Как-то днем, когда Тигран был на работе, она вышла из дома и отправилась в сквер, лелея тайную надежду, что на сей раз поднимет подкатившийся к ногам мячик и сильным, эффектным броском вернет его дерзким, так напугавшим ее в тот день мальчишкам. Она сядет на ту же скамейку, а мамаша с коляской снова окажется рядом и снова попросит ее присмотреть за спящим малышом. Когда женщина отойдет, она склонится над коляской и быстро-быстро, чтобы никто не успел заметить, коснется губами нежной персиковой кожицы младенца, вдохнет его упоительный молочно-сладкий аромат – аромат несбыточного материнства.
Подсознательно она угадывала – не одна лишь потребность пережить заново недавно пережитое влекла ее именно сегодня именно в этот сквер. Она чувствовала, что ей предстоит волнующая, одновременно радостная и болезненная встреча. Встреча, которую куда правильнее было бы избежать. Да только она, как всегда, не желала следовать доводам рассудка.
Хотя на листве, на аллеях сквера весело играли солнечные блики, из-за дальних домов со зловещей медлительностью выползала чернильно-сизая туча, грозя распластаться по всему небу. Девушка поднялась с пустой скамейки, на которую так никто и не сел, и медленно пошла вдоль аллеи, ощущая странный холодок под ложечкой и усиливающееся волнение. Все дальнейшее происходило, как в замедленном кино.
Навстречу ей шли две девочки-подростки. Держась за руки и весело болтая, они облизывали на ходу брикетики сливочного пломбира. Одну из них девушка видела впервые. Другая – в блекло голубых джинсовых шортах и коротенькой белой кофточке, кокетливо оставлявшей открытой полоску упругого смуглого живота – была Ритой!
Девушка оцепенела. У нее уже не было возможности свернуть с аллеи или хотя бы спрятать свое лицо. Оставалось лишь одно – ровным спокойным шагом и с отсутствующим видом пройти мимо. Но она поймала себя на том, что не хочет этого. Само провидение столкнуло ее лицом к лицу с родной сестрой, недосягаемой, заметно повзрослевшей, но все такой же бесконечно родной и близкой. Они были удивительно похожи – те же глаза, овал лица, такие же пышные, волнистые волосы цвета темной бронзы. Сейчас это сходство стало еще заметнее. Рита с раннего детства стремилась во всем подражать ей – смехом, мимикой, манерой говорить и даже походкой. Тогда ее это даже слегка раздражало. Повзрослев, она поняла, что была для младшей сестры своего рода эталоном.
Поперхнувшись мороженым, Рита напряглась и, часто моргая, будто стремясь избавиться от наваждения, уставилась на девушку. В ее широко распахнутых глазах переплелись недоумение, суеверный страх и готовое в любой момент выплеснуться наружу безудержное ликование, которое она изо всех сил пыталась подавить. Ее внутренняя борьба, все ее молниеносно менявшиеся эмоции отражались на полудетском личике, как на экране проектора. За эти считанные минуты каждая из них пережила целую бурю чувств... целую жизнь. Им обеим казалось, что они, обливаясь слезами счастья, уже душат друг друга в объятиях, но ни та, ни другая не сдвинулась с места. Не ноги подводили их, а парализованный невероятностью происходящего мозг.
Рита бессознательно прижимала руки к груди, не замечая как моро-женое тонкими белыми струйками стекает по кофточке и шортам, исчезая в красном толченом кирпиче аллеи.
Глупышка! Ты вся перепачкалась. Тебе влетит от мамы, - мысленно одернула ее девушка, боясь произнести эти слова вслух, чтобы окончательно не напугать сестру звуком собственного голоса.
Рита услышала! Или почувствовала. Машинально разжала пальцы, и раскисшее мороженое мокро шлепнулось к ее ногам, забрызгав в довершение ко всему еще и кроссовки.
- Эй!Ты что, сдурела? - возмутилась ничего не понимавшая подружка. – Себя вымазала, и меня тоже!
