Продолжение
Глава 5
Она снова осталась совсем одна, бродила по улицам безо всякой видимой цели, хрупкая, обманчиво беззащитная. Ночь, прекрасная бархатная ночь, раскинула над спящей Землей свой шитый золотыми звездами шатер. Изящно изогнутый серп Луны придавал ему особую, сказочную прелесть.
Засмотревшись на небо, девушка не заметила, что ее преследует такой же неприкаянный, как и она, ночной бродяга. Он уже довольно долго шел за нею, видимо пытаясь угадать, кто она и куда идет. И наконец решившись, приблизился, тронув ее за плечо. Но рта раскрыть так и не успел.
От неожиданности девушка шарахнулась в сторону с отчаянной стремительностью... и оказалась вдруг совсем на другой улице, как минимум в километре от него. Сама не понимая, что произошло, она с изумлением озиралась по сторонам. Пугающая догадка заставила похолодеть все внутри. Неужели... Но этого не может, не должно быть... Ее и без того бледное лицо стало совсем белым. Она принялась лихорадочно ощупывать себя. Подбежав к темному окну первого этажа, с замирающим сердцем заглянула в него, как в зеркало. И лишь увидев свое отражение, успокоилась, быстрым шагом продолжив прерванный путь.
Что же касается ночного бродяги, тот долго еще стоял один посреди улицы, тряся головой, чтобы удостовериться, что он не пьян и не спит.
Девушка безошибочно ориентировалась в городе, и скоро ноги сами вывели ее к одноэтажному дому, окруженному новостройками. Тихонько, стараясь не производить шума, она обошла его, заглядывая в темные окна, которые на сей раз были все открыты. Она нервничала, до хруста выламывая тонкие пальцы.
Глаза застлала цветная пелена. Тишина неожиданно наполнилась голосами и звуками – детским смехом, топотом ног, глухими ударами мяча об стену.
- Майя! – услышала она зов, от которого в груди стало сразу тесно и душно, будто из легких выкачали весь воздух.
И досадливый тоненький голос:
- Иду, мама...
- Майя! Куда же ты? Твоя очередь водить.
- Не могу. Мама зовет. Пусть Степка за меня поводит.
Девушку бил озноб. Затаив дыхание, она вслушивалась в недовольно чиркающие по деревянным ступеням детские шаги, в скрип тяжелой двери.
- Мам, чего?
- У Ритули сильный жар. Взгляни-ка, она вся горит. Не хочу оставлять ее одну. Придется тебе сбегать в аптеку.
- Э-эй, сестренка! Ты чего дуришь? Мы ж собирались с тобой сегодня за мороженым.
Голоса смолкли, растворились в ночи, вернув девушку к реальности. Ее снова окутывала тишина – равнодушная, жуткая, безысходная.
Она подошла к окну. В отсветах дворового фонаря неясно белело в глубине широкое супружеское ложе. И снова в мозгу зазвучали голоса, смех, шум веселой возни. Спальня, только что едва просматривавшаяся в белесом неоновом свете, вдруг осветилась лучами утреннего солнца, вспыхнула и заиграла бликами в зеркалах и на хрустальных светильниках. На неприбранной постели две девочки – одна лет на семь старше другой – оседлав отца, визжали, заливались воинственно-победным смехом, скатывались на простыни, брыкаясь и хохоча от щекочущих их рук, и снова карабкались на отца. А тот, делая уморительно зверское лицо Бармалея, «арестовывал» сразу обеих, скручивая их тоненькие ручки, и рычал нехорошим голосом: «Попались, негодницы! Вот я вас сейчас съем!»
Солнечный свет померк, исчез. Комната снова погрузилась во мрак, сквозь который с трудом можно было различить двух спящих. О, как хотелось девушке, чтобы ими оказались мужчина и женщина! Но на постели, касаясь лбами друг друга, лежали мать с дочерью. Облокотившись о подоконник, девушка долго, пристально вглядывалась в их размытые очертания. Потом перешла к другому окну, отдернула занавеску, огляделась по сторонам и, ловко подтянувшись на руках, исчезла внутри.
Комната, в которой она оказалась, была совсем небольшая, плотно заставленная мебелью. Две тщательно застеленные кровати, призрачно фосфоресцирующие в темноте. Старенький гардероб. Два письменных стола – один куций, детский, другой такой большой, что занимал все пространство под окном, и два стула. Стоя посредине, на маленьком клочке незанятого пространства, девушка жадно вглядывалась в полумрак. Ее руки были прижаты к груди, а глаза блестели как хрустальные от застилавших их слез.
