вот эта строка дает мне повод привести хотя бы часть этого стихотворения:

 о прожитом бездумно пожалей,

 к вагонному окошку прилипая...

...Так, поезжай. Куда? Куда-нибудь,

 скажи себе: с несчастьями дружу я.

 Гляди в окно и о себе забудь.

 Жалей проездом родину чужую.

... Я плохо понимаю, о чем оно, но, как видите, здесь даже нет строки, за которую его упрекали. Но разве это что-нибудь меняет? Через месяц, в январе 1964 г, появляется новая статья: «Тунеядцам не место в нашем городе!», а к этому времени милиция уже изъяла у Бродского трудовую книжку, так что никуда официально устроиться на работу он уже не в состоянии. Стало ясно, что Бродского надо спасать. Друзья отправляют его в Москву и устраивают к знакомому врачу в «Клинику имени Кащенко», где ему выдают справку о психическом расстройстве. Эта справка, как оказалось впоследствии, не только не облегчила ситуацию, но напротив, усугубила. 13 февраля Бродский возвращается в Ленинград, и в этот же день его арестовывают прямо на улице. А уже 18 февраля, времени даром не теряли, состоялся первый суд. К этому времени имя Бродского было уже достаточно хорошо известно. В его защиту направляют письма и в суд, и в Союз писателей Маршак, Паустовский, Чуковский и другие, но это всего лишь «частные мнения», из организаций в его защиту выступила только ленинградская секция переводчиков. Первый суд был недолгим и ограничился направлением Иосифа Бродского на психиатрическое обследование (вот как аукнулась злосчастная справка). После трехнедельного пребывания в закрытой психбольнице Бродский снова был доставлен в суд с заключением о его вменяемости. Существуют две стенограммы обоих «судов над тунеядцем Бродским». Одну подпольно, на коленях, на маленьких листочках бумаги, невзирая на запреты судьи, сделала журналистка Фрида Вигдорова (её в конце концов вывели из зала суда), вторая сделана неким Яковом Лернером на основе магнитофонных записей, которые он совершенно открыто вел во время процесса. Меня мало интересует личность и побуждения Якова Лернера. Упомяну лишь, что он был одним из авторов газетных статей и руководителем Добровольной народной дружины Дзержинского района Ленинграда. И еще напомню, что в эти годы ДНД были не такими, чисто номинальными образованиями, какими они стали в 70-80-е годы. Тогда они были не столь безобидны, это они резали штаны «стилягам», если эти штаны оказывались уже, чем четыре спичечные коробки, это они стригли так называемых «проституток». Но вернемся к стенограммам: они обе тенденциозны, но их наложение дает довольно цельную картину происходившего.

Судья Бродскому: Признаете ли вы себя виновным? Бродский: Может признАю, может, подумаю (стенограмма Лернера).

Итак, судят «тунеядца». Линия защиты - доказать, что Бродский деньги зарабатывает, хотя и мало (есть документальные подтверждения о заработках примерно 35 рублей в месяц, а надо доказать, что этот заработок превышает 65 рублей - официальный прожиточный минимум). Ситуация совершенно дикая, моя восьмидесятилетняя соседка получала в эти годы пенсию «по утрате кормильца» в 18 рублей в месяц. Ее тоже судить? Все понимают, что судят не за это. Упоминаются изъятые дневники Бродского , которые он пытался писать в возрасте 14-15 лет, всплывает касательство к делу Шахматова-Уманского. В общем Бродский - плохой человек!

Из стенограммы Лернера: Зам директора Эрмитажа Логунов: «Бродский с приятелями разложили на ступеньках Эрмитажа консервы, другую закуску, поставили бутылку водки. Мне пришлось с помощью охраны задержать их и передать в Дзержинское отделение милиции» Судья: «Это правда?»

Бродский: «Правда, только он забыл сказать, что сам был, как скотина, пьян».

 

Вот тут, по-моему, самое время несколько отвлечься от суда и прочесть стихи:

Рождественский романс

(Евгению Рейну, с любовью)

«Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,

Как будто жизнь качнется вправо,

Качнувшись влево.»