Сделав над собой неимоверное усилие, девушка оторвала наконец от сестры взгляд, надела на лицо маску равнодушной отчужденности и прошла мимо. Она знала, безумными глазами Рита смотрит ей вслед, умирая от желания окликнуть ее по имени. Она ощущала всем своим естеством, что вот сейчас, не пройти ей и двух шагов, с диким воплем сестра бросится ей вдогонку, повиснет на ней, голося на весь сквер, требуя немедленного, сиюминутного подтверждения... Она понимала, этого нельзя допустить.
И, не оборачиваясь, по-прежнему спиной чувствуя на себе молящий, прожигающий насквозь взгляд, мысленно приказала сестре забыть навсегда, начисто стереть из памяти их встречу. Потому что встречи этой не было и быть не могло.
Только после этого девушка позволила себе обернуться. Стоя на том же месте, Рита старательно счищала носовым платком потеки от мороженого. Подружка, неуклюже пытаясь помочь, что-то без устали выговаривая ей. Рита выглядела рассеянной и несколько озадаченной, но не более того. Девушка понимала, в ней осталось смутное, будоражащее ее ощущение от только что пережитого, но чего именно – она, как ни старалась, припомнить не могла, и это мучило ее.
Удовлетворенно и печально вздохнув, девушка вышла из сквера, смешавшись с потоком пешеходов. Свинцовая туча к тому времени, как и грозилась, уже завладела всем видимым небом.
Встреча с сестрой взволновала ее гораздо сильнее, чем она могла бы предположить. Рита ее узнала! Значит, она та же, такая же. Так может все ее тайные страхи напрасны и ничто не изменилось с тех пор? Может зря она терзает себя и других? Вот и для Тиграна она странная, загадочная, но в общем-то обычная девушка. Обычная... обыкновенная... нормальная... как все... Вдумавшись в смысл этих слов, она нахмурилась. И сама себя попыталась утешить: А разве нет? Разве не она сейчас идет по улице легкой, пружинистой походкой – юная, свежая, привлекательная. Встречные парни, как и раньше, заглядываются на нее. За-гля-ды-ва-ют-ся. Они ее видят! Она может подойти и заговорить с любым прохожим, даже взять его за руку. Да что прохожий, когда она обнимает и целует Тиграна – не в несбыточных грезах и снах, а наяву!
Упали первые тяжелые капли дождя. Над головами пешеходов пестрой клумбой расцвели перевернутые чаши зонтов. Девушка бросила взгляд на приблизившееся к земле, словно провисшее небо, на ожившие вдруг кроны деревьев. Порывы ветра трепали их все сильнее, заставляя гнуться, постанывать и ворчать. В считанные минуты дождь превратился в ливень. Люди спешили укрыться от косо хлещущих небесных струй – кто в подъезде, кто под деревом, кто на ходу запрыгивал в городской транспорт или ловил такси.
Она остановилась – одна посреди разом опустевшей улицы. Вода обильно стекала по ее телу и волосам, заливала глаза и нос. Даже сделать вдох, не наглотавшись при этом воды, было трудно. С сухим и зловещим треском небо раскололось надвое, как гигантский грецкий орех, полыхнув сквозь трещину голубым огнем. Еще и еще раз. Видно Зевс-громовержец решил колоть орехи прямо у нее на голове.
- Дура! Чего торчишь тут, как мокрая курица? Беги! – крикнул ей промчавшийся мимо мальчишка.
Она не сдвинулась с места, сама не понимая, что удерживает ее. Ветер и дождь меж тем превратились в настоящий ураган. Чтобы противостоять ему, приходилось сильно наклоняться вперед. Слепящие глаза вспышки и оглушительные раскаты грома следовали одновременно, безо всякой паузы. Но девушка вдруг перестала слышать и видеть их. Внутри нарастала тревога, причину которой она силилась понять.
И тут ее осенило: Рита... Ну конечно же Рита! Она в опасности!
Девушка развернулась и пошла назад в сквер. Теперь ветер и дождь хлестали ей в спину, подгоняя и подталкивая, заставляя почти бежать. И она побежала, разбрызгивая воду, сплошным потоком бегущую по аллее.