Она попыталась тихонько открыть гардероб – дверцы издали протяжный зловредный скрип. Испуганно отдернув руку, девушка замерла, прислушалась. Из спальни донесся женский кашель. И снова все стихло.
Взяв с постели плюшевого мишку – безмолвного хранителя пустующей комнаты, ночная гостья погладила его, что-то шепнула на ухо, и, сняв босоножки, легла на узкую кровать поверх одеяла, в обнимку с мягко льнущей к ней игрушкой. Сладко зажмурилась, зарылась лицом в подушку, жадно ловя забытые запахи. Постель убаюкивала, расслабляла. Ужасно хотелось забыться, уснуть, хоть на миг вернувшись к бесконечно дорогому, утраченному. Но она понимала, этого нельзя. И, чтобы не поддаться соблазну, девушка заставила себя встать задолго до рассвета, тщательно уничтожить малейшие следы своего пребывания и покинула дом тем же путем, каким в него проникла.
Уже со двора она снова заглянула в соседнюю спальню. Мать и дочь спали крепким предутренним сном – девочка, свободно разметавшись поперек постели, женщина, съежившись, сжавшись в комочек.
Она понимала, надо уходить, но не могла себя заставить. Окинув взглядом небольшой палисадник, отделявший дом от общего двора, девушка лукаво улыбнулась и начала карабкаться по стволу старого абрикосового дерева.
- Майя! Скинь абрикосик, а! – прозвучал не в ушах – в мозгу детский голосок.
И другой, постарше, насмешливо ответил:
- А ты лезь сюда и сама рви.
- Не могу. Я же маленькая.
- Ладно уж, так и быть... Лови!
Ловко и уверенно взбираясь по узловатому дереву, девушка знала, что в этом году не сыскать на нем ни единого абрикоса. И не потому, что видела в темноте, а потому, что дерево каким-то непостижимым образом поведало ей о своем бесплодии, о поздних весенних заморозках, сгубивших его нежные цветы. Оно звало ее, как добрую старую знакомую, предлагая кров и убежище в гуще своих ветвей.
Добравшись до широкой, почти горизонтальной ветви с более мелкими боковыми ответвлениями, девушка устроилась на ней, ничуть не хуже, чем на раскладушке или гамаке, и позволила себе наконец уснуть.
Настало утро. Ожил двор. Кто-то спешил на работу, кто-то насильно тащил в детский сад капризничавшего сонного ребенка, кто-то пытался разбудить мотор своей одряхлевшей машины. С каким упоением впитывала в себя девушка эти дворовые звуки, какую мучительную тоску рождали они в ее изнывающем от непосильной ноши сердце.
- Ри-ита! Вставай, детка. Завтрак на столе, - донеслось из глубины дома.
И от звука этого голоса зубы девушки часто-часто застучали. Ее разом обескровившееся лицо побледнело, она была близка к обмороку. Но старый абрикос поддержал ее, поделившись с ней своими силами, приласкав и успокоив своей нежной листвой.
Окно кухни находилось как раз под деревом, и все, что там происходило, было хорошо слышно. Только сейчас девушка осознала, что не готова к такому испытанию. Но избежать его уже не могла, так как спуститься на землю и покинуть двор, не выдав себя, не было никакой возможности.
А там внизу, за обеденным столом, мать с дочерью перекидывались обыденными фразами, звучавшими для той, что пряталась в ветвях, восхитительной, потусторонней музыкой. Ее обоняния коснулся запах жареного хлеба – женщина в доме готовила гренки на молоке с яйцом. Девушка помнила, какие они вкусные – нежные, сочные, с золотистой хрустящей корочкой.
- Ма-а, опять какао. Я же просила...
Девушка тоже предпочитала по утрам кофе со сливками. Но сейчас она многое отдала бы за то, чтобы оказаться на месте Риты, чтобы привычно и даже ворчливо принять из рук матери этот, долго не остывающий, пахнущий шоколадом и детством напиток. Она вздохнула, проглотив набежавшую слюну.
- Ну хватит размусоливать. Доедай быстрее. Хорошо бы успеть на кладбище до жары.
