Впервые издана книга поэтических переводов Анатолия Якобсона, учителя, диссидента, литератора. «Свободное дыхание печали» [1]- такое изысканное название, взятое из переводческого наследия мастера, дали ей составители [2] , о которых хочется сказать особо.
Дело в том, что изданию тома переводов Анатолия Александровича предшествовала целая цепочка акций по увековечению его памяти и продвижению его личности и художественных достижений в сферу общественного сознания. Занималась и продолжает этим заниматься группа энтузиастов, друзей, учеников, близких Анатолия Якобсона, ушедшего в 1978 году в возрасте сорока трех лет.
Последние пять лет жизни Якобсона пришлись на Израиль, там же в 2003 году родилась его Мемориальная страница, которую вплоть до своей смерти в 2008 году вел Василий Емельянов, муж близкой подруги Анатолия Александровича, филолога Юны Давидовны Вертман.
С 2008 года по сей день, вот уже десять лет, Мемориальную страницу ведет бостонец Александр Зарецкий, учившийся у Якобсона во Второй московской матшколе. Потому, наверное, Бостон, наравне с Москвой, городом, где Анатолий Александрович родился и где жило его сердце, стал местом «хранения памяти» учителя и диссидента.
Здесь в 2010 году, к 75 –летию Якобсона, тем же самым бостонским издательством M-Graphics, возглавляемым Мишей Минаевым, в свое время закончившим Вторую школу, был издан сборник воспоминаний «Памяти Анатолия Якобсона» [3]. В своей рецензии [4] я назвала его «Многоголосое свидетельство» - такое большое число имен включила эта книга - коллеги, друзья, ученики, соратники по противостоянию власти, просто близкие люди – все, каждый по-своему, говорили об этом человеке.
А спустя какое-то время после появления этой книги ее составители провели в здании Бостонского университета ее многочасовую презентацию, где выступали авторы, правозащитники, музыканты, где звучал со старых кассет голос самого Якобсона.
Тот долгий вечер, на который съехались ученики и друзья Якобсона со всей Америки и из других стран, невозможно забыть. Именно после него кинорежиссер Сергей Линков, до того про Анатолия Якобсона не слыхавший, решил снимать о нем фильм. Идею поддержал все тот же Александр Зарецкий. На собранные в 7 странах (Россия, Израиль, Америка, Канада, Австралия, Бельгия и Германия) деньги был снят, на мой взгляд, замечательный фильм «Толя Якобсон из Хлыновского тупика» (2014).
И вот сейчас передо мной лежит еще один плод совместных усилий друзей Якобсона - книга его поэтических переводов.
В дневниках Якобсона, отрывки из которых также включены в сборник, есть строчка, поставленная составителями в эпиграф: «Книга переводов моих посвящается Гелескулу».
Якобсон с Гелескулом дружил. Анатолий Гелескул (1934 -2011) горный инженер по образованию, нашел свое призвание в переводах, переводил в основном с испанского и польского и оставил нам колдовского Лорку на русском языке. Предисловие Гелескула, когда-то не попавшее в сборник «Почва и судьба», предваряет нынешнее издание.
Гелескул пишет, что для него осталось загадкой, «как удавалось Якобсону, не зная языка, слышать подлинник». Второй загадкой он называет то, что, достигнув успеха в решении поэтической задачи, Анатолий часто бросал работу, не хотел переводить «по инерции». И это наблюдение напомнило мне признание Блока, что «Соловьиный сад» завершил собой период, больше так писать было нельзя, ибо это было легко...
Нет сомнения, что в своих переводах Лорки Якобсон следует за Мариной Цветаевой. Пять стихотворений, ею переведенных, некая точка отсчета для прочих переводчиков. Все помнят эти маленькие шедевры - «Пейзаж», «Селенье», «Гитара»...
А вот якобсоновский «Крик»:
Эллипс крика
Стянул ущелья
Петлей тугой.