Вот и то место, где они повстречались с сестрой. Только подружек там естественно уже не было. Не было вообще никого. Абсолютно пустой сквер. Ее это не смутило. Ей не нужно было тратить время на поиски. Внутри будто сам собой включился электронный навигатор, безошибочно указывавший ей направление. Она свернула в боковую аллею и снова побежала, едва успевая уворачиваться от гонимых ветром сломанных ветвей.
Наконец она заметила их – две жалкие, насквозь промокшие фигурки, прижавшиеся к стволу дерева, спиной к ней. Будто разом окаменев изнутри, девушка увидела, как небесная огненная змея вонзается в дерево, расщепляя его надвое, как вздымается к черному небу факел огня, мгновенно обугливая ствол. А под ним, на затопленной водой земле два бездыханных девичьих тела.
Сорвавшись с места со скоростью, недоступной в обычном состоянии, она бросилась к подружкам и с нечеловеческой силой отшвырнула их в стороны. Обе пробками вылетели на аллею.
- Бегите отсюда! Живее! – властно крикнула она им в спины. – Прочь из сквера!!! – И прежде, чем они успели оглянуться, чтобы понять, кто налетел на них будто шквал, отпрыгнула в высокий кустарник.
В следующий миг оторопело застывшим девочкам показалось, что небо рушится на их головы. С разрывающим нутро и барабанные перепонки грохотом сверкнула молния – такая яркая, что все вокруг стало молочно-белым – и вонзилась в то самое дерево, под которым они только что стояли. Дерево раскололось надвое и занялось пламенем.
Взглянув друг на друга круглыми от ужаса глазами, девочки со всех ног пустились наутек.
Гроза же, будто только для того и налетевшая, чтобы совершить свое черное дело, разом утихла, глухо ворча и ухая где-то за горизонтом. Небо уже не наваливалось всей своей тяжестью на землю, а ветер умчался вслед за грозой, оставив в покое истерзанные деревья.
Перешагивая через бурелом, девушка выбралась из своего укрытия и направилась в противоположную сторону от той, куда умчалась сестра с подругой. Пенный поток, бегущий по аллее, доходил ей до щиколоток. Насквозь промокшие и отяжелевшие босоножки повисли на ногах гирями, мешая идти. Не долго думая, она сняла их. Настроение сразу улучшилось. Шлепать по лужам босиком было куда легче и приятнее.
А тут еще проглянуло солнышко, разом преобразив истерзанную, пришибленную дождем и ветром природу. Мокрые листья украсились хрустальными подвесками, в которых плясали, перемигиваясь, солнечные зайчики. Мрачные серые лужи превратились в лучезарные зеркала, и теперь уже облака бежали не только над головой, но и под ее ногами. Она бодро и весело вышагивала по этим зеркалам, давя их голыми пятками, разбивая в мирриады осколков-брызг. Вода все еще сбегала тонкими струйками с ее волос по мокрому, прилипшему к телу платью, но она не замечала этого.
На душе у девушки было светло и радостно, потому что ее младшая сестренка вернется сегодня домой живой и невредимой. Потому что совсем уже скоро она станет взрослой и выйдет замуж за Степу. Они постараются как можно реже говорить о ней между собой, прекрасно понимая, что именно его первая трагическая любовь свела и объединила их. А потом у них родится дочка, которую они, как само собой разумеющееся, назовет ее именем.
Умчавшись мыслями в будущее, девушка не заметила, что сквер давно кончился, и она уже идет босиком по улице. Радость, переполнявшая ее, вырвалась наружу. Ей захотелось петь, дурачиться и плясать, как в детстве, смешно, по-папуасски размахивая руками. Она сделала пируэт на одной ноге и, поскользнувшись, шлепнулась в лужу, весело рассмеявшись над своей неуклюжестью. Из окон и подворотен послышались смешки. Прохожие, только начавшие выползать из своих укрытий и тщетно выискивавшие не залитое водой пространство, одаривали ее осуждающими взглядами. Девушка не обращала на них внимания.
Сидя чуть ли не по пояс в воде, она с наслаждением вдыхала полной грудью озоновую свежесть воздуха, звенящего прозрачной, девственной чистотой, аромат цветов, резко усилившийся после дождя, любовалась жемчужно-белыми, распластанными в лужах облаками, поднимавшимся от земли паром. Природа, а вместе с ней и сама Жизнь, прекрасная и неповторимая, полная ароматов и красок, улыбалась ей.