Кладбище! Она сказала кладбище!
Очарование этого ласкового утра, разлитого в воздухе, в миг превратилось в кусочек льда, раскололось и умерло. Девушка болезненно остро ощутила непреодолимую грань, разделявшую ее не только с прошлым, но и с настоящим.
Они вышли на крыльцо несколько минут спустя – девочка лет тринадцати и молодая еще, но забывшая о себе женщина, одетая в черное. Всем телом приникнув к ветке, девушка затаилась и, дождавшись, когда мать с дочерью скроются из виду, поспешно спустилась на землю. Соблюдая безопасную дистанцию, она последовала за ними. Они сели в автобус.
Дорогу она знала ничуть не хуже их, поэтому рисковать не имело никакого смысла, тем более что следующий автобус уже показался в конце улицы. Самое трудное для нее было другое – преодолеть магический рубеж кладбищенской ограды.
Вот и сейчас она позволила себе лишь медленно пройтись вдоль нее, наблюдая сквозь рваный узор ветвей за двумя склонившимися над могилой фигурами, казавшимися такими несчастными, всеми забытыми, покинутыми. Женщина, стоя на коленях, старательно раскладывала принесенные кем-то цветы и тихонько, беззвучно плакала. Садовые ромашки, поймав на свои крошечные ладошки солнечный свет, ярко белели на фоне черного камня. Девушка знала, чей это дар. Окинув прощальным взглядом тех, кого не могла утешить, она поспешила прочь от этого печального места.
Глава 6
Решив не дожидаться окончания рабочего дня, она поднялась на лифте на площадку Тиграна. Откинула носком босоножки уголок коврика перед дверью. И хотя они ни о чем таком не договаривались, ключ от двери, она это знала заранее, лежал именно там.
До чего же приятно было открыть предназначенным для тебя ключом дверь, войти в отгороженную от посторонних глаз квартиру и оказаться, наконец, в простом домашнем уюте. В его уюте!
Времени было предостаточно, и девушка не удержалась от соблазна принять душ. Скинув одежду, она забралась в ванну, намылилась до густой, как лебяжий пух, пены и подставила тело стремительным, приятно покалывающим струям воды. Что бы она не делала, она во все вкладывала какое-то особое, отчаянное наслаждение, упиваясь самыми обыденными, тривиальными вещами.
Растеревшись полотенцем – его полотенцем! – она не стала сразу облачаться в свое дешевенькое ситцевое платье, а направилась в спальню, оставляя на полу влажные изящные следы, к уже знакомому ей трюмо, чтобы спокойно, не опасаясь быть застигнутой врасплох, разглядеть себя в первозданном виде.
Ее тело, словно выточенное из слоновой кости искусным резчиком в изысканной, утонченной манере, было безупречно. Таким телом можно было гордиться. Но именно эта безупречность и смущала девушку. Она ощупала себя, обследовала со всех сторон и, еще раз недоверчиво и подозрительно покосившись на зеркало, вернулась в ванную комнату за одеждой.
Тигран узнал о том, что таинственная гостья сдержала свое обещание, не только по изъятому из-под коврика ключу, но и по вкусным запахам, распространявшимся из кухни по всей квартире. Оставалось удостовериться, дождалась ли она его или уже сбежала.
Он первым делом прошел на кухню. На плите все было готово к ужину, но Одили там не оказалось. С возрастающим разочарованием он заглянул в гостиную, ванную, в свой кабинет и в спальню. Снова вернулся в гостиную, в растерянности остановившись в дверях. Последней надеждой оставалось кресло, повернутое к окну. Тигран тихонько приблизился, заглянул за высокую спинку, и облегченно вздохнул. Одиль крепко спала, уютно, по-домашнему поджав под себя ноги.
Он присел на корточки подле нее, внимательно всматриваясь в даже во сне напряженное лицо. Ему не хотелось будить ее, но, почувствовав его присутствие, она широко распахнула глаза. Он впервые увидел их так близко – пугающий своей бездонностью колодец зрачка и радужка, богатством и переливами оттенков напомнившая ему импрессионистскую живопись или горящий на солнце осенний сад.
