Из стороны в сторону
В нью-йоркском бюро русской редакции Радио "Свобода", когда оно ещё находилось по адресу Бродвей 1775, сразу за входной дверью второго этажа располагался зал с американским начальством. Из сотрудников-американцев по-русски говорил только Джин Сосин, но он бывал у нас редко. Директором бюро был чиновник по фамилии Крач. Не помню, за что он отвечал, но очень важничал.
Коллективная фотография сотрудников нью-йоркского бюро русской службы Радио "Свобода". Сидят: Эмма Тополь, Ольга Галкина, Берта Сковронская, Марина Ефимова, Сева Каплан. Стоят: Александр Сиротин, Евгений Рубин, Евгений Муслин, Александр Генис, Александр Журбин, Вадим Консон, Юрий Гендлер, Пётр Вайль, Соломон Волков, Владимир Морозов, Аркадий Львов, Борис Парамонов
Доступ к нему охраняла его секретарь Ирина Клионская. Другой кабинет занимал Арч Паддингтон. Плохо видящий, с толстенными стёклами очков, достаточно известный в Америке политолог, исследователь, уникальных знаний человек, сидел, низко склонившись над газетой, журналом или над собственной рукописью.
Мы, новостники, часто просили его высказаться в передаче по поводу того или иного политического события. Паддингтон всегда был готов помочь. Пройдя мимо кабинета Крача, мы попадали в другой зал, где работали редакторы: раньше Шидловский и Сильницкая, затем Гендлер, Пётр Вайль, Муслин. И ещё секретари-машинистки Берта Сковронская, Ольга Галкина и Рая Вайль.
Позже Гендлер привлёк Раю к радиожурналистике, а Галкину сделал автором программ. К авторам репортажей, то есть ко мне, Морозову, Рае Вайль присоединилась неизвестно откуда появившаяся у нас красавица Надя Попова, которая вскоре была убита неведомо кем и за что. А Галкину взял менеджером в ресторан "Русский самовар" его владелец Роман Каплан. Я же проработал внештатным сотрудником Радио "Свобода" более 30 лет.
Пройдя зал редакторов и свернув направо, мы попадали в длинный коридор, вдоль которого были расположены студии. Параллельно этому коридору был другой, поделённый на офисные кубики, в которых сидели наши звукооператоры. Они ждали, когда их позовут в студию, чтобы записать штатного или внештатного автора, а потом подрезать и смонтировать магнитофонную плёнку, хранившуюся на огромных железных катушках-бобинах. Звукооператоры заслуживают отдельного рассказа.
Худенький, невысокий Вадим Консон во время обеденного перерыва, слегка ослабив на животе пояс, неторопливо хлебал какой-нибудь суп, купленный в ближайшем кафе, а закончив трапезу, напевал песенки типа "А деньги летят, наши деньги как птицы летят, и некогда нам повернуть их назад", или "Деньги вы мои, гуси-журавли, вы куда летите, братцы? Если б только вы, вы понять могли, как без денег трудно оставаться!"
В кубике рядом сидела Людмила Фиготина в окружении фотографий любимых мужчин - Элвиса Пресли и Муслима Магомаева. В следующем кубике - Дима Истратов: невероятно спокойный, немногословный, отлично знающий своё дело, но пьющий. Впрочем, я не помню, чтобы его пристрастие к алкоголю отражалось на работе.
Последним в истории нью-йоркской редакции звукооператором, принятым на работу, был Сева Каплан, который в свободную минуту мог, сняв туфли, встать у стенки вниз головой. Так он отдыхал. Все эти люди были по-своему одарёнными и очень музыкальными. Фиготина (она же по первому мужу Карева) - дочь композитора Бориса Фиготина - получила хорошее музыкальное образование, работала когда-то в Москве музыкальным редактором в Доме звукозаписи: записывала вокалистов. У неё был красивый радийный голос, который хорошо ложился на микрофон, и она иногда выступала в роли диктора. Она могла быть очаровательной, даже соблазнительной кошечкой, но с очень острыми когтями: не любила, когда посягали на её пространство. Фиготина сама описала свой вспыльчивый характер в книге "Мила и Муслим: Музыка для двоих. Мемуары".
Сева Каплан, как и Мила Фиготина, был из музыкальной семьи. Я помню его отца - превосходного концертирующего пианиста Арнольда Каплана, ученика Гольденвейзера. Афиши с его портретом были расклеены по всей Москве. Я слушал его в Малом зале Консерватории. Сева не пошёл по стопам отца и не стал профессиональным музыкантом, в отличие от брата-скрипача Евгения Каплана, с которым я познакомился как-то во время встречи со знаменитым скрипачём и дирижёром Айзиком Стерном. Я брал у Стерна интервью, когда заметил молодого человека в концертном костюме со скрипкой в руке. Женя Каплан сказал мне, что его брат Сева тоже работает на радио "Свобода". Когда на следующий день я сообщил Севе, что познакомился с его братом, никакой реакции не увидел. Не помню, чтобы Сева вообще упоминал о том, что у него есть брат-музыкант.