- Дочка, вставай, милая, - окликнула ее сгорбленная старушка, с опаской переходившая улицу. – Нельзя тебе в холодной воде сидеть. Ты ж будущая женщина. Застудишься, рожать не сможешь.
- Мне можно, бабуля. Мне все теперь можно, - отозвалась девушка, сразу погрустнев.
Но старушку послушалась. Выбралась из лужи и поспешила домой, чтобы успеть до прихода Тиграна ликвидировать следы непредвиденного приключения. Ее босоножки так и остались лежать на дне лужи.
А дома (Как странно и как радостно ей было считать дом Тиграна хоть временно, но своим) спеша наверстать упущенное время, она орудовала кухонным ножом и нечаянно порезала палец. Забыв про готовку, девушка с изумлением и восторгом следила за тем, как алые капельки крови, переполняясь через края пореза, стекают на ее ладонь. Промокнув ранку салфеткой, она продолжала внимательно изучать порез. Понюхала кровь, лизнула – соленая! Но тут пятно на салфетке начало бледнеть и исчезать на ее глазах. Еще мгновение, и салфетка была снова абсолютно чистой, разве что немного помятой.
Оторвавшись от созерцания салфетки, девушка с опаской перевела взгляд на палец – никакого пореза не было и в помине. Ей вспомнились воробьи на подоконнике, самым бессовестным образом игнорировавшие ее присутствие. Разом сникнув и помрачнев, она сама сделалась похожей на нахохлившегося воробышка. День был необратимо испорчен.
Девушка побрела в спальню, чтобы еще раз взглянуть на то, что она называла своим телом. Из зеркала на нее укоризненно глянуло бледное, потерянное существо с безвольно опущенными руками.
О, только не это! Ни в коем случае нельзя раскисать.
Устыдившись минутного малодушия, она грациозно, почти картинно откинула голову, с насмешливым вызовом встретившись взглядом со своим отражением. Так ли она несчастна, как ей сейчас кажется, в этом мире звуков, запахов, грубой, саморазлагающейся материи и механического движения? Возможно ли чувствовать себя обделенной, прикоснувшись к тайнам Мироздания, к мудрости Мироздания, к бесконечности Мироздания! Выше голову, дитя Вселенной! Очнись от наваждения, в которое сама себя погрузила! Жизнь это не только кровь и ткань. И ты как никто это знаешь.
Она забыла или предпочитала не вспоминать, что предала Вселенную ради своей прихоти. Но разве можно назвать прихотью любовь? Разве миг любви и Вечность не равнозначны?
В глубокой задумчивости девушка вернулась на кухню, взяла нож и добросовестно дорезала брошенные на столе овощи. К приходу Тиграна все было готово – обед, нарядно накрытый стол и беззаботная улыбка.
Однако, проснувшись среди ночи, Тигран обнаружил, что Одиль опять нет рядом. Он зажег свет, бросил взгляд на спинку стула, где она обычно оставляла снятую одежду. Стул был пуст. Тигран уже знал, где следует искать беглянку. И, увы, не ошибся.
ГЛАВА 12
Среди крестов и каменных плит он с трудом различил знакомые очертания застывшей надгробным изваянием фигурки. В нем вспыхнуло раздражение, почти ярость – оттого, что его принуждают делать то, чего он делать не хочет, оттого что он испытывает мистический страх перед недобро притихшим, погруженным во тьму кладбищем и перед этим странным, загадочным существом, которое бродит по ночам там, куда ни один здраво-мыслящий человек в такое время не сунется.
Нет, он не станет больше прятаться от нее, а потом, как мальчишка, бежать сломя голову домой и нырять в постель, чтобы она, не дай Бог, не догадалась, что он подглядывал за нею. Этому надо положить конец! Так не может дальше продолжаться. Или он сегодня же, сейчас! узнает о ней всю правду, или... Или, для начала, тоже сделает ей больно.
Вспомнив имя, начертанное на могильной плите, у которой она стояла, он отчетливо и громко сказал:
- Майя...