- Какие у тебя необыкновенные глаза! В жизни таких не видел. – Его лицо, его тон излучали ласковую заботливость и теплоту. – Спасибо, что пришла. Я боялся даже надеяться... Поспи еще. Я отнесу тебя в спальню. Там тебе будет удобнее. – Не дожидаясь ответа, он подхватил ее на руки. – Боже! Какая ты легкая! Совсем ничего не весишь.
- Отпусти меня! – разволновалась от его восклицания девушка. – Немедленно отпусти!
Он лишь крепче прижал ее к себе.
- Отпустить, чтобы ты опять сбежала? Ни за что! Я закажу для тебя кандалы и тяжелые чугунные цепи, а на окнах и дверях поставлю решетки.
Слегка отстранившись, она внимательно заглянула ему в глаза:
- А ты уверен, что хочешь этого? Что потом ни о чем не пожалеешь?
- Я хочу, чтобы мой дом ты считала своим. Чтобы не убегала одна в глухую ночь, неизвестно куда и зачем, когда тебе этого совсем не хочется. Я не обижу тебя, поверь.
- Знаю, Фауст. Слишком хорошо знаю. Всю свою жизнь ты обижаешь и обделяешь только самого себя. – Ей удалось, наконец, высвободиться из его рук. – Но ответь на вопрос – не мне ответь, себе: Что руководит тобою? Любопытство? Скука? Жалость к бездомной?
- Ага! – радостно воскликнул он, ловя ее на слове. – Вот ты наконец и призналась, что нигде не живешь. Так в чем же дело? Оставайся здесь, сколько сама пожелаешь. Места, как видишь, вполне хватит обоим.
Она снова посмотрела на него своим особым, проникающим в тайники души взглядом и, хмурясь, проговорила:
- Почему ты отказался от работы над проектом кинотеатра?
Тигран вздрогнул. Ему никак не удавалось привыкнуть к ее всеведению.
- Как ты узнала? Была в институте? – задал он глупый вопрос и сам же устыдился его. – А-а, понимаю. Это написано у меня на лице.
- Ты мне не ответил.
Он отвернулся от нее, подошел к окну, сложив на груди руки, и долго молчал. Наконец, проговорил, не оборачиваясь:
- Просто я не привык пользоваться чужими идеями. Даже если они гениальные.
- Допустим. Но ты мог найти свое решение. Зачем же было отказываться от такого интересного проекта?
- Видишь ли, если бы я продолжил работу над ним, я не удержался бы от соблазна хоть частично использовать твою подсказку. И никогда бы себе этого не простил.
- Ты и не мог поступить иначе. – В ее взгляде затеплилось что-то трогательно-материнское. – Пойдем, я покормлю тебя, мой Фауст.
Она осталась у Тиграна и позволила любить себя, остро, каждой клеточкой ощущая, что лаская ее, он неосознанно и неотступно видит перед собой образ жены, поскольку только с нею ассоциировались у него такие понятия, как интим, женское тело, обладание. Она чувствовала, как он пытается бороться с собой, избавиться от этого наваждения, но не может. И оттого столь долгожданная победа ее не была полной, горечью и обидой подавляя ликование. Он обращался с ней бережно, как с ребенком, боясь оттолкнуть от себя, напугать. И был крайне смущен и обескуражен, когда она поведала ему, что он первый в ее жизни мужчина.
Они лежали рядом на просторной постели, хранящей незримое, но такое ощутимое для обоих присутствие той, другой. Тигран уснул, и во сне не отпуская ее руку. А девушка широко раскрытыми глазами смотрела в темноту. Ей так хотелось почувствовать себя счастливой, изведать хоть раз это восхитительное состояние, его вкус и аромат. Ведь мечта, к которой она прокладывала путь через пропасть, осуществилась! Осуществилась ли?
Она беззвучно кричала: Он мой! Мой! Слышите, мой! Я добилась своего. Никто не откликнулся. Ночь хранила безучастное молчание.
Сон Тиграна стал глубже. Польцы, сжимавшие ее руку, несколько раз самопроизвольно дернулись и ослабли. Он повернулся на другой бок, спиной к ней.
Лишь где-то под утро уснула и она. Но таившиеся по углам кошмары только того и ждали. Они накинулись на свою жертву, заставляя ее метаться, стонать и вскрикивать.
- Проснись! Проснись же, - шептал над ухом Тигран, тормоша ее за плечо. – Ты видишь дурной сон. Иди ко мне. Мы вместе прогоним его.
Она забралась в его объятия, спрятала лицо у него на груди и действительно спокойно уснула.