Севу привёл на радио "Свобода" Дмитрий Истратов, возглавлявший отдел звукооператоров. Я не знал Диму по Москве, но слышал о его уникальных инженерно-технических способностях. Кажется, он, как и Сева Каплан, играл на гитаре. Словом, каким-то образом на "Свободе" собралась компания талантливых людей, работать с которыми было интересно и весело.
Те, кто числились в штате, радовались, что у них есть постоянная работа со всеми вытекающими плюсами - медицинскими страховками, оплаченным отпуском, регулярным повышением зарплаты, то есть всем тем, чего были лишены внештатники. Но когда вашингтонская администрация решила сократить финансирование Радио "Свобода", то были уволены именно штатные работники. А внештатники благополучно переплыли пороги, вышли на ровную гладь радиоволны и плыли по ней ещё многие годы.
Мне с детства хотелось работать на радио. Зная это, мне на день рождения сын подарил антикварный радиомикрофон в рабочем состоянии. Разыскал где-то и привёз. Вообще, работа с микрофоном требует мастерства. Маленькая железяка улавливает тончайшие голосовые нюансы и не терпит фальши. По радио очень хорошо слышно (мне, во всяком случае), когда говорящий лжёт.
Я плохо помню лица людей, с которыми встречался всего пару раз и давно. А вот голоса помню гораздо лучше. Видимо, сказывается профессиональный навык. Любовь к радио не позволяла мне отказываться от какой бы то ни было работы с микрофоном: в студии Радио "Свобода", на радио "Горизонт", потом на радио WMNB, на BBC, на "Голосе Израиля". Правда, роман с последними двумя компаниями был кратким, но об этом расскажу в другой раз.
Ещё одним моим долгосрочным увлечением была покупка недвижимости. Мои коллеги на Радио "Свобода", зная меня, не слишком верили в мой предпринимательский успех. Но, погружаясь в тонкости профессии домовладельца, я уже мог консультировать других. Ко мне с вопросами обращался Евгений Муслин, всё больше прислушивалась к нашим разговорам Мила Фиготина.
Многие сотрудники радио искали побочный заработок. Евгений Муслин давно купил такси и сдавал его в аренду водителям; вместе с Вадимом Консоном он издавал медицинский журнал для эмигрантов; а ещё интересовался недвижимостью. Юрий Жигалкин часто спрашивал у него: "Женя, ты уже сделал свой первый миллион?" В Америке на такие вопросы не отвечают, и Муслин таинственно помалкивал.
Когда у Людмилы Фиготиной появился друг по имени Пепе - невысокого роста, лысоватый, обаятельный, предприимчивый латиноамериканец, занимавшийся недвижимостью, он предложил своей даме тоже зарабатывать сдачей квартир в аренду. Пепе нашёл недорогой многоквартирный дом в латиноамериканском квартале бруклинского района Гринпойнт, а Мила, поверив в мой опыт домовладельца, предложила мне партнёрство.
Мы внесли по 20 тысяч долларов в качестве вступительного взноса, взяли в банке ипотечную ссуду. Я, в основном, занимался документацией, а Мила разбиралась с жильцами, выбивала плату у злостных неплательщиков. Она - крупная, белокожая, дородная дама в дорогой шубе, настоящая барыня, производила сильное впечатление на жильцов, многие из которых были нелегалами и не говорили по-английски.
Её разжалобить и обмануть было им гораздо труднее, чем меня, поэтому я редко общался с жильцами. В случае серьёзных конфликтов к делу подключался Пепе, который очень гордился тем, что его подруга - пышнотелая русская дама. Ох, и натерпелся он от неё! Я бывал свидетелем их ссор, доходивших порой до рукоприкладства. Тем не менее, Пепе очень хорошо относился к Миле и к ее сыну Даньке. Да и невозможно было плохо относиться к очаровательному, улыбающемуся мальчугану, сыну Муслима Магомаева.
Состояние дома было далеко не идеальным, постоянно возникали проблемы то с крышей, то с трубами. Я быстро устал от всего этого, но жалко было бросить дело, которое всё-таки приносило какой-то доход. Мила Фиготина быстро освоила профессию владельца недвижимости, и однажды наш общий знакомый врач Лазарь Кагановский от имени Фиготиной предложил мне выйти из партнёрства, получив свою долю, чтобы Мила стала единоличиным владельцем. Я согласился. Это был единственный, первый и последний случай моего делового партнёрства с кем бы то ни было. А у Фиготиной дело пошло, и после увольнения с Радио "Свобода" домовладение стало её основным бизнесом.
На Радио "Свобода/Свободная Европа" в Нью-Йорке у меня сложились очень тёплые отношения с другими, не русскими редакциями: с Украинской, которую возглавлял Юрий Дулерайн, с Белорусской, где работал Адам Акулич, с Польской.