Этот внезапный голос в ночи, его голос! произнесший вслух запретное имя, прокатился гулким эхо по крестам и могильным плитам. Он был для нее равносилен выстрелу в спину. Застигнутая врасплох, девушка вскрикнула, взметнулась над царством мертвых и попыталась убежать.
Тигран бросился за нею. Колючие черные кусты, которые днем были прекрасными розами, превратились вдруг в когтистые руки покойников, обдиравшие кожу, цеплявшиеся за рубашку и брюки. Настигнув беглянку, он крепко прижал ее к себе, силой заставив остановиться. Она вся дрожала и рвалась из его рук, как пойманная в силки птица.
- Успокойся. Да успокойся же! Прошу тебя, - увещевал он, забывая про собственные страхи. – Это же я, Тигран.
- Т...ты...ты следил за мной, - с горечью и упреком проговорила она севшим от волнения голосом. – Зачем?! Ты не должен был этого делать. – И, оттолкнув его, с отчаянием крикнула: – Уходи! Тебе здесь не место. Возвращайся домой, в свою теплую постель, в свою жизнь, и постарайся все забыть. Как-будто... как-будто меня не было вовсе.
О, ей ничего не стоило поступить с ним так же, как она поступила со своей сестрой – отнять у него саму память об их быстротечном романе. Но, выкрикивая эти слова, она чувствовала, что лукавит, потому что ей совсем не хотелось, чтобы он забывал о ней. Потому что она должна жить хотя бы в его воспоминаниях.
Зажав ей рот рукой, он испуганно прошептал:
- Тише!.. Ради Бога, тише.
Раздираемая внутренним разладом, страдая от сознания необратимости случившегося, девушка попыталась взять верх над ним, над собой, над нелепостью и безысходностью ситуации. Насмешливо сверкнув в темноте белками, она с горьким вызовом бросила:
- Боишься, что разбужу мертвых? Не бойся. Со мной тебе ничто не угрожает. Здесь все мои друзья. И эта женщина, убитая грабителями в подъезде собственного дома, – она принялась по очереди указывать на обступавшие их могилы, - и вон те славные старички-супруги, ушедшие из жизни одновременно, и эти несчастные, погибшие от рук террористов. Они постоянно пересказывают мне свои истории.
- Господи, что ты такое говоришь! – Его передернуло.
Девушка умолкла, нервно теребя прядь волос. И, исподлобья глядя на него сквозь тьму, жестко спросила:
- Как ты узнал мое имя?
- Твое имя?!. – озадаченно переспросил он. – Ты хочешь сказать, что твое настоящее имя тоже Майя!?
Она растерялась.
- Но ведь ты только что произнес его. Ты меня окликнул.
Наступила долгая пауза. Он по-прежнему не мог ничего понять, а она казнилась, что так по-глупому выдала себя.
- Ну вот все и кончилось, – удрученно проговорила девушка. – Ты не должен был узнать мое имя.
- Не понимаю, как может имя повлиять на наши отношения. Какая, в сущности, разница, как тебя зовут – Одиль или Майя.
- Увы. Разница огромная. И она меняет всё. Мы больше не сможем быть вместе. Ты сам этого не захочешь.
- Но почему? Послушай, – он поежился, бросив тревожный взгляд по сторонам, – уйдем отсюда, а. Мне здесь как-то не очень уютно.
- Так уходи. Никто тебя сюда не звал, и я тебя не держу.
- Что значит уходи? А ты?
- А я остаюсь.
- Неужели собираешься просидеть тут до утра?
- Ты никак не можешь или не хочешь понять, Тигран! Мое место здесь. Я дома. Теперь ты у меня в гостях. Как видишь, я вовсе не бездомная. Даже прописка есть – резцом по камню.
Тряся головой, он сжал ладонями виски:
- Сумасшедшая. Ты сумасшедшая.
Осознать, а главное принять то, что она пыталась ему объяснить, было действительно выше его сил. А она, решившись, наконец, расставить все точки над i, опустилась на низенький каменный бордюр и холодно проговорила:
- Ты все допытывался, кто я и откуда. Ну что ж, раз уж так вышло, я расскажу тебе...