Утром, с ласковым участием гладя Одиль по волосам, он попытался узнать, что так тревожило ее во сне. Она солгала, что не помнит. День был субботний. Значит, сегодня и завтра они могли безраздельно принадлежать друг другу. Он предложил пройтись по магазинам, обновить ее «гардероб», а заодно и позавтракать где-нибудь в кафе. Ее глаза радостно вспыхнули.
- Правда?! Ты избавишь меня от этого ненавистного платья?! Оно снится мне по ночам. Эти голубые, как слезы, цветочки на фоне дремучей тоски... и безобразные красные маки.
- Но на твоем платье нет никаких маков, - удивился он.
- Разве? – Девушка растерянно закусила губу и поспешила добавить: – Я же сказала: во сне... Так я по-быстрому умоюсь, и мы сразу пойдем, да?
На улице она двумя руками взяла Тиграна под руку, прижавшись к нему плечом и щекой, будто маленькая дикарка, впервые оказавшаяся на людях, и, жмурясь на солнце, промурлыкала:
- Как мне хорошо сейчас, Фауст. Мы всегда гуляли вот так с папой. Он любил таскать меня повсюду с собой. Он вообще меня очень любил. Я даже думаю, больше, чем сестренку.
Тигран насторожился. Впервые с момента их знакомства она сама заговорила о своем прошлом.
- Как давно это было, моя таинственная Одиль? – осторожно спросил он.
- Безумно давно! Тысячи лет назад. И даже еще раньше. Это было до нашей с тобой эры. – И с задумчивой рассеянностью добавила: - А может только вчера.
Он искоса взглянул на нее, но предпочел промолчать.
- А босоножки мы тоже поменяем? – спросила она.
- Все, что ты пожелаешь.
- И купишь мне сумочку, в которой, как прежде, я смогу держать разные женские мелочи? Ужасно неудобно себя чувствуешь, когда ее нет.
- Свою сумочку ты, наверное, потеряла?
- ...Не знаю. Может быть. – Ее взгляд затуманился, сделался пустым и отсутствующим, а голос глухим: - Моя сумочка, как снаряд, вылетела в окно. – Спохватившись, она бросила на него испуганный взгляд. – Кажется я сморозила что-то не то. Со мной так бывает, путаю свои ночные кошмары с реальностью. Не обращай внимания.
Она надолго умолкла, замкнулась в себе, сосредоточенно глядя под ноги.
Молчал и он, начиная все больше понимать, что рядом с ним, в этом юном, совершенном теле сокрыта какая-то тайна, быть может даже трагедия, которой она не хочет или не может поделиться.
Они купили новое платье. Она сама выбирала его. Ее не интересовали ни фасон, ни тем более мода, но только одно непременное условие – чтобы в нем и намека не было на голубое и красное. Купили легкие летние туфли и сумочку, которую она тут же, в соседнем отделе, заполнила косметикой и прочими женскими аксесуарами. Тигран сам выбрал изящный кошелек из нежной кремовой кожи, украдкой вложив в него немного денег. Ведь одна она не могла даже воспользоваться транспортом или утолить голод.
- Ну вот, - удовлетворенно заметил он, - теперь все, как у нормальной девушки.
Она бросила на него быстрый, пытливый взгляд, вздохнула:
- Увы, мне никогда уже не быть нормальной девушкой. – И, чтобы он не начал задавать вопросы, сделала вид, что с интересом разглядывает содержимое выставочного стенда.
Потребовав пластиковый пакет, она сложила в него свое старое платье и босоножки и ни на минуту не выпускала пакет из рук.
- На что тебе это? – удивлялся Тигран. – Мы купим еще, сколько пожелаешь. У тебя будет много разной одежды. А эту давай выкинем.
- Выкинуть?! – переспросила девушка, крепче прижимая к себе пакет, будто его хотели отнять силой, и на лице ее отразился ужас. – Ни за что! Этого нельзя делать.
Он посмотрел на нее с тревогой и снисходительным сочувствием, как смотрят на душевнобольную. И, решив, что распоряжаться собственными вещами в конце концов ее право, свернул в соседнее с магазином кафе.
- Здесь довольно уютно. А главное вкусно готовят, - сказал он. – Я обычно выбираю вон тот столик.
- И садишься спиной к залу, чтобы никто тебя не беспокоил.