Вот, что хотите делайте, но я не могу поверить, что эти стихи написал хулиган. Ну да. Сохранились, судя по стенограммам, следы прежнего «гусарства», но... Суд и не подозревал, да его это и не интересовало, что судят они уже совершенно другого человека. Он и раньше-то был хулиган не столько «по природе», сколько, так сказать, по обстоятельствам. А уж теперь... Бродский вообще не вписывается в тот образ «разложившейся молодежи»: в фарцовке не замечен, не «стиляга», туфли на «манной каше» не носит, лохматого пиджака не имеет. Есть у него один костюм и, вроде, ему достаточно. С иностранцами.... Вот, вот... Давайте вернемся в суд:

Логунов: «В залах Эрмитажа Бродский заговаривал с иностранцами, а его друзья Кузьминский и Уманский раздавали иностранцам печатные листы со стихами» (стенограмма Лернера).

Вот оно, это с точки зрения власти грех посерьезней хулиганства.

Стенограмма Фриды Вигдоровой воссоздает атмосферу суда:

 Судья: «Чем вы занимаетесь?»

 Бродский: «Пишу стихи. Перевожу».

 Судья: «Почему вы не работали?»

 Бродский: «Я работал, я писал стихи.»

Судья: «Кто причислил вас к поэтам?»

 Бродский: « Я думаю это от Бога».

Судья: « Что полезного вы сделали для родины?»

 Бродский: «Я писал стихи. Это моя работа».

 Стенограмма Лернера только добавляет красок: Шум в зале, реплики: «Ты паразит, Бродский!” Судья: «Гражданин Бродский, продолжайте». Бродский: «О чем говорить, если здесь сидят все те, кто ненавидит евреев...»

-Они его доканают!- написала в своем дневнике Лидия Чуковская.

И как апофеоз суда, справка от Ленинградского отделения союза писателей: Иосиф Бродский поэтом не является. Приговор - пять лет ссылки.

Сейчас для тех, кто помоложе, все это выглядит полным абсурдом, а те, кто постарше, удивляются мягкости приговора, в последующие годы приговоры были гораздо свирепее. От совсем молодых даже приходилось слышать (вернее, читать в интернете), что это, мол, сами евреи для того, чтобы создать рекламу Бродскому, затеяли этот процесс, нашли нужного судью, который и вынес мягкий приговор. По уровню логики эта версия сравнима лишь с утверждением, что это сами американцы организовали в 2001 году атаку на небоскребы-близнецы. Как будто бы и нет резонов о чем-то спорить по этому поводу. Но все же здесь, видимо, следует напомнить исторические реалии того времени.

Прошло совсем немного лет со времени 20 съезда КПСС, где главным тезисом было «восстановление социалистической законности». Только что вернулись из заключения, из тюрем и лагерей, люди, попавшие туда в конце тридцатых годов.Только что Хрущев громогласно заявил:- «В СССР нет политических заключенных». В обществе пропал страх. Нет, это неверно - пропал ужас, страх, особенно у тех, кто постарше, остался. А вот те, кому во время 20-го Съезда было лет по восемнадцать, их потом называли шестидесятниками, на какое-то время приняли все слова за чистую монету. И власть оказалась перед выбором, как и невинность соблюсти в рамках «социалистической законности», и вожжи не выпустить. Вот она и нащупывала новые способы, но у человека вступившего в противоборство с властью, не было абсолютно НИКАКИХ шансов.

Бродский общается с иностранцами? Так он же тунеядец!

Гинзбург затеял «самиздат?” Так он же уголовник! (Он действительно осужден на два года тюрьмы, но не за самиздат, а за то, что (вы не поверите!) сдавал в вечерней школе экзамен вместо товарища. Через некоторое время Гинзбург уже получил срок в восемь (!) лет.


Итак, ссылка, по этапу - село Норенское (14 дворов), Коношского района Архангельской области. «Какую биографию делают нашему рыжему!»,- воскликнула тогда мудрая Ахматова.

С процессом Бродского у власти всё же вышла осечка. Слишком шумным этот процесс оказался. Стенограмма Вигдоровой ходила по рукам, попала за границу. В защиту Бродского выступали уважаемые люди, к ранее указанным фамилиям добавим Шостаковича и Сартра. К тому же, Хрущева уже не было на «посту №1» и все глупости можно было свалить на него. Целесообразнее было проявить мягкость, помиловать тунеядца. Его и помиловали, через полтора года.