Из-за маслин
Сквозь ночную синь
Черной дугой – А-а-а-ай!
Криком – смычком
Пробуждена,
Затрепетала
Ветра струна.
А-а-а- ай!
Два миникатрена, скупо, но осязаемо развивают тему крика, подхваченного и повторенного ветром. В стихах подлинника живет глубинное пение андалузцев – «Канте хондо». Как передать его по-русски? Единственностью слова, точностью метафоры, музыкальностью и колдовством поэтической фактуры... И если здесь наяву нет любви и смерти – главных героев Канте хондо, - то они где-то недалеко.
Жизнь Лорки трагически – от выстрела франкиста - оборвалась в 38 лет в родной для него Гранаде.
Еще один испанский поэт, переведенный Якобсоном, Мигель Эрнандес (1910-1942), младший современник Лорки, умер в тюрьме совсем молодым – в 32 года. И, может, прав Гелескул, когда обращает внимание на трагические судьбы всех поэтов, переводимых Якобсоном? Видно, ощущал он в них и в их стихах некоторую родственность, возможно, провидел свой ранний, в 43 года, уход.
Мне представляется, что переводы из Эрнандеса – вершина переводческой работы Якобсона. Особенно хороши все стихи про быка, составляющие в подборке, не знаю, случайно или нет, некий цикл.
Из трех стихотворений самое мощное - по силе переданных эмоций – первое.
Как бык, порожден я для боли, и жгучим
клеймящим железом, как бык, я отмечен.
Мой бок несводимым тавром изувечен.
мой пах наделен плодородьем могучим.
Как бык, не владею я сердцем гремучим,
огромное сердце измерить мне нечем.
Твой лик воссиял. Поединок извечен.
Я бьюсь за любовь твою, жаждою мучим.
Как бык, беспощадно я взыскан судьбою,
и в пене кровавой язык мой клокочет,
и грузный загривок взметен в разьяреньи.
Как бык, за дразнящей гонюсь я тобою,
и шпага насмешки пронзить меня хочет.
Я бык, я растравленный бык на арене.
Сонет Эрнандеса переведен с подлинным мастерством и силой. Рифмы клокочут и бьют. Найдены именно те слова и эпитеты, которые важны для самоиндефикации человека как быка, - жгучее клеймящее железо, пах, могучее плодородье, гремучее сердце, кровавый язык, грузный загривок, разьяренье... Этот сонет не льется, он режет и жжет.
Любопытную дискуссию вызвал якобсоновский перевод еще одного страдальца, поляка Адама Мицкевича (1798 - 1855), с 1829 года, находящегося в изгнании и при жизни так и не увидевшего родины. Анатолий Якобсон выбрал для перевода важнейшее для истории русско-польских отношений стихотворение «К русским друзьям»(1832), включенное автором в неоконченную поэму «Дзяды».
Перевод, сделанный Якобсоном незадолго до смерти, сопровождает статья его друга, писателя Владимира Фромера «Голос с того света». В ней он утверждает, что «В отличие от ремесленнической работы Левика, перевод Анатолия Якобсона – не слепок с оригинала, а живое воспроизведение, пусть и не воссоздающее в мельчайших деталях каждую подробность подлинника, зато обладающее теми же, что подлинник, качествами».
В переводе Вильгельма Левика Фромер замечает очень важное смысловое искажение: там, где у Мицкевича проклятье народам, убивающим своих пророков, Левик пишет: «Проклятье палачам твоим, пророк народный!» И здесь трудно не согласиться с критиком.
Но в статье приводится мнение Лидии Чуковской по поводу якобсоновского перевода, высказанное ею в письме. Она, как и Фромер, чрезвычайно высоко ставит перевод Якобсона, называя работу Левика (а она на тот момент считалась хрестоматийной), «ремесленной мертвечиной», но и у Анатолия находит ряд существенных недостатков: «Две ударные строфы: о Рылееве и Бестужеве, не ударны, не убедительны, потому что синтаксически сбивчивы».