- Да-да, конечно расскажешь! А я с огромным вниманием выслушаю тебя. Но только дома. Я заварю горячий горький кофе. Хотя нет, ты больше любишь чай. Мы ляжем вместе в постель, укутаемся одеялом, включим ночник. Я прижму тебя к себе крепко-крепко, и ты все по порядку поведаешь мне.
- Нет, Тигран! – Голос ее звучал мрачно и твердо. – Ты выслушаешь меня здесь. Как бы тебе не было неприятно.И тогда уж решишь, сможешь ли ты снова пригласить меня в свою постель... Садись вот сюда, напротив.
Почувствовав, что ему никак не удается побороть в себе безотчетный, неконтролируемый страх, она положила руки ему на плечи, пристально посмотрела в глаза и, когда Тигран, глубоко вздохнув, наконец расслабился, заговорила:
- Находиться здесь ничуть не опаснее, чем в любом другом месте, поверь. Мертвые куда безобиднее живых, сочиняющих про них жуткие небылицы. Бояться кладбища так же глупо, как бояться гардероба с пустой одеждой... Если только в этом гардеробе не прячется живой грабитель... Потому что это всего лишь место, куда бессмертные души сбрасывают свои смертные тела.
Взгляд Тиграна упал на ее ноги, белевшие на черной земле.
- Да ты никак босая! – воскликнул он.
- Босая? – рассеянно повторила она. – А я и не заметила. Должно быть где-то посеяла босоножки. Не обращай внимания.
- Но ты же простудишься. Земля ведь холодная.
- Не волнуйся. Я не могу простудиться.
- Не можешь простудиться? Это почему же?
Майя лишь сочувственно покачала головой, печально вглядываясь в него сквозь тьму.
– Знаешь, что означает на санскрите мое имя? Мираж. Иллюзия. Обман зрения. Вот что я такое, Тигран. А теперь постарайся не перебивать меня больше.Уверена, ты будешь единственным в мире человеком, которому доведется выслушать подобную исповедь. Возможно чуть позже я пожалею об этом и заберу назад свою тайну. Но сейчас я испытываю непреодолимую потребность излить душу. – Она помолчала, мысленно листая страницы прошлого, и снова заговорила: – В тот день отец как обычно заехал за мной в институт. Ему почему-то казалось, что меня на каждом шагу караулит опасность, и он часто забирал меня после занятий. Мама с Ритой ждали нас с накрытым столом. Рита-Риточка-Маргаритка – славная моя сестренка... В тот день они нас так и не дождались.
Даже в темноте Тиграну было видно, как расширились глаза рассказчицы, заново переживавшей свою трагедию.
- Все произошло так внезапно... Я дико закричала. Сильный толчок выбил меня из машины с такой скоростью, что я опередила свой крик, все еще звучавший позади. Помнится, это потрясло меня больше всего. Разве можно обогнать собственный крик?.. Стремительный полет, вопреки моим ожиданиям, окончился не падением, а... парением! Я ощутила вдруг поразительную легкость и особую, дотоле неведомую свободу перемещения. А главное, после такого удара у меня ничего не болело! Моим первым побуждением было скорее бежать назад, чтобы посмотреть, что стало с отцом. Я мгновенно оказалась на месте аварии.
Майя умолкла ненадолго, нервно ломая пальцы, и снова продолжила свою исповедь:
– Разбитая вдребезги машина. Бегущие отовсюду люди. Они толкались, тесня друг друга, пытаясь разглядеть то, что находилось внутри. Потом долго возились с искареженными дверцами. Я проскользнула сквозь толпу в первый ряд. Из салона, как тряпичную куклу, вытащили и опустили на асфальт моего отца. А через несколько минут рядом с ним оказалось... тело несчастной... Оно... оно было так изуродовано, что я узнала его только по платью, на котором, прямо на моих глазах распускались огромные алые цветы.
Тигран сидел на холодном каменном бордюре, забыв где он находится, и не отрываясь смотрел на все отчетливее проступавшее лицо девушки, казавшееся в предутреннем сумраке почти бескровным.
- Где это произощло? – спросил он.