А за это время за границей вышла книжка (без всякого участия автора) «Стихотворения и поэмы».

«Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

 На Васильевский остров

 я приду умирать...»

Все попытки опубликоваться на родине оказались безрезультатны. И Бродский уже сам готовит заграничное издание новой книги «Остановка в пустыне».

Вот стихотворение из этой книги, которое называется «Шесть лет спустя». Там есть слова «грозил пожаром Турции закат» - не подумайте, ради бога, что герои смотались куда-нибудь в Анталию. Оно было написано в 1968 году, когда об этом и подумать было невозможно. Просто, провели лето в Крыму. Вы помните, может быть, что тогда - далеко заплыть в море называлось «сплавать в Турцию». Ну, а то, что у автора солнце встает не с той стороны, я ему прощаю, поскольку все равно люблю это стихотворение.

Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля - дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.

Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадет, то думалось - навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.

Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ;
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.

Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.

Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари, на старом
диванчике, что - прежде, чем возник -
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.

Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе - работаешь ли, спишь ли,

но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным входом в будущее вышли.
(1968 )

Долго все это продолжаться не могло. Ожидался приезд в Москву президента США Никсона. И в мае 1972 г. Бродского пригласили в ОВИР с убедительным предложением выметаться из страны, «иначе вас ждут серьезные неприятности». Последний срок - 4 июня!

Вот он и уехал. Уехал один, без родителей. Уезжали тогда навсегда. И насколько мало мы знали о жизни «там», свидетельствует история, рассказанная Людмилой Штерн. Это лучший анекдот, который я услыхал в последние годы. В пересказе это выглядит примерно так:

«Прихожу к Бродским. Они расстроены: - Вот, Александр Иванович по телефону с Осей поругался! - Что, почему? - Я Осю спрашиваю (идише мама!): «Что ты сегодня обедал?» -Да какая разница! Ну, индейку, арбуз, клубнику с мороженым. Тут Александр Иванович в ярости бросил трубку. - Он издевается - какой арбуз, какая клубника в январе!!!»

Начался новый этап в жизни Поэта Иосифа Бродского.

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

 

 