Сделав вид, что не услышал, он по-приятельски поздоровался с официантом.
- Наконец-то, вы не один! – громким шепотом откликнулся тот и заговорщически подмигнул своему клиенту.
Одиль устроилась за столиком и, вплотную придвинув соседний стул, положила на него свою ношу.
- Боишься, украдут? – неудачно пошутил Тигран.
Она ничего не ответила.
Официант принял заказ, проявляя подчеркнутую предупредительность к девушке, и отошел. А она вдруг притихла, вслушиваясь во что-то, доступное только ей, и с рассеянно-отрешенным выражением на лице проговорила:
- Лия почувствовала твою измену... Она мечется по дому. У нее все валится из рук... Ой! Грохнула об пол дорогую вазу, поранив осколком ногу. И хоть бы что. Даже не взглянула... Зачем же так кричать! – Девушка поморщилась, будто ее и впрямь оглушили. – Бедняжка сама не понимает, что с ней происходит. Ей кажется, что нервничает она без причины.
- Да как ты можешь это видеть!? – не сдержавшись, прорычал Тигран.
- Так же, как ты смотришь, скажем, кино в зале или телевизор. С той лишь разницей, что ты снаружи, а я там, внутри, - все так же отключенно отозвалась девушка и продолжила, будто разговаривала сама с собой. – Как бы она не буйствовала, руководит ею не любовь, а оскорбленное чувство собственника. Она привыкла считать, что ей можно все, даже уйти к другому. А тебе при этом отводится роль наказанного и покинутого. Она уверена, что может вернуться, когда пожелает, и ты с радостью примешь ее...
- Замолчи! Хватит! Мне неприятно слушать все это. Никогда больше не говори со мной о ней, если не хочешь, чтобы мы... чтобы мы поссорились.
Она пожала плечом и умолкла, ничуть однако не обидевшись, потому что слова мало что значат для того, кто может напрямую общаться с душой.
Официант принес заказ, но Тигран не спешил приступать к еде. Одиль начисто отбила ему аппетит, лишив его шаткого внутреннего равновесия. Не ела и она, подперев голову ладонями и рассеянно глядя в окно – сквозь огромные витринные стекла просматривался большой участок улицы и снующие по ней прохожие.
Вдруг девушка встрепенулась, напряженно вытянув шею, и так застыла. Мимо окон прошла компания молодых людей и скрылась из виду. Она ждала, не меняя позы и не спуская глаз с двери.
Не прошло и минуты, как вся компания появилась на пороге кафе. Это были те самые молодые люди, за которыми она следила накануне. Все пятеро, поджидая метрдотеля, озирались по сторонам в поисках удобного столика. Одиль поспешно отвернула лицо, прикрывшись ладонью. Тигран с любопытством наблюдал за ней и за вошедшими.
- Свет, - обратилась одна девушка к другой, - по-моему, вон там, у окна было бы очень даже мило. Как вы считаете, мальчики?
Спрашивайте Степу, - отозвался один из них. – Ему труднее всего угодить, а нам без разницы. Верно, Эдо?
- А мне и тем более, - проворчал Степа хмуро. – Таскаете везде за собой, как бесплатное приложение.
- Ну, что я говорил! Вот пожалуйста, опять ворчит!
Друзья рассмеялись. И, высказав свои пожелания подошедшему официанту, направились вслед за ним к облюбованному столику, увлекая за собой мрачного юношу.
Как только они прошли мимо, Одиль, ни слова не говоря, схватила свои вещи и бросилась к двери. Раздосадованный ее выходкой, Тигран поспешно расплатился с официантом за так и не тронутую еду и выскочил следом. Он настиг свою спутницу в тот момент, когда та пыталась перебежать улицу в неположенном месте.
- Что случилось, Одиль? Почему ты сбежала? - не скрывая досады, спросил он.
- Ах, мне не следовало выходить из дома. Я ведь знала, что этого нельзя. Но мне так захотелось вдруг пройтись с тобой по городу, как жених и невеста, как муж и жена. Мне так захотелось почувствовать себя обыкновенной и счастливой... Вернемся домой. Прошу тебя. Я приготовлю нам завтрак. Сама. Знаешь, что я приготовлю?! – Глаза ее снова ожили, заблестели. – Горячее какао и целую гору гренок!
Добавить комментарий