- Совсем близко от института, при въезде на скоростную трассу. Да какое это теперь имеет значение, где, - рассеянно отозвалась она и снова продолжила свой рассказ: – Отвратительно громко и нудно завыли сирены «Скорой» и ГАИ. Прибывший наконец врач, бездушный и самоуверенный, бесстрастно констатировал: «Мужчина в коме, девушка мертва.» Как же так, пронеслось в моей голове. Что он такое говорит?! Мне хотелось крикнуть этому надутому индюку, что он заблуждается, что девушка жива и не имеет ничего общего с тем, что лежит на асфальте. Да я и кричала. Но на меня почему-то не обращали внимания.
Санитары бесцеремонно прошли сквозь меня, даже не извинившись, что очень удивило и оскорбило меня. Уложив отца на носилки, они повернули назад, к реанимационной машине. На сей раз я успела отскочить. Два других санитара накрыли мое тело простыней и тоже уложили на носилки... Я все еще растерянно стояла посреди улицы, наблюдая за тем, как редеет толпа зевак, когда отец окликнул меня. Я радостно обернулась – он стоял рядом. Целый и невредимый. Такой, каким был до аварии. И мы, рука об руку, поспешили домой, чтобы успокоить маму и сестренку.
Мы наперебой нашептывали им, что с нами все в порядке, что все обошлось, и нет причин для волнения. Но они, не желая слушать нас, плакали не переставая. А в доме нашем толпилось множество знакомых и незнакомых людей. Здесь были мои однокурсники, школьные друзья и даже бывшие преподаватели, мамины и папины сотрудники. А у дома собралась целая толпа соседей нашего большого двора. Мы никак не могли понять, что им всем от нас надо, почему они утешают маму и зачем так много цветов. Где нам взять столько ваз, волновалась я, и куда их ставить?
Приблизившись к Степе, я спросила его, почему он такой потерянный и бледный. Но и он ничего мне не ответил. Когда же привезли два красивых, обитых голубым шелком гроба и установили их открытыми во дворе, я наконец все поняла. В одном гробу лежал мой отец, в другом – я сама. Мы утопали в цветах. И в слезах провожавших нас людей. Гробы подняли и понесли по улицам, по которым я сначала бегала в школу, потом в институт. Процессия растянулась на несколько кварталов... Самое неприятное, это когда заколачивают гроб. Звук забиваемых в дерево гвоздей ужасен, хоть я и слушала его снаружи, а не изнутри. Я следила за тем, как гробы на веревках опускают в ямы. Вот в эти самые. – Майя босой ногой ударила о землю.
Тигран слушал ее и не мог отделаться от ощущения, что ему снится страшный сон, который все никак не кончается. Он огляделся по сторонам. Надгробия, кресты, чугунные решетки, цветы на могилах, деревья и кусты все отчетливее и рельефнее вырисовывались из таявшей тьмы. Спал город там, за оградой – ни прохожего, ни машины. Тишина и безветрие царили вокруг, не тревожа навечно уснувших.
Навечно уснувших... Расхожее словосочетание, оставленное им в наследство советским атеизмом. Ну и кого же теперь ему следует считать вечно спящими? Тех, чьи тленные останки покоятся здесь, у него под ногами, или тех, кто, преисполненный чванливого самомнения, познает этот иллюзорный мир вслепую, огульно отрицая существование всего, что нельзя увидеть, услышать, пощупать или попробовать на зуб? Все перепуталось в голове Тиграна. Он пытался понять, кто сидит напротив него, на могильной ограде, из чего соткана ее плоть и как ей удалось вернуться. Его мозг будто оцепенел, превратился в глыбу льда, не способную ни думать, ни анализировать. Даже естественный человеческий страх и тот покинул его.
А девушка продолжала:
- Я не в силах передать тебе все, что видела и слышала. Человеческая речь слишком бедна и несовершенна. Когда-нибудь, когда настанет твой час вернуться домой, ты все поймешь сам. Такой миг приходит к каждому. Он столь же грустен, сколь и прекрасен... Отец отдался ему сразу, без тени сожаления. Я думаю, он был готов. Я пыталась во всем следовать ему, но у меня не получалось. Мне никак не удавалось отделаться от мысли, что надо мной совершено насилие, что это чудовищная несправедливость. Мне не дали прожить причитавшуюся мне по праву жизнь! Позже я поняла, что это не так, что все имеет свои причины и следствия, свои закономерности. Даже Там прозрения даются не сразу.