Комментарии

Автор «Заметки об Иосифе Бродском» применил для характеристики творчества Бродского слоган «Утонченность и надменная изысканность», в котором «не стоит разбираться в грамматике или прослеживать сквозную смысловую канву», надо лишь слушать «собственные эмоции!». Это его мнение, имеет право. Не мне судить, тем более я не понял, что или кого эти слова характеризуют: поэзию поэта или личность поэта. Далее автор разделил читающую публику на равнодушных с почтением, просто почитателей и противников, а друзей на доброжелательных, настоящих и скрытых. Что ж, ему видней.
Но далее интересно. Автор определяет главную тему заметок, «тему разговора», периодом до 1972 года, когда Бродский вынужден был покинуть СССР. Далее следует жизнеописание Оси Бродского, как бы со стороны стороннего, назовем его, доброжелательного наблюдателя. Поведение Оси ни вписывалось в общепринятые нормы поведения советских ( а тем более еврейских) мальчиков - бросил школу после 7 класса, с 15 лет начал работать где попало, по мнению многих просто «лоботрясничал», а он просто искал себя, «делал из себя человека», как он написал впоследствии. Но все это, по большому счету, никого не волновало, кроме его родителей. И продолжалось это до тех пор, пока Иосиф Бродский не стал писать стихи. Стихи неоднозначные по качеству, но их тематика почему-то пугала власти, не совсем понятные, но явно талантливые (это сразу поняли признанные корифеи русской и советской поэзии). Стихи Бродского легальные журналы публиковать отказывались, так он умудрился их напечатать в каком-то поэтическом сборнике «Синтаксис». Мало того, его стали печатать за границей. Этого власти допустить уже не могли. Одно дело, поэты Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, которым разрешались, в допустимых пределах, читать в своих выступлениях перед тысячной аудиторией стихи на темы, ранее запрещенные . Но этот «недоучка», возомнивший себя поэтом, да еще заявляет, что это его работа. Да он просто дискредитирует советскую поэзию.
И Бродскому выносят приговор – пять лет принудительного труда за тунеядство, но вскоре пришлось освободить (уж слишком известным он стал за границей). Поэта Иосифа Бродского на родине по-прежнему не публикуют, а за границей выходит его сборник «стихов и поэм».
И власти принимают решение: лишить гражданства и выслать неудобного поэта из страны.
Удивительное дело. Как советские власти умели со сто процентной вероятностью выявлять будущих нобелевских лауреатов, а затем или гнобить их в собственной стране, или высылать из страны.
Всего в России было 5 лауреатов нобелевской премии по литературе. Оставим в стороне Михаила Шолохова.
Иван Бунин, удостоен премии в 1933 году «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы» (после событий в октябре 1917 года, которые он описал в книге «Окаянные дни», эмигрировал из советской России во Францию в 1920 г.)
Борис Пастернак, удостоен премии в 1958 году «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы» (был вынужден отказаться от премии под угрозой высылки из страны)
Александр Солженицын, удостоен премии в 1970 году «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы» (с 1945 по 1953 года был в исправительно-трудовых лагерях). Нобелевскую награду принял заочно, так как боялся, что не сможет вернуться на родину.
Иосиф Бродский удостоен премии в 1987 году «за многогранное творчество, отмеченное остротой мысли и глубокой поэтичностью» (в марте 1964 года приговорен к пяти годам принудительного труда в отдаленной местности, но в сентябре 1965 года освобожден под давлением мировой общественности, выдворен из страны в 1972 году.)
Таким образом, судьба Бродского была предопределена. Если бы он не был выслан из страны, то и не был бы, с большой вероятностью, нобелевским лауреатом.
Что касается поэзии Бродского, то она мне просто нравится. Как-то Владимира Познера спросили, как он относится к творчеству Иосифа Бродского, он ответил - его поэзией сильно не увлекался, это не «мой поэт». Но помню, что Самуил Яковлевич Маршак был в «страшном гневе», когда судили Бродского и «был очень высокого мнения о Бродском- поэте».
Так вот Бродский «мой поэт». Мне доставляет удовольствие читать его стихи, непредсказуемые, неожиданные рифмы делает чтение стихов увлекательным занятием. Немаловажное значение имеет содержание, идея, смысл стиха, который, как правило, не лежит на поверхности. Требуются определенные усилия, неоднократное чтение стиха, чтобы понять скрытый смысл. При этом неважно, что читатель сразу и не уловит то главное, что хотел донести автор. Важно, что стихи Бродского заставляют мыслить, и само это приносит удовлетворение.
Не будем сейчас касаться поэтического мира Иосифа Бродского, суть которого некий критик описал сторонами квадрата: «отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония», а почитаем стихи поэта, написанные в 1971-1972 годы, перед тем, как был выслан из страны.
Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако — сильно.
Я считал, что лес – только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке — ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не даёт побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишена мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
1971 г.

Мы не пьём вина на краю деревни.
Мы не дадим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скушно плакать.
Мы дугу не гнём пополам с медведем.
Мы на сером волке вперёд не едем,
и ему не встать, уколовшись шприцем
или оземь грянувшись, стройным принцем.
Зная медные трубы, мы в них не трубим.
Мы не любим подобных себе, не любим
тех, кто сделан был из другого теста.
Нам не нравится время, но чаще — место.
Потому что север далёк от юга,
наши мысли цепляются друг за друга.
Когда меркнет солнце, мы свет включаем,
завершая вечер грузинским чаем.
2
Мы не видим всходов из наших пашен.
Нам судья противен, защитник страшен.
Нам дороже свайка, чем матч столетья.
Дайте нам обед и компот на третье.
Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны во лбу лягушки,
бородавок на пальцах и прочей мрази.
Подарите нам тюбик хорошей мази.
Нам приятней глупость, чем хитрость лисья.
Мы не знаем, зачем на деревьях листья.
И, когда их срывает Борей до срока,
ничего не чувствуем, кроме шока.
Потому что тепло переходит в холод,
наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
Не рассудок наш, а глаза ослабли,
чтоб искать отличье орла от цапли.
3
Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем, кому нам сказать «не надо».
Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
или сына в майке не встать нам снами.
Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.
То не колокол бьёт над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжём бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему всё так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи.
1972