Приведу здесь три начальных строфы стихотворения в переводе Якобсона и Левика.
Вы помните ль меня? Когда о братьях кровных,
Тех, чей удел – погост, изганнье и темница,
Скорблю – тогда в моих видениях укромных,
В родимой череде встают и ваши лица.
Где вы? Рылеев, ты? Тебя по приговоре
За шею не обнять, как до кромешных сроков,-
Она взята позорною пенькою. Горе
Народам, убивающим своих пророков!
Бестужев! Руку мне ты протянул когда-то.
Царь к тачке приковал кисть, что была открыта
Для шпаги и пера. И к ней, к ладони брата,
Плененная рука поляка вплоть прибита.
(пер. Анатолия Якобсона)
Вы помните ль меня? Среди моих друзей,
Казненных, сосланных в снега пустынь угрюмых,
Сыны чужой земли! Вы также с давних дней
Гражданство обрели в моих заветных думах.
О где вы? Светлый дух Рылеева погас,
Царь петлю затянул вкруг шеи благородной,
Что, братских полон чувств, я обнимал не раз.
Проклятье палачам твоим, пророк народный!
Нет больше ни пера, ни сабли в той руке,
Что, воин и поэт, мне протянул Бестужев.
С поляком за руку он скован в руднике,
И в тачку их тиран запряг, обезоружив.
(пер. Вильгельма Левика)
Выскажу крамольное мнение, что в данном случае каждый выбирает перевод «по своему вкусу». Левик был переводчиком талантливым, просто у них с Якобсоном разные подходы к передаче оригинала.
И в этой связи стоит обратиться к статье Анатолия Якобсона «О мастерстве перевода: два решения, или еще раз о 66-м сонете». В статье сравниваются два наиболее известных перевода 66-го сонета Шекспира – Маршака и Пастернака. («Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж...» и «Измучась всем, я умереть хочу»).
В своем анализе Якобсон исходит из позиции переводчика. В случае Маршака это позиция трибуна... грозно обличающего пороки. Отсюда и возвышенный стиль, и афористичность речи. У Пастернака сонет – лирическая исповедь, «тихо произносимая жалоба», в которой естественны разговорные интонации, обыденные слова. По всему видно, что сам автор статьи всецело на стороне Пастернака и именно его перевод считает наиболее адекватным подлиннику .
Каких только поэтов Якобсон ни переводил – кубинских, аргентинских, армянских, даже конголезских.
Переводил он и с идиша - опять же по подстрочнику. Но как свободно ложатся слова в переведенных им стихах Исаака Платнера (1895-1961), еще одного поэта со сложной судьбой, в 1930-х переехавшего из США в Минск и после убийства Михоэлса осужденного на 25 лет за «шпионаж и антисоветскую националистическую деятельность».
Мне осень сама поверила
Секрет своего естества:
Живым остается дерево,
Должна умереть листва.
Увядшей листвы кружение
Да сумрак пустых аллей
Волнуют воображение,
А жизнь – все милей, милей.
1957
Не правда ли, такое впечатление, что никакой это не перевод, а собственные стихи Анатолия Якобсона? И как это близко словам Бориса Пастернака: «Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности».
Нельзя не сказать, что нетолстый этот томик в мягкой обложке выпущен с необыкновеннным тщанием и зримой любовью. Снабжен фотографиями, факсимильными копиями автографов стихов, интересными иллюстрациями к каждому разделу – от английской поэзии до чилийской, выполненными Марией Кореневой. Ее рисунок – белая на черном фигура человека с крылом, устремленная в небо, украсил обложку.
Томик лирической поэзии снабжен таким количеством комментариев, записей выступлений, дневниковых заметок, писем и статей – самого Якобсона и его близких, что наводит на мысль , что это академическое издание. Составители потрудились не на пятерку, а на десятку!