Меня уговаривали смириться, примкнуть к себе подобным, продолжить свой путь. Я отвергала все доводы. На то у меня были свои, особые, как мне казалось, причины. Но об этом в другой раз... Если, конечно, у нас с тобой будет другой раз. – Делясь своим сокровенным, Майя отключенно смотрела в одну точку, будто разговаривала сама с собой. – Я блуждала, как потерянная, среди живых. В этом была своеобразная горькая услада и нестерпимая мука: находиться рядом со своими близкими, ощущать их присутствие, их мысли и чувства, оставаясь невидимой. Более того – не существующей для них. Невозможность контакта, осознаваемая мною все острее, удручала меня. Я окликала мать, сестренку, друзей – они оплакивали меня, а зова не слышали. Я стояла у мамы за спиной, когда она, украдкой роняя слезы, готовила мои любимые блюда. Суетясь на кухне, она то и дело проходила сквозь меня, как сквозь пустоту, не ощущая моего присутствия. Не удивительно. Ведь мы находились в разных мирах. Впрочем нет, иногда все-таки ощущала. Особенно по ночам, когда я тихонько ложилась рядом и нашептывала ей ласковые слова, чтобы утешить. Она затихала, успокаивалась, но была уверена, что все это ей только кажется...
Иногда, желая убежать от себя, от своей нестерпимой порой боли, я уносилась в безлюдные дали. Распластавшись во влажном облаке, проплыва-ла над океанами, живущими своей особой, могучей жизнью. Над гордыми своим величием и неприступностью скалами, над манящей зеленью лесов. Только все это было отныне для меня недосягаемым. Как, скажем, тебе – мир кино или телевизора: ты смотришь на экран, но не можешь в него войти. Ваше Солнце отныне светило не для меня.
Я уносилась туда, где потоки человеческих эмоций и мыслей сплетаются в разноцветную блистающую канву, туда, где людские судьбы зарождаются и лопаются, как пузырьки в горячих гейзерах, где нет и не может быть неразрешимых проблем – в царство ясности, гармонии и порядка.
Там, в этих восхитительных потоках я ощущала себя сразу всем – вылупившимся из икринки головастиком и производящей на свет потомство крольчихой.Трепещущим в объятияхвремени цветком и ликующей, спешащей на встречу с берегом волной. В своей всеобъемлющей разобщенности я ощущала себя Солнцем, жонглирующим летящими вкруг него планетами, напряженно пульсирующей мудрой Вселенной и сгорающим метеоритом. Все это одновременно присутствовало во мне, а я во всем, поскольку мы были едины. Я была духом, разлитым во Вселенной. И в то же время безумно тосковала по оранжево-желтому уюту тесной электрической квартирки, затерянной где-то там, на бешено несущемся сквозь бездну шаре. Я тосковала по тебе, Тигран!
- Ты тосковала по мне??? – поразился он. – Но ведь мы с тобой даже не были знакомы!
Она приложила палец к губам, призывая его к молчанию.
- И вот тогда я снова устремлялась на Землю, дни и ночи проводя подле тебя. Смотрела, как ты работаешь, как одиноко и безрадостно бредешь в свой опустевший дом. Я знала все, что ты думал и чувствовал. Я измерила такие глубины твоей души, о которых ты и сам не подозреваешь. О, как мне хотелось порой утешить, приласкать тебя, разделить с тобой твое одиночество. Я протягивала руку, чтобы украдкой, когда ты спишь, коснуться тебя. Но моя рука проваливалась в пустоту. И это мучило меня больше всего. Как я хотела, чтобы ты увидел меня, дотронулся до меня, как до реального живого существа, которое ходит по одной с тобой земле. Но ты даже не подозревал о моем существовании. И я взбунтовалась. Я возжелала невозможного – возвращения в Жизнь. Сегодня. Сейчас. И не младенцем, которому пришлось бы снова годами расти, а в своем собственном, насильно отнятом у меня облике.
Добавить комментарий