Большое спасибо автору за эти заметки. Для меня это не только напоминание о большом поэте, но и воспоминания о студенческой ленинградской юности, одним из главных открытий которой был Бродский.
Мы окончили школу в 1965 году, но даже в нашей физмат школе, где преподавание велось почти на университетском уровне, литература преподавалась в основном классическая или очень советская. Стихи Пастернака, Ахматовой, Цветаевой упоминались с обязательным эпитетом «упаднические». Да и прочесть эти стихи было негде.
Поэтому мы, дети «разгула демократии», как только поступили в университет (наш Васильевский), с таким энтузиазмом окунулись в неофициальную культуру - стихи, барды, песни на стихи Бродского. «Пилигримов» наизусть помню. Одна из любимых - «Романс скрипача» (https://kulturologia.ru/blogs/060316/28709/). А когда читаю «Рождественский романс», всегда вижу Адмиралтейский кораблик, хотя стихи о московском Александровском саде. Бродский навсегда остался для меня Поэтом моей юности, когда самым дорогим подарком была синяя папочка с машинописной копией стенограммы суда над Бродским Фриды Вигдоровой и парой десятков его стихов

В самом деле какие-то проходные заметки. Для чего, чтобы отметиться? Ничего нового,оригинального, кроме того, может, что вот мама Оси была когда-то майором СМЕРША - очень большой вклад конечно: сколько же надо было мукалатуры перекопать для этого автору! Гип-гип - ура!!

Эх Joseph, ну зачем Вы так? Статья не понравилась - ладно, может быть. Или поднялось давление, болит колено, суп был невкусный, жена с утра чем-то разбесила?
Я не отношусь к фанатам Бродского, да и вообще к стихам довольно равнодушен. Но по мне - статья очень хорошая. И я, бывший харьковчанин, помню, как и Марина, автор комментария (см. выше) свои ощущения ранней юности. Помню, как девушка-ленинградка сказала мне в Пярну в 64-м о суде над Бродским. Это был один из первых политических процессов послесталинской эпохи, и думаю, именно тогда я начал ощущать глубокую неприязнь к советской власти. А потом все остальные суды 60-х - Гинзбург и Галансков, Синявской и Даниэль... Спасибо, хоть и запоздалое, автору. А вот и короткое двустишие Бродского - помню его (двустишие) по постеру в Нью-Йоркском метро:
Sir, you are tough and I’m tough
But who will write whose epitaph?

Мне "нравятся" некоторые "наши писатели" разных статей и комментарий. Сначала, они откровенно заявляют, что ничего не понимают в обсуждаемой области. Потом также откровенно начинают обсуждать предлагаемую тему и, естественно, несут чепуху. Один автор заявляет, что он не философ и "нам не дано предугадать" - затем пишет "философскую" статью и заключает её глупостью. Правда, в другой раз и в другой не философской статье, он же создал очень даже неплохой текст. // Автор GregP заявляет, что к стихам равнодушен. Т.е. не разбирается. Потом предъявляет своё дилетантское мнение. Зачем, если равнодушен? И приведенный стишок - глуповат.

Г-н Коллендер, видимо от скуки (это, что называется, мягко выражаясь), Вы пишете комментарии, которые читать смешно и грустно. Смешно, потому что Вы всегда звучите на негативно-поучительной ноте и делаете «выводы», которые никак не следуют ни из комментируемого текста, ни из Ваших собственных предположений. Попробую объяснить.
Вот Вы пишете, автор признаётся, что он не философ, а потом пишет философскую статью. Что же здесь парадоксального? Вот Вы, например, не критик, а пишите критические замечания. Я считаю - это нормально. Ведь текст-то не узко-специальный, и каждый человек, в т.ч. неспециалист, может обсуждать произведение искусства, прогноз погоды, политическое мнение и т.п. До сих пор понятно?
Далее, я вот пишу, что к стихам равнодушен, следовательно в них не разбираюсь. Я, скажем, полностью равнодушен и к электрическим сетям и системам (хочу, конечно, чтобы они нормально работали), но это моя институтская специальность, и я проработал в этой области лет 10, т. е,, наверно, до определенной степени разбираюсь. И мнение мое, если я его выскажу, никак не будет дилетантским.
Кроме того, мой комментарий был не о стихах, а о том впечатлении, которое произвёл на меня, пацана-старшеклассника, суд над Бродским. Читать надо повнимательнее.
И последнее. Ваши комментарии (не только этот) переполнены словами типа глупость, чепуха и т.п. Грустно! Чем вызван такой негативизм? Попробуйте отойти от него, почувствуете себя лучше.