Я давно знал польского журналиста Ежи (Юрека) Беккера. Познакомился с ним, бывая в Варшаве, потому что он переводил советских сатириков на польский язык. Он был довольно популярным политическим обозревателем варшавского радио. Во время военного положения и усиления цензуры, Ежи решил уехать в Штаты. Я встретил его в Нью-Йорке, где он устроился метрдотелем в ресторане. Интересный, седовласый, импозантный европеец, на котором прекрасно сидел костюм, Ежи Беккер обладал хорошим чувством юмора, говорил на нескольких языках с приятным польским акцентом.
Я спросил его, не будет ли он против, если я похлопочу за него перед главным редактором польской службы радио "Свободная Европа" в Нью-Йорке Яцеком Калабиньским? Юрек, как звали Ежи Беккера его друзья, очень обрадовался. На следующий день я подошёл к Яцеку, рассказал, что Ежи Беккер в Нью-Йорке, и спросил, не будет ли какой-нибудь работы для него. Оказалось, что Калабиньский слышал о Беккере. Я устроил им встречу, и Ежи стал внештатным сотрудником радио. Одновременно он делал с Дулерайном программы для Украинской редакции, со мной - политический обзор на русском радио, а ещё он сотрудничал с польским радио в Чикаго. После развала социалистического лагеря и краха коммунистического режима в Польше Ежи Беккер вернулся в Варшаву.
Журналисты часто работали сразу на нескольких работах, сотрудничая с радио и телевидением, печатаясь в газетах и журналах, выступая на сцене, читая лекции. Всё это сочетал и я сначала в Москве, а потом в Нью-Йорке.
Кроме того, в Нью-Йорке я попытался освоить новые для себя профессии: агента по продаже недвижимости (даже думал сдать экзамен на брокера) и агента по рекламе для радио "Горизонт" и журнала "Алеф". Но в силу характера я не мог заниматься торговлей, убалтывать клиента. Это гораздо лучше делали такие ассы сбора рекламы, как Олег Фриш и Григорий Винников. Они могли продать любой товар, прикрыв недостатки красивой обёрткой. Оба руководствовались старым правилом: "Не обманешь - не продашь". Гриша Винников, к сожалению, и дальше жил по этому правилу, что в конце концов заставило его бежать из Америки обратно в Россию.
Для "Горизонта" и "Алефа" упорно собирал рекламу пожилой человек по фамилии Мещанинов (в прошлой, советской жизни он был кандидатом технических наук). Секретарь организации CHAMAH Алла Синельникова привела в редакцию свою давнюю минскую подругу Раису Чернину, которая переехала в Нью-Йорк вместе с мамой из города Экрон, штат Огайо. По рекомендации Аллы, руководство организации предложило Раисе собирать рекламу. Так началось и моё с ней сотрудничество, которое вскоре стало более чем плодотворным.
Раиса не только собирала рекламу, но очень успешно организовывала интервью со знаменитыми американскими актёрами, музыкантами, политиками. Работа стала ещё интереснее. В области недвижимости тоже дело двигалось: я приобрёл ещё один дом в районе Брайтон-Бич - это был "руминг-хауз", то есть дом гостиничного типа, но с общими удобствами и общей кухней. Проблем прибавилось, а с ними приходило осознание, что не моё это дело.
Первой жертвой стал участок в Поконо. Я попытался его продать, но в то время недвижимость стала падать в цене и люди опасались вкладывать в неё деньги. Строить там дом я не собирался, а платить всякие взносы приходилось. На мои объявления о продаже никто не откликался, и тогда я просто отказался от своего владения. Во Флориде агентство по недвижимости не смогло сдать мою квартиру в кондоминиуме Порт-Шарлотта после отъезда жильцов, а мне надо было выплачивать долг банку, платить за стрижку кустов и травы на лужайке, за бассейн, за ремонт или замену потёкшего холодильника и так далее.
Я подумывал продать эту квартиру, но перед этим повёз сына и троих его одноклассников на юг во время летних каникул. Мы выехали на моей машине из Нью-Йорка на рассвете и к полуночи прибыли в Порт-Шарлотт. Мебели, кроватей в большой квартире не было. Спали на полу, благо было ковровое покрытие. На следующий день плескались в бассейне, играли в мяч, купались в водах Мексиканского залива. Потом ездили по разным городам и пляжам Флориды. Вернувшись в Нью-Йорк, я поручил флоридскому агентству по продаже недвижимости найти покупателя.
Тем временем в моей жизни произошли два важных события.
Сын успешно окончил школу и поступил в университет Хофстра на Лонг-Айленде под Нью-Йорком, в полутора часах езды от дома. У него уже были водительские права. Поскольку я хотел, чтобы он ещё некоторое время был под моим контролем и чтобы мы жили вместе, я купил ему новенький автомобиль (позднее осознал свою ошибку).
А второе событие: начались проблемы у радио "Горизонт", завершившиеся его закрытием. Это чувствительно ударило меня по карману. В то же время расходы резко возросли - это было связано с учёбой сына в частном университете. Стало труднее ежемесячно выплачивать банковский долг за Флориду. Квартира не продавалась. Пришлось принести её в жертву вслед за пенсильванским участком. Я перестал платить, и банк во Флориде забрал квартиру в счёт долга.
Добавить комментарий