Совсем близко к концу книги помещено прощальное стихотворение Давида Самойлова «памяти Анатолия Якобсона». И если задуматься, почему этот горестный плач по другу, покинувшему Россию, не обретшему покоя в Израиле и по собственной воле прервавшему свою жизнь, попал в сборник поэтических переводов, можно ответить так. Подаренная нам книга гораздо шире своего названия. Она вместила не только поэтические переводы, а целую человеческую жизнь. И вслед за Давидом Самойловым, мы все, читатели книги и ее составители, можем повторить щемящий конец его «Прощания»:
Когда преодолен рубеж,
Без преувеличенья, без
Превозношенья до небес
Хочу проститься.
Ведь я не о своей туге,
Не о талантах и т. п. –
Я плачу просто о тебе,
Самоубийца.
1978-1979
____________
[1] Свободное дыхание печали. Поэзия в переводах Анатолия Якобсона. M-Graphics, Бостон, 2018. Составители: Александр Зарецкий, Василий Емельянов, Георгий Ефремов, Майя Улановская.
[2] Среди составителей книги двое - Александр Зарецкий и Георгий Ефремов – ученики Якобсона, Майя Улановская – его первая жена и мать его сына Саши.
[3] Памяти Анатолия Якобсона. Сб. воспоминаний к 75-летию со дня рождения. Составители А. Зарецкий и Ю. Китаевич. Бостон, 2010.
[4] Ирина Чайковская. Многоголосое свидетельство. Об Анатолии Якобсоне. Нева, 2011, № 8.
-------
Оригинал: Журнал ЗНАМЯ, №2, 2019
Комментарии
Якобсон и подход к переводу
Я присутствовал на вечере, посвященном Якобсону, где было много прекрасных художественных выступлений (вел вечер Марк Чульский). Поскольку я во 2-й школе не учился (а в 239-й), то до этого я с Якобсоном знаком не был. Меня заинтересовал его подход к переводу и я нашел несколько оригиналов, с которых он переводил. Пример блестящего перевода - "Кармен" Мигеля Эрнандеса. И форма, и содержание и колорит оригинала переданы прекрасно. С другой стороны, перевод стихoтворения Честертона "The Englishman" о Св. Георге меня поставил в тупик. Я даже подумал, что есть какое-то другое стихотворение Честертона на эту же тему (оказалось - нету). Я попробовал понять, почему перевод был до такой степени отличен от оригинала, но потерпел неудачу. Иногда бывает, что и выдающийся поэт совершает при переводе ошибку. Например, замечательный по звучанию перевод стихотворения Лорки "La guitarra Poema de la siguiriya gitana", сделанный Цветаевой содержит целый сегмент, который совершенно меняет смысл стихотворения, скорее всего из-за ошибочного понимания испанской грамматики (я это понял, когда перевел это стихотворение на английский). В переводе Якобсона подобной проблемы не видно. Таким образом причина, побудившая его значительно отойти от оригинала, остается загадкой, по-крайней мере для меня.
По лучшим образцам
Тоже нашла в книге несколько переводов, показавшихся "странными", даже без сверки с оригиналом. Но будем судить о переводчике, как и о поэте, по его высшим достижениям...
Догадка Якобсона о "Двенадцати"
В Самиздате я читал его работу о Блоке, где он дает объяснение заключительным строкам поэмы, "В белом венчике из роз / Впереди Исус Христос". Мне тогда оно показалось убедительным, потом я его позыбыл, о чем очень жалею. Не напомните ли?
Христос или Антихрист
Коля, я сейчас посмотрела - и меня тоже поразила эта догадка. Блок говорил, что во главе 12-и должен идти Другой. Коммунисты считали, что этот Другой - комиссар. А Якобсон, на мой взгляд, правильно нашел имя этого Другого - Антихрист.
Добавить комментарий