Свобода слова - это святое. Каждый имеет право высказаться. Но, увы, есть и такие,кто, мягко говоря, злоупотребляют этим правом и засоряют публичное пространство мусором. С какой стати вы отчитали неизвестного мне Иосифа? А, если критикуете,приводите веские обоснования,но не "больные коленки". И кому нужны ваши эмоции, типа "это смешно", без убедительных аргументов. Может быть вы сами "то во" и зачем они нам? // Вот вы пишите: "Попробую объяснить." И... не объясняете, а задаете очередной вопрос "Что тут такого?". Хотя ответ был в том комментарии: глупость предъявленная в статье. Критик, конечно, может быть не специалистом, но своё мнение он ДОЛЖЕН подтверждать не эмоциями, а логичными аргументами, полезными знать другим. Иначе это - болтовня./// Впрочем, в ближайшей вашей статье, я уверен, покажу вам ваши огрехи.

Г-н «санитар сайта», как вообще можно «доказать», почему некие высказывания вызывают смех или грусть? Это все равно, что пытаться «объяснить» ощущение сладости или, скажем, что такое весна. И как логически опровергнуть грубое обвинение в глупости, якобы содержащейся в статье или комментарии? Это просто некорректное, бестактное, не применимое в цивилизованной полемике обвинение. Допустим, Вы считаете мой данный комментарий «глупым». Докажите, буду рад почитать.
И конечно же, в моих статьях или рассказах (как и в любых других) всегда можно найти огрехи. Особенно при остром желании. За указания на реальные несуразности и т.п. буду искренне благодарен. Всего доброго.

Григорий Писаревский: "Допустим, Вы считаете мой данный комментарий «глупым». Докажите, буду рад почитать". // Я не уверен, что вы поймете в этот раз, потому что вспомнил интермедию Аркадия Райкина "А вас?". Может быть и вы вспомните? Все в зале смеются, зная что "Авас" - имя, но один дундук (Карцев) продолжает упорно понимать это произношение, как "А вас?". // Есть люди, которые понимают юмор, но есть такие, которые не понимают. Возможно и вы знаете таких. Вот вам быстрый ответ на ваш вопрос: "почему некие высказывания вызывают смех или грусть?" Более точно ответ такой: понимает ли один человек другого, зависит от интеллекта, воспитания и культуры слушающего человека. Вот вы сообщили, что равнодушны к стихам. Ваше дело, не моё. Происходит это потому, что вы так воспитаны и образованы. Вы просто лишены ещё одной радости в жизни. Ничего страшного. Есть люди без музыкального слуха. Они правильно танцевать не могут. Ну и что? - Живут же. При этом, надо только понимать, что они не могут рассуждать правильно в этих ущербных для них областях. В других областях возможно вполне - могут. // Вот вы сказали, что моё отрицание Бога - смехотворно. А недавно здесь, в "ЧАЙКЕ" была опубликована статья, в которой академики Гельфанд, Зельдович, Шкловский были представлены, как 100% атеисты. Они, академики., не верят в Бога, а вы верите. О чем это говорит? Ваш интеллект ниже их научного интеллекта. Вот и всё. Вы просто научно не образованы. Вам это понятно? И так всюду. Для того, чтобы что-то понимать и даже чувствовать, необходимо иметь адекватное образование, воспитание и, вообще, - мозги. Извините, сами напросились.

Вижу, вам очень хочется остаться победителем в нашей маленькой дискуссии. Okay, по очкам победа присуждается вам. Мои поздравления.

Григорий, я очень доволен, что вы не обиделись и даже поблагодарили. За это и вам спасибо. Вдогонку тому ответу добавлю. Человек может быть профаном и невеждой в одной области, зато талантлив в другой. История знает много великих гениев, которые, например в быту, демонстрировали отсутствие здравого смысла. Писать статьи - тоже надо уметь. Всегда найдётся такой проныра, вроде меня, который найдёт какую-то казявку в текста. Так что захотите писать статью - пишите, но будьте внимательны - критики найдутся.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки